Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2006)
Бедныйбедный
Снова и опять, проснувшись в семь вечера пополудни и отодрав веки свои от глаз, синий чекист Власов оставался на протяжении всего времени злым и голодным. Задумывая тело своё для труда, в которовый раз обнаружил его ущербность и мягкость ума в своём уме и словарном запасе. Укладывая кисть руки на груди бывшей с ним тёплой женщины, скорбел телом, и мужской половойх безмолвствовал вовсе. Внутренне смиренно плача, синий чекист Власов больно сжал грудь женщины, отчего проснулась чужим голосом. В то же время Игнашка отнял веки свои от глаз, и чресла, и весь корпус — от постели, чтобы идти. Закончив это, синий чекист Власов собрался отправиться на работу. Тело его дышало отрывисто, двигая живот, и глотало холодную цыплячью кашу, пока тёплая женщина плакала за свою грудь. Пролив достаточно [слёз], пошла провожать к двери своей квартиры второго этажа. Проделав [это], отправилась обнять малого Игнашку (что касается времени, то оно давно прошедшее, если речь идёт о малом Игнашке, если же о подросшем или взрослом, то время до сих пор прошедшее, но после, позднее, то есть ближе к настоящему), подаренного ей судьбой. Подросший Игнашка (уже ближе к настоящему) выходит на улицу, следя за отцом. Онже напролом движется через дворы и детей, чтобы больше ненавидеть их, таких далёких от смерти (его настоящего времени). Удивляя себя, дети смотрели в след синего чекиста Власова. Онже подходил к ним ближе, глядя своими глазами, пока дети не опускали веки на свои глаза, не убегали домой, утыкаясь маме в коленки плакать, потому что от взгляда его падали с карусели, ели песок, поперхаясь и задыхаясь, били друг друга игрушками по голове, бежали за мячом на дорогу, под колёса автомобиля, залезали на башенный кран, шли под мост, раздирали коленки, высовывались далеко из окна, подбирали острые стёкла, ступали на ржавые гвозди, тыкали ручками в глаза, глотали копейки. Онже, видя [это], был доволен. Подросший Игнашка, идя за отцом по пятам, бывал всегда напряжён. Видя, как дети лезут на дерева, считал за правило стоять и ловить, [того] кто сорвётся. Отбирал игрушки, чтобы не били друг друга, останавливал карусели, лез в горло пальцами за копейкой. Видя это, синий чекист Власов бывал сердит и приготовлялся работать в [эту] ночь лучше, чем в ту. Решив это, разворачивался и шёл туда, встречая по дороге стариков, отчего сердце его пело про мира чудеса. Старики и старухи сами просили глазами своими смерть. Видя чекиста Власова, улыбались ему, падали и ломали ноги, заходились приступом астмы, роняли из рук ингалятор, хватались за сердце, теряли очки и шли далее, натыкаясь на столб или падая в открытый асфальтом люк. В это время Игнашка переставал следить за отцом, ибо старики сами звали смерть, и тут [было] не помочь. Они все стремились во время синего чекиста Власова.
Тудаименнотуда
Куда, куда, куда бежит эта девочка, спрашивал любой, но не любой догадывался, что она бежит людей, в данный момент конкретно его. Она неслась опрометь укрыться в алкогольном тепле дома своего отца и своей трезвой матери, почему, спросит любой, но далеко не все догадаются, что даже там, в постоянной всепьянейшей под четьи пьянеи, ей было лучше, чем где-нибудь, меньше болела её рана, её шрам высокого лба, чуткость её сердца, вот поэтому. Кто-то может подумать, что шрам — это метафора, такой литературный приём, образ, бросьте, надо сказать на эти предположения, у неё на самом деле (на самом деле курсив), на самом деле (курсив) большой широкий незаживающий шрам на лбу. Почему, на это можно ответить очень просто, потому что в детстве ей упало стекло, большое острое стекло, прямиком на лоб, когда она поднимала голову и веки свои от глаз вверх, чтобы в полной мере (в полной мере вразрядку) взглянуть на мир. Только она подняла голову и веки свои от глаз, как лоб разрезало стекло, спасибо, не убило её совсем, и мир залило красным, а именно, кровью. Её отец менял прозрачность разбитой форточки на прозрачность целой, и осколок разбитой упал на лоб его малышки, прошу заметить, не в сердце и не лёд, а именно чистое стекло и на лоб. С тех пор, с этих самых, она намного острее, чем другие, видела мир, она видела его острым и красным. Любая боль и несправедливость вызывали движение крови к шраму, он раскрывался и тёк красным, которовое она утирала платком, а также гнала свою опрометь в родной дом, от любой несправедливости и боли, такой вариант ангела, можно не верить, но правды не скроешь, а это правда. Притом чистая, на крови.
Мама её плакала, боялась, что дочь замуж не выйдет из-за лица своего, со шрамом. Но она и не собиралась сама, нагляделась на отца-алкоголика, думала, что так же и у всех, и не хотела, а шрам ни при чём.
Как-то, перебегая дорогу, вперила взгляд свой в человека, которовый не стал делать изумлённый вид и спрашивать, куда она бежит, куда, куда, куда. Мало того, при виде его она почувствовала облегчение в шраме, будто мимо пролетел Херувим, и ветер от движения его крыл подул на рану, как мама дула в детстве на порезанный палец. Она остановилась, глядя на него. Я живу в суете, сказал Игнашка. Выйди из суеты, ответила Агния. Гляди, ведь так чудесно устроено, что облака, полные воды, не валятся, не давят нас. Так и суета не раздавит тебя окончательно. Я живу в суете, приди и распутай меня, сказал Игнашка и взял за руку Агнишку. С тех пор родители автора живут вместе. (Что касается времени в последнем предложении, то оно тут постоянное, без сомнений.) И пусть потом Игнашка снова впал в суету, а от этого и в пьянство (это он требовал тазик), но не такова Агния, чтобы оставить своего суженого. (А что до авторства, то к нему присоединятся многие, слишком многие.)
Беднаярусскаяженщина
Весь город ходил в этот дворец, туда, где есть канализация, потом там был госпиталь, потом ЧК расстреливал в подвале с грифонами, а они не знают ничего, кроме внешнего вида дворца, про которовый нужно отдельно рассказывать, но что же делать, что ж делать, приходится рассказать здесь, прямо в этом месте нашей ошибочной повести, повествования, но оно, тем не менее, не прерывается, а напротив того, продолжается. Итак. (Дальше курсив.)
Весь город ходил в этот дворец, чтобы посмотреть, правда ли здесь, по сказанному, так красиво, что слепит глаза, а также есть унитазы и другая сантехника, верно ли, что из крана течёт вода, в самом ли деле можно мыться, не выходя из дома в баню, а принимая ванну? Правда, потому что этот дворец строил купец Булычёв, но не тот, про которового писала наша великая литература, а настоящий купец Булычёв, прототип литературы. Правда, потому что купец Булычёв строил его на свои, и для дочери, чтобы жила с мужем, когда вырастет и пойдёт пешком под венец, румяная, любимая дочь. Правда, потому что должна же любимая дочь жить с комфортом, смотреть на потолки, которовые над кроватью нависнут, пить чай в столовой с видом из окна, вкушать стерлёдочку, непростительная для бедняков трата, поскольку давно известно, что стерлёдка мечет гречиху, благодаря чему горожане спаслись во время мировой войны. Кстати сказать, дворец в это время был отдан под госпиталь раненным на первой войне. И не любимая дочь купца Булычёва отдала дворец, а сам купец Булычёв, скорбя, что болячка дочери не зажила до свадьбы, и свадьбы не было, вот и всё. Но совсем не пропало добро, повторяю не раз и не мною спетое, совсем не пропало, а было отдано под госпиталь для солдат. За войной началась катавасия в форме некоторой революции, а если кто-то не верит, того просят пройти в диораму, с тем, чтобы убедиться, что в городе В тоже произошёл захват власти, влёгкую, вследствие чего дом, этот дворец с канализацией, грифонами на крыше, подвалами, достался чекистам, где в подвале они стреляли по ночам в людей, которовых называли позже врагами народа своего возлюбленного. И чекисты же проживают по сей день во дворце вполне здравствуя. Всякий раз по ночам помещенье под домом с грифонами оживает и видит всё то же: (дальше тоже курсив, но он уже есть, поэтому, как тут поступить, неизвестно).
Проснувшись в 12 ночи пополуночи, синий чекист Власов и бывшие с ним другие чекисты сперва обозрели внутренним взором комнату и эпоху, где находились, затем открыли глаза, поднялись с постелей и предались власти греха. Увидев сотворённое [накануне], пришли в совершенное чувство реальности и решили продолжить. У одного расстрелянного нашлись в кармане шахматы, и хотели [чекисты] сыграть между собой. Но не знали, как это делать, и пришли к Власову. Власов же, забывший в поте лица своего всё, что знал, оживил покойника, и тот посмотрел на него своими голубыми глазами, отчего Власов перестал заикаться, опустил глаза свои и побрёл к своему ремеслу. Голубоглазому же объяснили, что он теперь живой чекист, и его первое задание — научить бывших вокруг него играть в шахматы. Но у ожившего от смерти произошёл сбой в памяти, и [он] утверждал, что пешки ходят перед смертью белым гордым конём, а ладья [тура] королём, отчего случается двоевластие, междоусобие и горе той стране. Игры не получалось, и чекисты быстро потеряли к ней интерес и вернулись к своим грехам, хотя ум влёк их на подвиги. Но Власов [давно и убедительно] растолковал, что ежедневное кропотливое исполнение своего труда — это подвиг, с кем спорить было бесполезно. Оживший голубоглазый, оставшись один, не растерялся и продолжал обучать игре [уже] покойников. Покойники лежали недвижно и не отвечали ему ни кивком головы. Чекисты же, [уже] обученные шахматам, тянулись к свету знаний всё больше, и потому, обступив Власова, спрашивали о внутреннем устройстве стерлёдки. Онже отвечал уклончиво: если из стерлёдки родится добрая гречиха, значит, хороша и стерлёдка. Если ваши жёны любили вас, почему [вы] были расстреляны? Если вы мертвы, неужели и жёны мертвы ваши? Итак, говорите тихо, но давайте явно понять, кто вы перед людьми, ибо у людей есть страх, у васже его нет. А если кто будет упорствовать — ведите его сюда, здесь будет тьма и лязг курков, мы дадим ему тумаков, тумаков-тумаков. [Чекисты] удалились, онже чертил карту секретных железных дорог, рисовал схему стерлёдки и шептал слова в одно [и то же] время (дальше курсивом):
