Мишель Турнье - Пятница, или Тихоокеанский лимб
Остров был покрыт полями и огородами, рисовые делянки готовились отдать свой первый урожай, расплодившееся стадо коз уже не помещалось в загоне, пещеру доверху забивали припасы, которых хватило бы целой деревне на долгие годы. И однако Робинзон ясно ощущал, что все это созданное им великолепие неумолимо утрачивает смысл. Управляемый остров лишался души, уступал место другому острову, сам же превращался в огромную машину, работавшую вхолостую. И тогда ему пришло в голову, что можно заставить первый, обработанный и столь разумно руководимый остров говорить максимами из кодекса мудрого старика Франклина. Вот почему он решил запечатлеть их на камнях, на земле, на деревьях, короче говоря, на самой плоти Сперанцы, дабы вложить в ее огромное тело великий и благородных дух.
Вертя в одной руке кисть из козлиного волоса, а в другой сжимая горшок со смесью толченого мела и сока остролиста, Робинзон взглядом отыскивал подходящее место, где можно было бы запечатлеть мысль, по видимости вполне материалистическую, а по сути претендующую на овладение временем: «Тот, кто убьет свинью, уничтожит ее потомство до тысячного колена. Тот, кто растратит пять шиллингов, уничтожит многие тысячи фунтов стерлингов «. Мимо него, толкаясь и подпрыгивая, пробежало несколько козлят. А что, если выстричь на боку у каждого из них одну из 119 букв этого изречения, и пусть по прихоти Провидения из этой беспорядочно мечущейся головоломки вдруг воссияет истина. Робинзон всесторонне обдумывал свою идею, пытаясь определить, много ли у него шансов оказаться свидетелем сего события, как вдруг леденящий страх заставил его выронить горшок и кисть. В чистое небо взмыла тоненькая струйка дыма. Как и в прошлый раз, дым — такой же молочно-белый и густой — поднимался со стороны Бухты Спасения. Но сейчас надписи, белеющие на скалах и сложенные из кругляков на песке, рисковали привлечь внимание незваных гостей и побудить их к поискам обитателя острова. Робинзон кинулся к крепости, моля Бога, чтобы индейцы не поспели туда раньше его; Тэн мчался за ним по пятам. Робинзон летел как на крыльях и второпях не придал значения мелкому инциденту, который лишь позже счел недобрым знаком: один из его прирученных козлов, испуганный этим сумасшедшим бегом, нагнул голову и бросился на человека. Робинзон чудом увернулся от рогов, зато Тэн, не избежавший жестокого удара, с воем покатился в заросли папоротника. Робинзон и предвидеть не мог, что нашествие индейцев, застигшее его в полумиле от дома, станет таким жестоким испытанием для нервов. Вздумай арауканцы захватить крепость, неожиданность нападения, не говоря уж об их численном превосходстве, наверняка привела бы к роковому исходу. Но какая удача для отшельника, если они не обратили внимания на признаки человеческого присутствия и занялись своим мрачным обрядом жертвоприношения! Робинзону необходимо было удостовериться в этом. Он схватил один из мушкетов, сунул за пояс пистолет и, сопровождаемый верным Тэном, который, прихрамывая, тащился за ним, направился к лесу, подступавшему к бухте. Однако ему пришлось вернуться за подзорной трубой: она могла понадобиться.
На песке снова, словно брошенные детские игрушки, лежали три пироги с балансирами. На сей раз индейцев, собравшихся вокруг костра, оказалось гораздо больше; рассмотрев их в подзорную трубу, Робинзон убедился, что они принадлежали к другому племени. Ритуальный обряд как будто завершался, если судить по тому, что два воина уже направились к поверженной наземь дрожащей жертве. Но тут непредвиденное происшествие внесло смятение в обычный ход действа. Колдунья, которая, скрючившись, в прострации лежала на песке, вдруг встрепенулась, подскочила к одному из индейцев и угрожающе ткнула в него костлявым пальцем; ее разинутый рот явно изрыгал проклятия, из-за дальности расстояния не долетавшие до Робинзона. Неужто мрачный арауканский церемониал потребовал еще одной жертвы? Смятение поколебало круг индейцев. Наконец один из них, схватив мачете, направился к виновному, которого двое его соплеменников схватили и швырнули на песок. Первый взмах мачете сорвал и подкинул в воздух кожаную набедренную повязку. Лезвие уже готово было вонзиться в обнаженное тело, как вдруг несчастный вскочил на ноги и ринулся к лесу. Робинзону, глядевшему в подзорную трубу, показалось, будто и он, и оба его преследователя бегут на месте. На самом же деле индеец с невиданной быстротой мчался прямо на Робинзона. Он был не выше, но намного стройнее своих собратьев и словно специально сложен для быстрого бега. Более темная кожа и лицо негроидного типа резко отличали его от соплеменников — вероятно, это обстоятельство и сыграло роковую роль при выборе жертвы.
Беглец неуклонно приближался к Робинзону; расстояние между ним и обоими преследователями увеличивалось. Не будь Робинзон уверен в надежности своего убежища, он счел бы, что индеец увидал его и ищет у него спасения. Нужно было на что-то решаться. Еще несколько мгновений, и трое бегущих нос к носу столкнутся с ним, а тогда — кто знает? — не объединятся ли они против незнакомца, этой новой нежданной жертвы? В этот миг Тэн, глядя в сторону берега, яростно залаял. Проклятая скотина! Робинзон бросился на пса, сдавил ему шею и зажал пасть левой рукой, одновременно пытаясь правой прицелиться из мушкета в бегущих. Но если он застрелит одного из преследователей, то рискует навлечь на себя гнев всего племени. Прикончив же беглеца, он, напротив, тем самым восстановит порядок ритуальной церемонии; вполне вероятно, что его вмешательство будет расценено дикарями как возмездие невидимого разгневанного божества. Робинзону было безразлично, чью сторону принять — жертвы или ее палачей, однако благоразумие подсказывало, что союзника следует искать среди более сильных. Прицелившись прямо в грудь беглеца, который был уже не далее чем в тридцати шагах, он спустил курок. Но именно в этот момент Тэн вздумал освободиться от жесткой хватки хозяина и внезапно рванулся прочь. Мушкет дрогнул; ближайший из преследователей пошатнулся и рухнул головой в песок, фонтаном взметнувшийся вверх. Индеец, что бежал следом, остановился, склонился над телом своего соплеменника, потом, выпрямившись, обвел взглядом подступавшую к берегу зеленую лесную завесу и наконец со всех ног помчался назад, к оставшимся у костра. А в нескольких шагах от убитого, в гуще древовидных папоротников, обнаженный темнокожий дикарь, вжав лицо в землю и не помня себя от ужаса, шарил рукой по траве, собираясь поставить себе на затылок ногу белого человека, вооруженного до зубов, одетого в козьи шкуры и в меховой колпак, — человека, за спиной которого стояли тысячелетия западной цивилизации.
Робинзон и арауканец провели ночь за стенами крепости, чутко прислушиваясь к голосам и вздохам тропического леса, который шумел во тьме так же громко, как днем, хотя и по-иному. Каждые два часа Робинзон высылал Тэна на разведку с наказом залаять, если он обнаружит людей. Но Тэн всякий раз возвращался, так и не подняв тревоги. Арауканец, одетый в старые матросские штаны, которые Робинзон заставил его натянуть — не столько для того, чтобы защитить беглеца от холода, сколько щадя собственную стыдливость, — лежал в углу, совершенно нечувствительный к окружающему, вконец подавленный и ужасным своим злоключением, и сказочным жилищем, куда занесла его судьба. Он даже не притронулся к лепешке, которой Робинзон угостил его, зато без конца жевал какие-то дикие бобы, раздобытые неизвестно где и когда. Незадолго до рассвета он наконец заснул на охапке сухих листьев — как ни странно, в обнимку с Тэном, также задремавшим. Робинзону был знаком обычай некоторых чилийских индейцев использовать домашних животных в качестве одеяла, чтобы согреваться в холодные тропические ночи, однако его удивила покладистость пса: обычно тот довольно злобно относился к чужакам, а нынче охотно улегся рядом с пришлецом.
Быть может, индейцы дожидаются утра, чтобы напасть на него? Вооружившись пистолетом, обоими мушкетами и солидным запасом пороха и пуль, Робинзон выбрался за стены крепости и пошел к Бухте Спасения, сделав по пути большой крюк через дюны. Берег был пуст. Все три пироги с их хозяевами бесследно исчезли. Исчез и труп индейца, сраженного им накануне пулей в грудь. На песке остался лишь черный круг от ритуального костра; среди золы едва виднелись обугленные сучья и человеческие кости. Робинзон сбросил наземь все свое снаряжение и облегченно вздохнул, чувствуя, как рассеивается тоскливый страх, терзавший его всю эту бессонную ночь. Внезапно его одолел приступ нервного громового, неудержимого хохота. Когда же он наконец успокоился и смог перевести дух, то с изумлением понял, что смеялся впервые с момента кораблекрушения. Неужто же на него так подействовало присутствие другого человека? Неужто способность смеяться вернулась к нему вместе с появлением какого-никакого, но все-таки общества? Этот вопрос предстояло еще как следует обдумать, а пока что его пронзила куда более важная мысль. «Избавление»! Робинзон ни разу не посетил место горькой своей неудачи, которая обрекла его на долгие годы деградации. А ведь «Избавление» по-прежнему стоит там, носом к морю, терпеливо ожидая, когда чьи-нибудь сильные руки спустят его на воду. Что, если захваченный индеец поможет ему довершить это предприятие, освободив бот из плена песков? Да и его знание архипелага окажет Робинзону неоценимую услугу.
