Джеймс Олдридж - Горы и оружие
Голландец вспыхнул было, но Стронг остановил его жестом руки.
— Минуточку, Мак-Грегор, — проговорил он. — Нам понятно, в какой вы ситуации, — сказал он интимно-доверительно, как англичанин англичанину. — Вы ведь не добыли этих денег, верно? И значит, не можете обещать нам уплату, верно?
— Допустим…
— Мы знаем, что денег этих у вас нет, — веско сказал Сеелиг. — Но если вы согласитесь соблюсти условия контракта, то мы поможем вам получить эти деньги из фарсского банка.
— Каким образом?
— Уж поверьте нам, — сказал Стронг. — Мы сможем.
Мопс залаял, и Сеелиг опять отошел к биллиарду.
— А вы, Мак-Грегор, знали, что деньги лежат в фарсском банке?
— Разумеется.
— Значит, у вас был уже разговор с полковником Сероглу, — сказал Стронг. — Но наше-то предложение не в пример выгодней.
— Беда лишь в том, что ваше предложение надо прежде поставить с головы на ноги, — сказал Мак-Грегор вставая.
— То есть?
— Если вы поможете мне получить деньги, — сказал Мак-Грегор, — вот тогда я выясню, согласны ли курды соблюсти ваш контракт. Только в такой очередности.
И, не дожидаясь новых предложений, он направился к выходу. Но голландец остановил его, и они все трое встали у дверей.
— Вам ведь не известно, кто вложил курдские деньги в этот иранский банк? — произнес голландец.
— Нет.
— Мозель вам не сказал?
Мак-Грегор качнул головой: нет.
— Тогда скажу вам я. Прежде всего никто их в фарсский банк не вкладывал. Деньги были переведены Манафом из цюрихского банка в кипрский банк Фамагусты. Знали вы об этом?
— Нет.
— Мы с Манафом согласились избрать банк Фамагусты в качестве посредника — держателя денег, пока не будут окончательно улажены детали контракта. Вы и об этом ведь не знали?
— Нет.
— Но в декабре, прежде чем успели скрепить соглашение подписью кази, банк Фамагусты был куплен консорциумом трех других банков — иранского, греческого и французского. А иранским банком в этом консорциуме как раз и является фарсский банк. Так что им не составило труда переписать курдский вклад на фарсский банк и заблокировать там. Чистая работа, верно?
— Верно. А кто организатор махинации? — спросил Мак-Грегор.
— Спросите вашего приятеля Мозеля, — ответил голландец.
Взяв Мак-Грегора по-дружески за локоть, англичанин сказал:
— Да пес с ним. Что сделано, то сделано. — И продолжал, крепко сжимая локоть: — Слушайте, Мак-Грегор. Для вас, я вижу, все это немножко китайская грамота и грязная лужа. Так что позвольте уж дать вам полезный совет.
— Я хочу вернуть курдские деньги, — сказал Мак-Грегор. — А больше тут меня ничего не интересует.
— Но эти деньги уже вложены в оружие, — сказал Стронг. — Высвободить их из сделки вы не можете, и глупо было бы пытаться.
— Пожалуй…
— Ну, и теперь вы понимаете, каким единственным путем можете спасти эти деньги? — напирал Стронг.
— Догадываюсь, — проговорил Мак-Грегор, застегивая пальто.
— Догадывайтесь на здоровье, — сказал Стронг. — Без нас вы обойтись не сможете. Теперь-то вам это ясно?
— Более или менее.
— В таком случае вам должно быть понятно, что мы предлагаем самый лучший и самый чистоплотный выход из положения, — заговорил Стронг негромко и задушевно, держа руку Мак-Грегора крепкой хваткой, — Наши грузовые манифесты абсолютно законные, осталось только договориться о доставке груза в ливанский порт. Так что предоставьте нам действовать за вас — иначе вы лишь время потеряете.
— Мне надо подумать, — сказал Мак-Грегор, освобождая локоть.
— Не слишком глубоко задумывайтесь, Мак-Грегор, а то у нас есть и другие желающие, — сказал голландец с грубым смехом.
— Помалкивай, Сили, — прогудел англичанин.
— Где можно будет с вами связаться? — спросил его Мак-Грегор.
— Здесь, — ответил Стронг. — Просто зайдете и скажите Луизе. — Он кивнул на женщину, подававшую им, и тут Мак-Грегор обратил внимание на то, что в кафе все это время не впускали посетителей. Дверь кафе оказалась заперта, и лишь теперь Луиза подошла отодвинуть засов. Уважительно приветливая, она слабо пахла артишоками и уксусом. «Одна компания», — мелькнуло у Мак-Грегора.
— Это кафе — ваше? — спросил он Стронга.
— Домишко — мой…
— А контора у вас наверху?
— Контора у меня, как у Авраама Линкольна, — под шляпой, — ответил Стронг, и странным показалось Мак-Грегору во всем этом только одно: что дверь отперли и его выпустили.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Рано утром, еще лежа в постели, он услышал, как кто-то поднимается по лестнице на верхний этаж, затем оттуда донеслись смеющиеся голоса Эндрю и Сеси.
— Там Эндрю? Я не ослышалась? — проговорила Кэти, садясь в кровати.
— Должно быть, приехал ночным поездом, — сонно ответил Мак-Грегор.
Кэти встала, пошла наверх. Мак-Грегор остался лежать — так блаженно-редкостно было чувство, что вся семья в сборе. Сверху послышался голос Кэти, сердито спорившей с Эндрю, и Мак-Грегор зарылся головой в подушку. Вернувшись в спальню, Кэти сообщила самым своим сухим и бесцветным английским тоном:
— Через месяц у него экзамены за первый курс, а он мне говорит, что приехал в Париж понаблюдать события.
— Не волнуйся, — сказал Мак-Грегор, по-прежнему лежа. — Эндрю ни разу в жизни не проваливал экзамена. И сейчас сдаст все благополучно.
— Он не собирается сдавать, — сказала Кэти, стоя в дверях ванной и обвиняюще глядя на мужа. — И вовсе не хочет учиться там на втором курсе. Так что вставай-ка и покажи, что ты отец.
Мак-Грегор приподнялся, сел на постели.
— Он это всерьез?
— Кто его разберет? — отозвалась Кэти из ванной. — Кто знает, какую дурацкую выходку готовит нам этот светлый ум. — Но тут ее холодно-саркастический тон дал трещину, и Мак-Грегор услышал, как она гневно бормочет: «Господи, до чего ненавижу своевольников».
Мак-Грегор понял, что это пущено в его собственный адрес. Он стал молча бриться, молчала и Кэти в ванне. Но между ними легла уже тень ссоры — ссоры, которой они избежали вчера, когда Кэти вернулась от Мозеля домой после ужина, и Мак-Грегор не стал ее ни о чем спрашивать, и она ни о чем ему не рассказала.
— Когда ты ездил к нему в Оксфорд, говорил тебе Эндрю, что уйдет из Бейлиола? — спросила Кэти одеваясь.
— Не в столь категорической форме.
— Он утверждает, что говорил. Почему ты не сказал мне?
— Я, право же, не думал, что это у него так серьезно.
— Он говорит, что объяснил тебе. Что именно объяснил? — допытывалась Кэти, подойдя к постели.
— Он сделал несколько едких замечаний о Бейлиоле, — сказал Мак-Грегор. — Вот и все, что я помню.
— Так потрудись отговорить его от этого идиотства, — сказала Кэти тоном приказа, и они пошли вниз завтракать.
Эндрю уже сидел за столом, читал Сеси вслух утренние газеты, и отец не стал начинать с сыном разговор, пока не позавтракали и Сеси не пошла проведать тетю Джосс, а Кэти не ушла одеваться — ей надо было ехать куда то на Фобур Сент-Оноре или на авеню Монтеня, в дом мод или в парикмахерскую.
— Париж накануне гигантского переворота, — сказал Эндрю. — И я хочу это видеть. Вот и все.
— А как же экзамены? Не сдашь — тебя ведь исключат.
— Я и не собираюсь их сдавать, — ответил Эндрю.
— Но почему же?
— Я тебе уже говорил. Бейлиол — семинария для подготовки политических жрецов, а мне это незачем.
— Во всяком университете обучение вначале кажется лишенным смысла, — сказал Мак-Грегор как мог спокойно. — В Кембридже на первом курсе я считал, что уже знаю куда больше, чем меня смогут научить. Потребовался еще год, чтобы я понял, как мало, в сущности, я знаю.
— Ты изучал естественные науки, а это другое дело.
— Ход познания один и тот же.
— Пусть так, — сказал Эндрю. — Но я ведь как раз и не хочу познавать то, чему меня там учат. Я вкусил уже — и сыт по горло. Я останусь в Оксфорде, только занявшись одной из естественных наук, как ты, или даже математикой. Никаких гуманитарных, никаких этических наук и политических…
— И думаешь, ты сможешь вот так с маху переключиться на естественные?
— Если уж решу остаться.
— Какую же науку ты изберешь?
— Вопрос не в этом, — спокойно ответил Эндрю, зная (да и оба они знали), что осилит любую науку, которой захочет заняться.
— Мало смысла в таком методе выбора образования.
— Знаю, — ответил Эндрю. — Потому и предпочел бы просто бросить всю музыку…
— «Просто бросить» я тебе не позволю, — сказал Мак-Грегор. — И не рассчитывай на мою покладистость.
— Не тревожься. Я глупостей делать не буду. Хочу только, пока не поздно, изменить свой выбор. Позволь мне понаблюдать здесь события, а затем я решу, как мне быть.
