Анна Матвеева - Девять девяностых
Нина и ее мама ехали из аэропорта домой — водитель, который вез их семнадцать лет назад из роддома, поглядывал в зеркало.
«Неужели я всегда теперь буду чувствовать себя такой одинокой?» — думала Нина.
А мама вдруг обняла ее и прижала к себе, как будто хотела отпечататься в ней навсегда.
В Кембридже Шур освоился сразу, ему дали прозвище «Русский гений». Маша, услышав об этом от гордой Нины, расстроилась. Она теперь была увлечена сразу и православием, и эзотерикой всех сортов. Сразу после крещенского купания звала к себе астролога, а после исповеди отправлялась к хиромантке. Она не видела в этом ничего странного и верила во всеобщую неслучайность. А Нина всё чаще думала о том, что вокруг — сплошная случайность. Зачем она, ее жизнь?
В конце мая, возвращаясь с работы через парк, Нина встретила врача Ларису Лавровну — она постарела, но была вполне узнаваема.
— А, помню вас, мамочка! Как мальчик?
— Студент, учится в Кембридже.
— Ну, молодец, мамочка! Я же вам говорила — это будет очень умный мальчик!
На громкий голос Ларисы Лавровны досадливо обернулась пара на скамейке — Нина глянула на них и обомлела. Ее любимый из Киева сидел в двух шагах и вытирал юной девушке уголки глаз — чистил их, как будто кошке. Нину он не узнал, и она, кивнув врачу, пошла прочь.
В песочнице сидел сосредоточенный малыш и ковырял песок лопаткой.
И целое лето, да что там — вся жизнь была впереди, как нетронутый торт в коробке.
Такая же
Бывают дни, о которых точно знаешь — они запомнятся на долгие годы.
Я ехал утренним поездом из города Ц. в город Л. Две эти буквы вместе — почти поцелуй. Странная ассоциация, для меня пожалуй что нетипичная. Я всегда четко отслеживаю свои ассоциации — за это, если не вдаваться в подробности, мне и платят. Как, впрочем, и за то, чтобы я в эти подробности вдавался.
Местные поезда, как принято считать, никогда не опаздывают — но что-то я этого не заметил. Зато давно заметил другое — с годами человек становится терпеливее, легче переносит бытовые трудности, если можно, конечно, всерьез считать трудностью пятнадцатиминутное ожидание поезда. Но это не значит, что терпеливых людей подобные обстоятельства радуют. Отнюдь.
Я думаю, мало где еще можно так быстро узнать истинные чувства человека, как в аэропорту или на вокзале. Раздражение, страх катастрофы, опасение опоздать, нежелание уезжать — всё написано на лицах крупными буквами, как слова на стене Валтасара. Ассоциация: «слова на стене» теперь чаще вспоминаются в связи с фейсбуком, а не с Библией. Неплохо, но не пригодится.
Примерно половина людей, ожидающих поезда, нахмуренно тычет пальцами в телефоны. Планета — постоянно на связи, я и сам такой. Записывать мысли нужно сразу, как только они появились — первое впечатление сильное, но не стойкое, его нужно хватать за хвост в полете.
Элегантная дама в черном пальто стояла рядом и выглядывала поезд, как любимого. Она, возможно, жила в городе Ц., а я уезжал — и пока что не имел мысли вернуться, хотя город Ц. мне понравился. Я дарю себе города, как другие — женщин или, например, боровую охоту.
Сюжет с женщинами лично у меня сейчас пребывает в таком состоянии, что об этом лучше не думать. Но с тем, чтобы приказывать себе не думать, у меня еще более давние сложности.
Лучший способ забыть о себе — наблюдать за миром.
Люди на перроне всегда начинают шевелиться за минуту до того, как появится поезд. И в то утро мы тоже дружно пошли к путям, как будто хотели все вместе броситься на рельсы — но никто, конечно, не бросился. Евроэкспресс — длинная, серебристая, как ртуть, змея с хищной мордой.
Сейчас, когда я записываю эту историю — в городе Л., в маленькой душной комнатке, за письменным столом с лампой, которая не горит, — мне хочется сказать, что я сразу заметил ту женщину, которая зашла в вагон и села у меня за спиной. Увы! Я долгие годы отвыкал от привычки себя обманывать, нажитой в юности, — и мне слишком тяжело дался этот опыт, чтобы я снова пустился в пляс с теми же граблями. В тот момент, когда я садился в поезд, меня, как и всех других пассажиров, интересовало лишь одно обстоятельство — смогу ли я занять себе хорошее место, лицом по ходу движения, желательно у окна, и чтобы рядом никто не сидел? В крайнем случае «никто» может быть заменен тихим и чистоплотным молчуном. И пусть он сразу же уснет. Но не храпит.
Мне повезло, поскольку я сел у окна, по ходу движения — не выношу, когда нужно ехать задом наперед, хуже только сидеть в ресторане спиной к двери. При этом мне, к счастью, не пришлось бежать и толкаться. Рядом села элегантная дама в черном пальто, пошуршала с минуту газетой и уснула, когда мы еще даже не выехали за пределы большого Ц. Она не храпела, правда, рот у нее слегка приоткрылся во сне, и это доставляло мне небольшое беспокойство. Я не люблю видеть чужих людей в интимных обстоятельствах. В этом есть что-то недостойное и оскорбительное как для меня, так и для них. Потом дама удачно повернула голову, и я больше не видел ее приоткрытого рта. Я смотрел в окно. К сожалению, в отражении был виден не только пейзаж, но и я сам.
Женщина, которая сидела у меня за спиной, никак себя не проявляла. Обживаясь на новом месте, я оглянулся еще до того, как мы тронулись, и увидел чью-то пушистую макушку. Даже не понял, что женскую — сейчас и мужчины могут носить такую прическу. Уверен был только в том, что человек сзади — брюнет или брюнетка. Моя бывшая жена тоже принадлежала к этой масти, и я обходил брюнеток широким кругом.
Как известно, в каждом самолете обязательно найдется младенец-крикун, в каждом лифте — человек, пренебрегающий дезодорантом, а в каждом поезде — любитель обсудить свои дела по телефону или компания девиц на пике смеховой истерики. У нас были и девицы, и телефонный болтун, но они сидели напротив и отчаянно друг другу мешали: болтун в конце концов сменил вагон, а девицы резко загрустили, достали каждая по бумажному пакету с провизией и грустно жевали свои сэндвичи — ни дать ни взять уставшие лошадки. Почему они только что хохотали и вдруг все разом загрустили — этого я понять не мог.
Я плохо разбираюсь в женщинах, и это мое единственное слабое место — разумеется, сейчас я имею в виду работу, а не личную жизнь. Между тем женщины — ядро практически любой целевой аудитории, говорю это как специалист. Вот почему мне мешают ограниченные представления — я не всегда понимаю, что может понравиться женщинам.
Поезд ехал так, как я люблю, — решительно, но без лишнего разгона. Время в пути — два часа двадцать пять минут, и я собирался потратить его на работу. К несчастью, солнце как будто бы ехало в одном вагоне с нами — я сидел в эпицентре солнечного света, как на костре, и почти ничего не видел на мониторе. Нашел в портфеле темные очки, но они мне не слишком помогли, а выглядеть я стал по-идиотски, это было видно даже в оконном стекле. Еще у меня был с собой роман, который похвалил один мой коллега, — но чтение шло у меня туго, возможно, потому, что я не слишком люблю беллетристику. Закладка не доплыла даже до экватора.
