Донна Тартт - Щегол
– А ты ему звонил?
Борис хлопнул себя по лбу.
– Нет, забыл! Вот черт! Он уж, наверное, позавтракал. Или ждет в машине и стучит зубами. – Он заглотнул остатки вина, сунул в карман маленькие бутылочки водки. – Вещи собрал? Да? Прекрасно! Тогда пошли, – он завернул в салфетку остатки хлеба с сыром, – спускайся, расплачивайся. И, кстати, – он неодобрительно взглянул на перепачканное пальто, которое я бросил на кровать, – вот его правда лучше выбросить.
– Как?
Он кивком указал на мутный канал за окном.
– Ты серьезно?..
– А что такого? Что, выбрасывать пальто в канал – незаконно?
– Ну, я вообще-то думал, что да.
– Ну, кто знает. Если и так, то закон этот особо не соблюдают. Тут знаешь, сколько дерьма по каналам плавало, когда мусорщики бастовали. И американцы пьяные туда блюют, да все, что хочешь. Хотя, – он выглянул из окна, – ты прав, при свете дня этого лучше не делать. Положим в багажник, увезем в Антверпен, а там сожжем. Тебе понравится у меня дома. – Он вытащил телефон, набрал номер. – Студия как у художников, только без художников! А когда магазины откроются, пойдем и купим тебе новое пальто.
6Домой я улетел ночным рейсом, два дня спустя (второй день Рождества мы провели в Антверпене, вместо вечеринок и девушек из эскорт-услуг – суп из консервов, укол пенициллина, Борисов диван и старые фильмы), и часов в восемь утра был дома у Хоби: изо рта у меня белыми клубами вырывался пар, я открыл дверь, украшенную ветками бальзамической пихты, миновал гостиную с потухшей елкой, под которой уже почти не осталось подарков, и прошел через весь дом на кухню, где и нашел Хоби – он с сонным, помятым лицом стоял на низенькой раздвижной лестнице и убирал на верхнюю полку в шкафу супницу и чашу для пунша, которые доставал для рождественского обеда. – Привет, – сказал я, бросив чемодан на пол, отвлекшись на Попчика, который прибежал поздороваться и храбро выписывал вокруг меня старческие восьмерки, и только потом я взглянул на Хоби, который как раз слезал с лестницы, и заметил, до чего решительный у него вид: его явно что-то беспокоило, но улыбался он широко, с вызовом.
– Ну как ты? – спросил я, разогнувшись, снял новое пальто и перекинул его через спинку стула. – Есть какие новости?
– Да почти что никаких.
На меня он не глядел.
– С Рождеством! Ну, с прошедшим. У тебя-то как оно прошло?
– Неплохо. А у тебя? – сухо спросил он, помолчав.
– Да ничего, в общем. Я был в Амстердаме. – уточнил я, потому что он все молчал.
– Правда? Там, наверное, было здорово. – Он был какой-то рассеянный, растерянный.
– Как обед прошел? – выждав немного, осторожно спросил я.
– О, прекрасно. Слякотно только было, а так посидели отлично. – Он пытался сложить лесенку, но ее, похоже, заело. – Там под елкой до сих пор твои подарки лежат, можешь открывать.
– Спасибо. Вечером все посмотрю. С ног валюсь. Тебе помочь? – спросил я, шагнув к нему.
– Нет-нет. Нет, спасибо. – Что-то случилось, его выдавал голос. – Все, сложил.
– Ладно, – ответил я, удивляясь, что он так ничего и не сказал про свой подарок: образчик детской вышивки, увитые лозой цифры и буквы, схематичные контуры животных, вышитые тонкой шерстяной ниткой, “Мэрри Стюртевант вышила, 11 лет, 1779” – Неужели он так его и не посмотрел? Я отрыл его на блошином рынке, в коробке с синтетическими бабскими трусами до колен – заплатил, кстати, совсем недешево для блошиного-то рынка, четыре сотни баксов, но я видел, как на аукционах похожие вещицы уходили по ценам на порядок выше. Я молча наблюдал за тем, как он ходит по кухне, будто на автопилоте – покружит немного, откроет холодильник, так ничего и не достанет, закроет, потом примется наливать в чайник воду – глубоко уйдя в свои мысли, упорно не глядя на меня.
– Хоби, ну что стряслось? – наконец спросил я.
– Ничего. – Он искал ложку, но открыл не тот ящик.
– Ну что, неужели ты мне не расскажешь?
Он поглядел на меня – во взгляде промелькнула неуверенность, потом снова отвернулся к плите, выпалил:
– Неуместно было с твоей стороны дарить Пиппе такое ожерелье.
– Что? – опешил я. – Она расстроилась?
– Я… – Он уставился в пол, покачал головой. – Я не знаю, что с тобой творится, – сказал он. – Больше не знаю, что и думать. Послушай, я не хочу тебя осуждать, – продолжал он, пока я сидел, так и застыв на месте. – Вот правда, не хочу. Я, если честно, вообще бы об этом предпочел не говорить. Но, – казалось, он подыскивает подходящие слова, – неужели ты сам не понимаешь, до чего это неприлично и огорчительно? Подарить Пиппе ожерелье за тридцать тысяч долларов! После того, как мы отпраздновали твою помолвку! Просто бросить ей это ожерелье в сапог! Подкинуть под дверь!
– Я не за тридцать тысяч его купил.
– Конечно же нет, в магазине оно бы все семьдесят пять стоило. И кроме того, – он вдруг подтянул к себе стул, уселся, – ох, я совсем не знаю, что делать, – жалобно сказал он. – Не знаю даже, с чего начать.
– Ты о чем?
– Пожалуйста, скажи мне, что ты никак не связан со всеми этими делами.
– Делами? – осторожно переспросил я.
– Ну… – Из кухонного радиоприемника доносится утренняя передача о классической музыке, раздумчивая фортепианная соната. – За два дня до Рождества у меня тут побывал весьма нежданный гость – твой друг Люциус Рив.
Я словно бы в пропасть рухнул – мгновенно, стремительно, на самое дно.
– С весьма пугающими обвинениями. Я такого и представить не мог. – Хоби зажмурился, прикрыл глаза рукой, посидел так с минуту. – Так, нет, про это потом. Нет-нет, – сказал он, отмахнувшись от меня, едва я попытался заговорить. – Давай по порядку. Сначала про мебель.
Между нами протянулась невыносимая тишина.
– Я понимаю, тебе непросто было мне открыться, в этом я сам виноват. И понимаю также, что сам-то и поставил тебя в такие условия. Но, – он огляделся, – два миллиона долларов, Тео!
– Выслушай меня…
– Надо было записывать, у него там были фотокопии – накладные по отгрузкам, мебель, которой мы никогда не продавали и которой у нас вообще не было, вещи музейного уровня, которых на самом деле не существует, их было столько – в голове не укладывалось, поэтому в какой-то момент я просто и считать перестал. Десятки! Этакого размаха я и вообразить себе не мог! И насчет подсадки ты мне наврал. Совсем не это ему нужно.
– Хоби, Хоби, послушай. – Он и смотрел на меня, и как будто бы не видел вовсе. – Прости, что тебе вот так вот пришлось обо всем узнать, я надеялся, что успею сначала все уладить, но… уже все в порядке, слышишь? Теперь я все могу выкупить, до последней щепочки.
