Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь
Фронту требовались и женщины в качестве телефонисток, зенитчиц, иногда и диверсанток. Им, как и мужчинам, доставались гимнастерки и каски погибших солдат. Кое-кому удавалось разжиться плащ-палатками. Некоторые вместо касок надевали беретки.
Наступила осень. Западный ветер приносил дожди и далеко разносил орудийную канонаду. Теперь уже ни единый москвич не верил официальной пропаганде. В бесконечных очередях за хлебом горожане обменивались слухами один страшней другого. Женщины получали письма с фронта. Люди научились читать между строк. Чудовищные новости передавались из уст в уста. Вот уже фрицы взяли Тулу, разгромили советские войска под Вязьмой. Вот уже немцы в полусотне километров от Москвы. Еще немного, и возьмут в кольцо, как Ленинград! Обнаглевшие бомбардировщики теперь летали пониже, чтобы прицельно уничтожать огневые точки.
Улицы совсем опустели. Москвичи спасались кто как может: набивались в последние пароходики в городских портах, взбирались на крыши переполненных поездов… В общем, старались выбраться из Москвы любым способом.
Промозглая погода, угрюмые небеса еще больше нагнетали атмосферу ужаса, царившую в городе, рождали чувство неизбежной катастрофы. Дожди зарядили всерьез, началась распутица. Дороги превратились в болота. Солдаты брели по колено в жидкой грязи. В ней, случалось, целиком утопали гусеницы танков. Грузовики и газики застревали в лужах. Боевые действия немного замедлились, как вдруг затихает разгулявшийся вандал, чтобы перевести дух.
Все театры были закрыты. В Вахтанговский на Арбате попала бомба. Как-то раз Алексей Яковлевич сводил Марину в здание МХАТа. Парадная дверь была завалена мешками с песком, чтобы уберечь ее от взрывов. Кучка актеров что-то жарко обсуждала в фойе. Конечно же, ситуацию на фронте, скорый приход немцев.
Каплер вспылил. Уже заранее готовы поднять лапки?
Возвратившись домой, Каплер расчистил одну из соседских комнат. Потом несколькими предметами скупо обозначил декорацию «Клопа». Затем чуть торжественно вручил рукопись пьесы Марине со словами:
— Война — не помеха творчеству. Сколько уж войн было со времен Аристофана, но театр они так и не убили. Одного таланта мало. Надо его холить…
И он велел Марине выучить пьесу наизусть.
— Ты должна уметь сыграть любую роль — от прожженной шлюхи до робкой девственницы. Даже и мужскую.
Становилось все холоднее. Пошли густые снегопады. С улиц, перегороженных баррикадами, теперь исчезли и трамваи. В морозном воздухе днем и ночью разносились звуки все приближающихся боев. Никуда было не деться от этого грохота. По звукам канонады москвичи старались определить, близко ли немцы: кажется, теперь палят ближе, чем вчера, а вот рвануло еще ближе. Поговаривали, что фашистские гады изобрели мощные пушки, способные поражать цель за сто километров.
В один из таких тревожных дней Марина сыграла перед Алексеем Яковлевичем всю пьесу целиком.
Действительно, все роли, и женские и мужские — и невесту, и ее мамашу, и гостей, и пожилого профессора. Играла в своей повседневной одежде. Только жестами и голосом старалась передать весь юмор пьесы, обозначить характеры персонажей.
Закончив, она церемонно поклонилась, будто выступала перед публикой. На глазах Каплера блестели слезы. Он обнял Марину и крепко поцеловал.
— Не умирай, Мариночка, живи вечно!
Этой ночью они предавались ласкам более страстно, чем когда-либо, пытаясь подавить ужас от пушечной пальбы.
Уже ночью, когда закончился воздушный налет, Марина рассказала Алексею о кремлевской вечеринке 1932-го, когда она танцевала со Сталиным. А также и о том, что последовало за танцами. И все, что знала о гибели Надежды Аллилуевой.
Когда Марина закончила рассказ, Каплер не задал ни единого вопроса. Вообще не произнес ни слова. Просто крепко прижал ее к себе, и Марина вскоре уснула. А когда проснулась, обнаружила, что Каплер, видимо, так и не сомкнув глаз, продолжает ее сжимать в своих объятиях.
В конце ноября ударили морозы. Дороги подмерзли, кончилась распутица, мешавшая продвижению немецкой бронетехники. Танки действительно уже были в полусотне километров от Москвы. Но делалось все холоднее, температура упала до минус двадцати пяти. Орудия покрывались ледяной коркой, фрицы дрогли в своих шинельках. Некоторые и вовсе замерзали насмерть. Переходившие в контратаку красноармейцы обнаруживали вдоль дорог мерзлые трупы. Они валялись в кюветах, как поверженные мраморные статуи, с гримасой ужаса на заиндевевших лицах.
На Новый год мороз уже достиг минус тридцати, а снежный покров — метра с гаком. Но в первые недели 42-го еще больше похолодало. У немецких летчиков и танкистов руки буквально примерзали к штурвалам. Давненько не было такой холодной зимы. Теперь всем заправлял генерал Мороз. Возможно, именно он спас и Москву, а с нею вместе и всю Страну Советов.
Сталин перебросил под Москву дальневосточные дивизии. Получившая усиление Красная Армия решительно отбросила противника от столицы. Ее контрнаступление было таким же мощным, как прежнее наступление фрицев. Впервые за всю войну по Москве провели многотысячную вереницу пленных немцев, жалких, растерянных.
Первая победа всколыхнула всю страну, вселила в красноармейцев победный дух, развеяв миф о непобедимости немецкой армии. Они были готовы пожертвовать жизнью, но не для вящей славы Сталина, а чтобы прогнать неприятеля со своей земли.
Однажды, в марте 42-го, Марина вернулась под вечер домой, нагруженная сумками. Ей с огромным трудом удалось добыть несколько кило картошки и кочанов капусты. В квартире слышались голоса. У Алексея Яковлевича собрались гости — десяток мужчин и женщин.
Марина заглянула в комнату и сквозь густой сигаретный дым различила некоторые знакомые лица — писателей, актеров, художников. Было ясно: они обсуждают нечто очень важное. Не каждого из них Марина знала по имени, но поняла, что все они Люсины друзья и все до единого евреи.
Она вошла в комнату со своими сумками. Мужчины встали, чтобы с ней поздороваться. При этом они как-то смущенно улыбались. Марина не обратила бы на это внимания, если б не ироничный взгляд Каплера.
Она отнесла сумки на кухню, а затем из коридора прислушалась к голосам. Все говорили наперебой, мешая русский с идишем. Каплер так же горячился, как и все остальные. Она поняла, что речь, разумеется, идет о войне, обороне Москвы, еще о русском народе. О еврейском тоже.
— Мы не должны сидеть сложа руки под предлогом, что мы, мол, евреи, и русские дела нас не касаются! — выкрикивала женщина. — Я только совсем недавно вспомнила, что еврейка, когда начались гадкие усмешки, намеки. До этого я себя чувствовала русской.
