Сволочь - Юдовский Михаил Борисович

— Ну как, не жалеешь? — спросил меня Ярик.

— Не жалею, — ответил я. — А о чем?

— Что на поездку согласился.

— Почему я должен жалеть?

— Да ничего ты не должен. Я чисто риторически. Кстати, Даша на тебя не обиделась?

— За что?

— За то, что ты без нее поехал.

— Ни капельки не обиделась. Потому что я ей ни слова об этом не сказал.

— Ты серьезно?

— Вполне. Я не обязан обо всем ей докладывать.

— Ну, ты даешь… — Ярик покачал головой. — И не скажешь?

— Почему, скажу. Я ей даже сувенир привезу.

— Какой?

— Пленного гуцула. И хватит про Дашу. Не для того из Киева уезжали. Диви, як багато гарних дивчат!

— Знаешь, — зашептал Ярик, — по-моему, эта черненькая. Леся. Она на тебя запала.

— Не на меня, — ответил я, — а на Майкла.

— Так ты ж и есть Майкл!

— Нет, — ответил я, — я не Майкл, я Миша. А Майкл — это тот мудак из поезда с сомнительным прошлым и неопределенным будущим.

— Поздравляю, — сказал Ярик. — У тебя шизофрения.

— Твоими молитвами.

Между тем пейзаж за окном приобрел новые краски: небо сделалось ясно-синим, в темной зелени елей замелькала снежная седина, а луга и пастбища скрылись под распластавшейся белизной, на которой разбросались округлые стога и продолговатые скирды.

— Снег, снег! — загалдели сразу несколько голосов.

Из зеркальца кабины на нас глянуло лицо водителя и оскалилось в снисходительной усмешке, блеснув металлическим зубом.

— От дикі люди, — послышался его говорок. — Снігу не бачили…

Он повернул руль, и автобус съехал с трассы на узкую асфальтированную дорогу, вдоль обочин которой исполинским частоколом вздымался лес. Стало темно и немного жутко, но всего через пару минут брызнувший свет раздвинул эту стену, автобус въехал в городок и остановился около турбазы.

— Приїхали, — объявил водитель. — Вилазьмо.

Он вышел из кабины, обошел автобус и открыл багажное отделение. После чего достал из кармана телогрейки мятую пачку «Ватры», вытряс оттуда сигарету, прикурил и безучастно отошел в сторонку. Пока мы разбирали вещи, к автобусу подскочили двое местных пацанят лет семи-восьми и с важным любопытством принялись обследовать автобус, обстукивать стенки и ощупывать шины. Особенно заинтересовала их выхлопная труба, куда они попытались незаметно засунуть здоровенную шишку. К их досаде водила раскусил этот маневр.

— Акуш, байстрюки! — прикрикнул он. — Акуш від рури випердової! [32]

Пацанята не очень испугались. Они отошли на несколько шагов и продолжали оттуда глазеть на автобус, обдумывая новую пакость.

— Все повитягали? — спросил водила у Вити.

— Все, — ответил тот.

— Файно. Но, то я до столової… Гей! — окликнул он пацанят.

Те глянули в его сторону.

— Щоб до буса не підходили!

Пацанята энергично затрясли головами.

— Бо вуха повідкручую!

Пацанята радостно осклабились и закивали.

— Шляк би вас трафив, — буркнул водила. — Все одно ж якусь пакость зроблять, мавпішони… [33]

Он махнул рукой и направился в сторону турбазы. Мы, с Витей во главе, разобрав вещи, последовали за ним. Обернувшись, я успел заметить, что пацанята отыскали где-то большой ржавый гвоздь и теперь что-то усердно выцарапывают на задней стенке автобуса. Мне захотелось вернуться и прочесть их письмена, но я подумал, что и так знаю, о чем речь в накорябанном послании.

Турбаза представляла собою несколько зданий в гуцульском стиле, выстроенных из дерева и камня и увенчанных островерхими черепичными крышами. Невысокие горы вокруг покрывал черный еловый лес, у подножий гор, зеленея между заснеженными берегами, перекатывая через пороги и пенясь, бежала неширокая и быстрая речка Прут. Через речку перекинулся резной деревянный мостик, а за мостом негромко и даже убаюкивающе шумел водопад. Места были до того хороши, что мне хотелось на пару часов удрать от нашей бестолковой группы, уединиться и молча посидеть у воды.

К сожалению, псевдоамериканское происхождение вызвало излишне пристальный интерес к моей особе. Стоило мне подотстать от прочих, как кто-нибудь обязательно подмечал это событие и окликал меня:

— Майкл! Ты чего? Не отрывайся от компании!

Я изображал на лице улыбку, какой, наверно, улыбается кобра при виде змеелова, и присоединялся к остальным. Меня тут же с обеих сторон брали в тиски черноволосая болтливая Леся и ее светленькая, неразговорчивая и похожая на мышку подружка Тася.

— Майкл, — мурлыкала Леся, — расскажи что-нибудь про Бостон.

— Красивый город, — отвечал я.

— А еще?

— Очень красивый.

— А где ты там жил?

— На Кросс-Стрит, — подумав, отвечал я. — Кстати, если Кросс-Стрит перевести на русский, получится что-то вроде Крещатика.

— Надо же, — удивлялась Леся. — А что ты вообще там делал?

— Где?

— В Бостоне. В Америке.

— Ел гамбургеры, пил кока-колу и катался на скейтборде.

— Потрясающе! А в школу ходил?

— Не ходил, а ездил.

— На чем?

— На скейтборде и ездил.

— С ума сойти! А у вас негры в школе были?

— Полно. И все баскетболисты. Даже во время уроков мячом по полу стучали.

— Да ты что! А учителя?

— А что учителя? Учителям по барабану. Жуют резинку и не вмешиваются. Оно им надо? Еще пристрелят…

— Как пристрелят?

— Из шестизарядного кольта.

— У вас что, с оружием в школу ходили?

— А как же? Надо же ученикам защищать свое достоинство и права человека.

— Вот это я понимаю — свобода! — восхищенно вздыхала Леся.

— Да ты не расстраивайся, — утешил ее я. — У нас здесь тоже скоро начнут друг в дружку палить.

Лесина болтовня начинала меня утомлять и даже раздражать, и я невольно поглядывал на Тасю, менее привлекательную, но, к счастью, немую, как рыба. Тася, видимо, привыкла держаться в тени подруги. Будь она посимпатичней, я бы предположил, что Леся в их тандеме играет роль буксира, который, беспрестанно тарахтя, заводит в гавань белоснежный лайнер, после чего скромно удаляется и причаливает к какому-нибудь захудалому пирсу. Но Тася не походила на лайнер, да и Леся в последнюю очередь согласилась бы стать для кого-нибудь буксиром. Она явно претендовала на большее, но проделывала это с такой назойливостью, что невольно провоцировала на грубость. Во время очередной совместной прогулки она как-то очень ловко поскользнулась и, потеряв равновесие, свалилась мне в объятья. Наши глаза встретились.

— Майкл, — с нарочитым укором проговорила Леся, — что ты делаешь? Нельзя же так… Если ты американец, это еще не значит, что ты можешь без спросу обнимать всех девушек, которые тебе нравятся.

— А ты шустрая, — усмехнувшись, ответил я.

— В каком смысле шустрая?

— Думаю, во всех.

— Это такой галантный намек?

— Боже упаси. Просто констатация факта. Все равно что сказать пригоршне снега, что она тает у тебя в руке.

— Тебе нравится, когда в твоих руках тают?

— Мне нравится, когда руки у меня ничем не заняты.

Это уже действительно было намеком, причем далеко не галантным. Леся освободила мои объятия от своего присутствия, взглянула исподлобья и, взяв под руку Тасю, зашагала вперед.

— Ты что делаешь? — прошипел мне в ухо тут же возникший Ярик.

— Наслаждаюсь прикарпатской природой, — невозмутимо ответил я. — Посмотри вокруг — пейзаж, достойный кисти лучших молдавских художников.

— Какие еще молдавские художники? — возмутился Ярик. — Тут стопроцентный шанс был, а ты его профукал…

— Шанс на что?

— Заполучить сегодня вечером подружек в номер. Она же сама тебе в руки шла.

— Вот именно что сама. Я ее туда не звал.

— Идиот, — сказал Ярик.

— Сам идиот. Нечего моими руками жар загребать. Если хочешь — беги за подружками и лично обустраивай свое светлое будущее.

— А ты?

— А я где-нибудь прогуляюсь в гордом одиночестве.