Вдребезги - Глазго Кэтлин

– И насчет Райли. Есть множество правил, которые установил Райли, а он сам нарушает все требования. Но Джули позволяет ему, поскольку он ее брат, и у нее испорченные понятия о том, что такое любовь. Итак, для тебя это означает следующее… иногда он курит в фойе, пока готовит, в ее отсутствие. Случается, что и выпивает. И раз уж ты там, а я обычно здесь, то это что-то вроде твоей задачи – присматривать за ним и сообщать мне, если кажется, что все идет к чертям. Если ты понимаешь, о чем я. – Линус осторожно посмотрела на меня. – Договорились?

Я кивнула.

– Хорошо. Двигаемся дальше. Сначала наша изюминка.

Она подвела меня к кофемашине с эспрессо, к кофейникам с пятью разными видами кофе, грязной витрине с пирожными, обращенной лицом к столикам кафе.

– Но перво-наперво, – сообщила она, – мы включаем музыку.

Линус бегло просмотрела груду компакт-дисков и кассет на кухонной стойке. Еще компакт-диски сложены в нижнем ящике стола рядом с блокнотами зеленого цвета для заказов, коробками с ручками и карандашами, запасной лентой для кассового аппарата и бутылкой бурбона «Джим Бим», при взгляде на которую Линус тяжело вздохнула. Она протолкнула ее в глубину ящика, подальше от глаз.

Потом подняла взгляд на меня.

– Мы выбираем музыку по настроению. Позже – в зависимости от посетителей, если только они не вызывают у нас ненависти. Сегодня утром настроение у нас очень… – Она остановилась. – Грустное. Столько всего невысказанного в моей жизни. Я уверена, что ты еще очень юная, чтобы понять, верно? Она подмигнула мне. – Это Ван Моррисон. «Простыни, пропитанные туберкулезом». Знаешь эту песню? Я сейчас в настроении послушать кого-то вроде Ван Моррисона.

Я кивнула, но немного напряглась из-за своего отца. Правда, когда «Та да дай дай та да да да» наполнило пространство, я начала расслабляться; музыка была мне знакома и успокаивала, и я старалась думать, что сейчас отец странным образом здесь, со мной.

Линус посмотрела на маслянистого вида кофейные зерна в прозрачных контейнерах: арабика, фрэнч, гватемальский, эфиопский, блю маунтейн, кенийский. Разные виды чая лежали в просторном выдвижном ящике из дерева. Они напоминали маленькие благоухающие снопы веток. За огромным окном, выходившим на Четвертую авеню, было видно, как другие заведения тоже открываются, как моют окна, выставляют стойки с товарами для распродажи на тротуар, выносят столы на террасы. Для всех на авеню начинался день, и я осознавала, что для меня тоже. У меня есть работа. Она вроде противная, но она моя. Я теперь часть чего-то. Я поднялась, по крайней мере, на одну ступень лестницы. Хотела бы я, чтобы Каспер была тут. Возможно, она сделала бы свое дурацкое «дай пять» или еще что-нибудь. И я так гордилась собой, что, может, позволила бы ей это сделать.

Кто-то встал напротив окна «Тру Грит» и загородил свет.

Линус подтолкнула меня с дороги, показывая на часы мужчине на тротуаре, у которого было перепачкано лицо: легонько стукнула по запястью десять раз, что, видимо, означало – надо подождать еще десять минут. Я заметила, что поля его соломенной шляпы надвинуты низко на глаза. Он кивнул, облокотился на велосипедную стойку и засунул газету под мышку. А потом начал запутанную беседу с самим собой.

Линус закончила перемалывать кофе и сообщила, стараясь перекричать звук растираемых в порошок зерен:

– Он забирает «пятнадцатиминутные» отходы. Приходит каждый день, когда мы открываемся. Приносит газету и ведро. Потом забирает отходы, накопившиеся за пятнадцать минут, в контейнер, и мы отдаем ему старую кофейную гущу в ведре.

Она показала на пустое небольшое ведро емкостью в пять галлонов.

Я посмотрела на нее в упор и спросила, тоже пытаясь перекричать кофемолку:

– Правда? Прямо отходы? Пятнадцатиминутные?

Линус кивнула:

– Правда. И твоей обязанностью как посудомойки будет проверять все после того, как он закончит. Убедись, чтобы там все было чисто. – Она подмигнула. – Понимаешь, он использует кофейную гущу для своего сада на Шестой стрит, и будь я проклята, но этот тип совершенно прекрасен. Подсолнухи у него почти с меня ростом, а помидоры размером с мои груди.

Не подумав, я рассмеялась грубым громким хохотом и быстро прикрыла рот рукой. Линус произнесла:

– Все нормально! Ты можешь смеяться. Я чертовски смешная, не так ли?

Она легонько подтолкнула меня локтем. Я убрала руку от лица. И улыбнулась ей в ответ.

– Так-то лучше. Мне нравится.

Она налила воду в кофейник и передала мне фильтр с эфиопским кофе, нагнув голову так, что наши глаза оказались на одном уровне. У нее на переносице легкая дымка темных волос.

– Джули тебя полюбит, не волнуйся. Ей нравятся те, кто страдает, а от тебе веет болью. Только без обид. Это странно, но здесь хорошо быть такой. Мы тут все – пятьдесят видов разных людей, наделавших ошибок.

Она налила две кружки кофе из кофейника и протянула одну мне.

– А теперь иди впусти того, кто забирает «пятнадцатиминутные» отходы.

К половине девятого Линус начала материться. Она бегала с раскрасневшимся лицом из передней части кафе к грилю, нарезала ломтиками бейгеле и закидывала их в тостер. Официанты опаздывали; Райли все еще не появился. Он должен был прийти в шесть и приготовить все для завтрака: соусы чили в горшочках, картошку фри по-домашнему на гриле. Линус уже попросила меня следить за картошкой и принималась ругаться, когда я забывала встряхивать ее через равные промежутки времени.

– Тебе придется пойти привести его, – проговорила она наконец, запихивая в рот вилку со взбитым тофу. При взгляде на нее в желудке у меня заурчало. Утром я забыла поесть перед выходом из дома.

– У него нет телефона, а я не могу оставить или закрыть кафе. Джули меня прибьет.

Линус неразборчиво написала на листке бумаги адрес и указания, как добраться до его дома. И попросила меня привести одного из круглолицых игроков в Го, сидящих на улице, чтобы он обслуживал столики, пока она будет готовить.

– Скажи ему, что кофе за счет заведения, весь день.

На улице я посмотрела, как добраться до места. Это в центре, недалеко, через подземный переход. Я отстегнула велосипед и поехала.

Райли жил за углом банка плазмы в бледно-голубом одноэтажном доме в глубине за несколькими теряющими пух тополями, на улице со старомодно покрашенными домами и старыми машинами c облупившимися длинными наклейками на заднем бампере. На крыльце я прошла мимо переполненной пепельницы и одинокой пустой бутылки пива рядом с зеленым садовым стулом, загроможденным книгами с загнутыми углами.

Я постучала, но никто не ответил. Я увидела, что москитная дверь не заперта, слегка толкнула ее, и та открылась. Я спросила тихим голосом:

– Эй, есть кто-нибудь дома? Ты опоздал на работу…

Ответа не последовало. Пару секунд я раздумывала, как поступить, заглядывая в щелку дверного проема. Я боялась обнаружить его голым в кровати с какой-нибудь девушкой, но и возвращаться обратно к Линус, даже не попытавшись его найти, не хотелось. И в то же время было любопытно, чем именно занят Райли. Как он живет, этот человек, который когда-то играл в группе, а теперь работает официантом?

Я толчком открыла дверь до конца и зашла, отодвинув пару поблекших черных кроссовок. Вся гостиная казалась заполнена книгами – они лежали стопками на полу и были битком набиты в застекленном книжном стеллаже из дуба во всю стену от пола до потолка.

Продавленный диван из бархата бордового цвета был собран и стоял у дальней стены, под открытым окном без штор.

Я прошла в кухню, и мое внимание привлек настенный календарь: соблазнительные красотки из сороковых годов с длинными ногами и выгоревшими на солнце волосами, грудь просится наружу из купальных костюмов. Календарь открыт на ноябре.

Сегодня последний день мая. За прошедшие сорок пять дней я пыталась покончить с собой; меня поместили в психушку; автобус провез меня через всю страну; я нашла работу посудомойкой в унылом кафе; а сейчас вот расхаживаю по дому чокнутого парня, у которого явные проблемы с алкоголем. Он классный чудик, но все равно ненормальный.