Джеймс Парди - Малькольм
— Ты приняла деньги на ложных основаниях.
— Что же ты желаешь? Что ты решил в таком случае?
Элоиза покорно протянула руки.
— Может быть только одно решение, — сказал ей Джером.
Элоиза стояла и смотрела на него. Она побелела, как муж. Не дождавшись от него продолжения, она повернулась к нему спиной, подошла к буфету, сняла бутылку с бренди и налила себе щедрую мерку.
— Не пей… сейчас, — попросил ее Джером.
— Я должна выпить, чтобы выслушать, что ты мне скажешь.
— Ты не знаешь, что я тебе собираюсь сказать, — Джером опять рассвирепел.
— В этой комнате нет таких недоумков, чтобы не знать, что же ты мне собираешься сказать.
— Вот, что я хотел сказать тебе, Элоиза… ты пьешь, как мадам Жерар, — ответил ей муж.
— А ты морализируешь больше, чем сам мистер Кокс, — парировала Элоиза.
— Они вспомнили мистера Кокса, — крикнул Малькольм Кермиту.
— Молчать, — Элоиза вновь обернулась к мальчику. — Молчите или выйдите из комнаты.
— Ты можешь держать себя в руках? — проорал Джером, подошел к жене и забрал стакан с бренди из ее рук.
— Значит, ты мне даже не позволишь принять болеутоляющее перед тем, что случится, — проговорила Элоиза.
— Ты не просто предала себя, — сказал Джером, — ты унизила наш брак.
— Да, это я, всегда я низкая, а ты, ты со своими годами страданий, всегда благородный.
Кермит рассмеялся вслух из своего угла, но никто недодумал одернуть его.
— Скажи мне тогда, какой несусветности ты хочешь? — сказала Элоиза мужу задушенным голосом. — Скажи мне или замолчи.
— Элоиза, — произнес Джером ровным твердым голосом, тем же тоном, каким он убеждал мадам Жерар покинуть их дом, — ты прекрасно знаешь, что это ты мне все должна сказать.
— Я знала, что ты так и поступишь, — Элоиза сложила руки на груди.
— Я сейчас сяду, — Джером был спокоен, — и буду ждать твоего решения.
— В один прекрасный день я сломаюсь под давлением, и тогда ты кое о чем пожалеешь, — предупредила его Элоиза, но без уверенности. Она вновь подошла к бутылке с бренди и на этот раз отпила прямо из нее.
— Амазонка, попавшая в чужой век, — Кермит громко выкрикнул Малькольму, который, кажется, опять перешел в сонную стадию и был не слишком чуток к происходящему.
— Значит, я должна сказать тебе, что я должна сделать, — повторила Элоиза.
— Я не открою рта, пока не будет принято правильное решение, — Джером был неколебим.
— Почему моя жизнь всегда должна быть героической? — подхватила Элоиза с рутинной горечью. — Неужели мне нигде нет покоя, нет оазиса в…
Она снова протянула руки к Джерому, но он угрюмо отвернулся.
— Как я могу сказать то, чего ты от меня ждешь? — она вновь воззвала к мужу.
— Ты должна выбрать между мной и богачами. Решение простое, — он нарушил тишину.
— Моя природа сложнее твоего решения, — сказала Элоиза.
— Все же тебе нужно сделать выбор, — предупредил он жену.
— Почему это должно быть так? Почему я должна видеть деньги, знать их наслаждение, только чтоб от него отказаться?
— Вы что, правда откажетесь от денег? — спросил Малькольм, распахнув глаза посреди полудремы, в которую он было впал.
При этом замечании Элоиза издала стон боли, и Джером дал Малькольму знак молчать.
Но Малькольм зашептался с Кермитом, и Кермит кивнул и мягко рассмеялся.
— У меня еще не было двух таких мучительных дней, — прокричала Элоиза. Она быстро и дико взглянула в направлении мальчиков, а потом, подойдя прямо к бархатной коробочке, вынула из нее чек, который Жерар Жерар подписал с росчерками всего час назад.
Она секунду подержала бумажку перед собой, будто увидела в ней больше, чем обнаружилось поначалу, а затем, разорвав ее целиком прямо перед мужчинами, бросила клочки в рот и начала жевать.
— Элоиза! — крикнул Малькольм, подступив к ней.
Джером поднялся и приказал:
— Оставьте ее. Пусть сделает то, что должна сделать. — Его прежний оскал сменялся сейчас милостивым выражением.
Она проглотила еще один уголок чека, а потом, увидев Джерома так близко, увесисто дала ему в челюсть. Он промолчал, как человек, внимательно изучающий силу удара.
Кермит разразился приступом неудержимого смеха.
— Все вы одна свора! — внезапно выкрикнула Элоиза, глядя на них. — Все вы пидарасы, вот что. Свора пидарасов. Заставляете женщину тащить всю тяжесть, а сами языком молотите. Горите вы! Пидарасы! Пидарасы! — проорала она, плача, и, схватив бутылку с бренди, выбежала из комнаты.
Оставь мне «мадам Жерар»
В пору ухаживаний, много лет назад, Жерару Жерару и мадам Жерар часто доводилось сидеть в темном лесу на другой стороне лагуны, что напротив японских Храмов, но и невдалеке от скамьи, на которой позже сиживал Малькольм. Здесь Жерар Жерар предложил ей выйти за него замуж, и она, разумеется, отказалась.
Прошло еще несколько дней, и осень стряхивала последние листья. Он спросил ее вновь. На этот раз, немо оплакивая свою уходящую молодость, она не смогла ответить, но кивнула довольно энергично для дамы ее темперамента. Жерар Жерар, как настоящий фокусник, уже держал в ладони кольцо. Он больно напялил кольцо ей на палец и тяжело поцеловал ее в губы. (Ловушка открылась и захлопнулась, как она позже говорила мистеру Коксу, и брак заместил все, что ей дорого и привычно.)
— Значит, вы торжествуете, — сказала мадам Жерар своему будущему мужу.
— Мы оба торжествуем, — ответил он с чрезмерной гордостью.
— Что это за торжество? — пораженно воскликнула она. — Что это за победа, которую торжествуют оба?
Тогда-то Жерар Жерар узнал (если не понял этого раньше), что брак с ней будет непрерывным противоборством.
— Должны быть победы и для двоих, — продолжил он, — если есть победы для одного.
— Победа должна быть только моей, — возразила она, — безраздельной. Разделенная, она принадлежит кому-то другому.
Теперь она с удивлением смотрела на кольцо.
Он ждал, пока его не осенит ответ, и шаркал ногами по дубовым листьям, что служили их беседе ковром.
— В торжестве я всегда одинока, — воскликнула она, испуганная переменами, которые подступили к ней со всех сторон, как разломы по льдине.
— Вы больше не беззащитны, не одиноки, вот и все, — Жерар Жерар опять поцеловал ее губы.
— Мои настоящие победы неделимы, — настаивала она. — Никто не понимает моих побед.
— Вы не можете запретить мне радоваться вашим успехам, — ответил Жерар и коснулся пальца, на который он поместил кольцо.
— Я могу запретить вам притворяться, будто вы радуетесь моим успехам, но не стану, — пояснила она. — Я буду щедра.
— Благодарю, — ответил он с кивком.
Они оба встали, и он обнял ее. Она не подала знака, что согласна или что довольна.
— Теперь мы вместе, — проговорил он скорее просительно, чем утвердительно.
Она молчала.
— Могу ли я теперь называть вас мадам Жерар? Вы запрещали мне до тех пор, пока не согласитесь.
Она с усилием отвела его руки вниз и, глядя мимо него, туда, где почти голые деревья стояли над лагуной, сказала:
— Отныне я буду мадам Жерар для всего мира. И никем больше.
Никто с тех пор не называл ее иначе, как этим именем.
Мадам Жерар вспоминала, почти вслух, весь долгий вчерашний день, временами прислушиваясь к фортепианной игре, которой Жерар Жерар развлекал ее. Он сносно играл Скарлатти, чем и успокаивал ее сейчас.
— Скоро ты вернешься к своим адюльтерам, — сказала она ему поверх музыки. — Пока ты обнимаешь прачек и горничных, — она не была уверена, слышит ее муж или нет, — я лишена Малькольма, на которого мне хочется молиться. Все мои любови были такого свойства. Молельного.
Мадам Жерар, никогда не любившая и, возможно, никогда не уважавшая Жерара Жерара, недавно ощутила, что его бесконечная неверность разжигает ее интерес. В последнее время она иногда следовала за ним в такси, разыгрывая внимание и желание. И стоило ей видеть, как Жерар встречает какую-нибудь женщину и быстро уезжает с ней во второсортный отель, как она чувствовала медленное, отдаленное подобие любви, которая должна была полнокровно прийти к ней в тот давний вечер, когда он надел ей на руку кольцо.
Она обратила внимание на животную мощь, приливающую к его рукам на клавишах.
— Музыка, как и все, чего он касается, — произнесла она вслух, но так чтоб он не слышал, — всего лишь увертюра к его мужскому совершенству.
Но одна мысль, которая приходила к ней на ум и прежде того вечера в лагуне, вернулась к ней сейчас с таким пернатым проворством, как у отравленной стрелы, которая на этот раз оставит смертельную метку.
Она никогда не любила Жерара Жерара, а Жерар, разумеется, никогда не любил ее как женщину. Он боготворил ее, утоляя свои аппетиты цветущими телами обычных женщин, но (здесь оперенная стрела страшно просвистела у ее уха) его преклонение лишь росло с годами. Покуда она ставила свечки за молодых людей вроде Малькольма, он всегда держал для нее целый освещенный алтарь. Но с этого дня (тут она почувствовала, как яд стрелы поразил ее) он больше не зажжет в ее здравие ни одной свечи. Последняя спичка уже поднесена к последнему фитилю.
