Салман Рушди - Восток, запад
Детка, приходи сегодня ночью, — голосили на тирольский лад «Времена года». И я точно знаю, что они при этом чувствовали. — Приходи-ходи-ходи сегодня ночью. И покрепче обними, когда придешь.
6Они ходили гулять в Кенсингтон-гарденс.
— Пэн, — говорил Миксер, показывая на статую. — Маачик. Потеряли. Так и не вырос.
Они ходили в «Баркере & Понтингс» и в «Дерри & Том», будто бы подбирая мебель и занавески для дома. Бродили по супермакетам, будто бы выбирая деликатесы к званому обеду. В его закутке со входом из вестибюля пили чай, который он называл «обезьяньим», и «жарили» пресный хлеб на решетке электрического камина.
Благодаря Месиру Мэри наконец обрела возможность смотреть телевизор. Больше всего ей понравились детские программы, в особенности та, которая называлась «Семья Кремень». И как-то раз, смущенно хихикая от вдруг появившейся смелости, она сказала, что Фред и Вильма точь-в-точь ее сахиб и бигум сахиба[61], а Месир, с не меньшей отвагой, показал пальцем на Мэри, потом на себя, широко улыбнулся и произнес: «Щебенка».
А как-то в другой раз, когда в новостях после мультфильма некий английский джентльмен с лисьим лицом, тонкими усиками и глазами безумца прочел гневную речь против иммигрантов, Мэри-Конечно застучала в знак протеста по телевизору:
— Хали-пили бом марта, — сказала она и перевела, чтобы доставить удовольствие хозяину: — Чего кричит как резаный? Выключи.
Нередко их занятия прерывали оба махараджи — и Б., и П., — спускаясь звонить из телефонной будки, чтобы разговор не услышали жены.
— Малышка, да забудь ты этого парня, — весело говорил принц П., который, похоже, целыми днями ходил в белых теннисных брюках и носил на руке здоровенный золотой «Ролекс», почти терявшийся в густой черной поросли. — Со мной будет веселее, крошка, войди в мою жизнь.
Махараджа Б. был старше, противней и приземленней.
— Да, принесу все, что нужно. Номер заказан на имя мистера Дугласа Хоума. С без пятнадцати шесть до семи пятнадцати. Ты взяла прейскурант? Пожалуйста, не забудь. Линейка нужна деревянная, два фута. И еще передник с оборками.
Тем он и остался в моей памяти, этот дом под названием Ваверлей-хауз, с его недружными семейными парами, с его пьянством и флиртами, неосуществленным вожделением юности, с махараджей П., каждую ночь с ревом уносившимся в страну лондонских казино в красной спортивной машине с соответствующей блондинкой, и махараджей Б., выходившим на Кенсингтон-Хай-стрит всегда незаметно, даже ночью в темных очках и даже летом с поднятым воротником пиджака; и центром этого нашего мира были Мэри-Конечно и ее ухажерчик, которые пили свой «обезьяний» чай и вслух подпевали, когда исполнялся государственный гимн Бедрока[62].
Они были совсем не похожи на Барни и Бетти Щебенку. Они были вежливы, церемонны. Он за ней… ухаживал. Добивался ее расположения, и она это принимала, будто скромница инженю, склоняя голову в колечках кудрей на плечо поклонника.
7Как-то в середине семестра 1963 года я провел выходные в Бекклесе, в Суффолке, в доме фельдмаршала сэра Чарльза Лютвидж-Доджсона. давнего поклонника Индии и друга нашей семьи, который прилагал все усилия, чтобы я получил британское подданство. В тот раз Додо, как его все называли, пригласил в гости только меня, сказав, что хочет познакомиться со мной поближе.
Он был огромный, настоящий великан с уже обвисшими, правда, щеками, а жил в крохотном, крытом соломой домике, где вечно стукался обо что-нибудь головой. Неудивительно, что порой он становился раздражительным — Гулливер, запертый в лилипутском розовом садике с крокетной площадкой, церковными колоколами и старыми фотографиями, где еще слышался зов старых боевых труб; там был его Ад.
Весь день я чувствовал себя неловко и неуклюже, пока Додо не спросил, не играю ли я в шахматы. Немного струсив при мысли о том, что играть предстоит с фельдмаршалом, я кивнул и через девяносто минут, к своему великому изумлению, выиграл.
Я важно прошествовал в кухню с намерением слегка похвастать победой перед миссис Лиддель, которая много лет была домоправительницей у старого вояки. Но не успел я войти, как она сказала:
— Только не это. Вы ведь не обыграли его?
— Да, — сказал я, изобразив безразличие. — Собственно говоря, да, обыграл.
— Осподи, — сказала миссис Лиддель. — Вы за это поплатитесь. Идите и попросите еще одну партию и, уж будьте любезны, проиграйте.
Я сделал, как было велено, но в Бекклес меня никогда больше не приглашали.
Так или иначе, выигранная у Додо партия придала мне уверенности в своих силах, и потому, когда я вернулся в Ваверлей-хауз после вводного курса и Миксер предложил мне сыграть (Мэри, с великой гордостью и некоторыми преувеличениями, уже похвастала ему победой в битве при Бекклесе), я сказал: «Конечно, ничего не имею против». В конце концов, обыграть старого простофилю дело нехитрое.
Затем последовало буквальное избиение младенцев. Миксер не просто разбил меня в пух и прах; он лопал мои фигуры легко, будто завтрак, будто какую-то глазунью. Я не верил своим глазам — коварный гамбит, стремительно менявшиеся комбинации, мощные атаки, ломавшие мою невероятно убогую, вымученную защиту, — и я сам попросил сыграть второй раз. Во второй раз он разбил меня еще легче. Я сидел уничтоженный, готовый вот-вот заплакать. Но большие девочки не плачут, — напомнил я сам себе, и песенка сама закрутилась дальше: — Просто отговорка, не иначе.
— Кто вы такой? — вопросил я, от унижения тяжело выговаривая слова, будто к языку была подвешена гиря. — Переодетый черт?
Миксер улыбнулся широкой глуповатой улыбкой.
— Гроссмейстер, — сказал он. — Давно. Раньше. Пока голова.
— Вы гроссмейстер? — повторил я будто сквозь сон. И вдруг с ужасом вспомнил, что действительно встречал его имя в книгах по классическим шахматам — Нимзо-индийская защита, — сказал я вслух.
Он просиял и отчаянно закивал головой.
— Тот самый Месир? — спросил я с изумлением.
— Тот, — сказал он.
В углу неряшливого стариковского рта скопилась слюна. Об этой развалине написано в книгах. То есть это вот об этом человеке. И пусть теперь мозги у него скрипят, как щебенка под ногами, он все еще в состоянии сам вытереть о меня ноги.
— Играет леди, — ухмыльнулся он.
Я не понял.
— Мэри, леди, — сказал он. — Да, да, конечно.
Она разливала чай и ждала моего согласия.
— Айя не умеет играть, — растерянно сказал я.
— Я учусь, баба, — сказала она. — Что такое шахматы, а? Всего-навсего игра.
И она так же безжалостно разбила меня наголову, да еще черными. Это был не лучший день моей жизни.
8Из книги «100 самых поучительных партий» Роберта Речевского, 1961:
М. Месир — М. Нейдорф
Даллас, 1950, Нимзо-индийская защита
Трудно отражать атаки настоящего тактика, атаки стратега отразить почти невозможно. Никакая безупречно проведенная тактическая комбинация не идет в сравнение с приведением в исполнение стратегического замысла. Стратег держит противника в напряжении и не дает вздохнуть.
Взять, к примеру, далласскую партию: Месир ставит слона на g6 и берет под контроль центр поля. Проводит пешку и блокирует королеву. Угрожает королю. Бедный противник растерян, что делать? Всех сразу не защитить! С какой стороны последует удар?
Нужно было видеть, как Месир вынудил Нейдорфа метаться по всему полю в попытке защитить то один, то другой фланг!
Шахматы стали их языком. Старый Миксер, невнятный и невразумительный, за шахматной доской вновь обретал утраченную способность выражать мысли изящно и остроумно. И Мэри-Конечно, быстро делавшая успехи — для человека, который не умеет ни читать, ни писать, ни выговаривать «п», с обидой думал я, слишком быстро, — лучше других могла оценить виртуозность поверженного судьбой гроссмейстера, неожиданно ставшего для нее другом.
Он учил ее со всем терпением, без конца показывал повторяющиеся, невыразительные гамбиты и комбинации, пока она не начала понимать их смысл. Он поддавался, подсказывал ход, объяснял все его последствия и мало-помалу открывал перед ней бесконечные возможности шахмат.
Такой был его способ ухаживать.
— Это будто бы криключение, баба, — как-то раз попыталась объяснить мне свое отношение к игре Мэри. — Знаешь, он будто открывает мне другую страну. Что за жизнь там, баап-ре! Кри-красная и ужасная, и забавная, и вся в загадках. Для меня там все будто открытие. Как тебе объяснить? Мне нравится. Удивительная игра.
Тогда я понял, насколько дело серьезно. Мэри-Конечно, которая никогда не была замужем, уже дала понять старому Миксеру, что «вертеть хвостом» в ее возрасте поздновато. Уборщик же был вдовцом, а следы взрослых его детей давно потерялись где-то за неприступными стенами Восточной Европы. И он с увлечением предался шахматному флирту, не надоедавшему благодаря новизне каждой партии, согревшему их изголодавшиеся по теплу постаревшие души.
