Олег Рой - Украденное счастье
— Симпатичный…
— Красавец! Владеет собственным банком, подумать только! А последнее время еще занялся и нефтью, и, говорят, очень успешно. Не всякий может в тридцать лет похвастаться чем-то подобным.
Пару раз поймав ее взгляд, Орелли улыбнулся, подошел к Софи, представился:
— Анрэ.
— Софи.
— Вы не против, если я приглашу вас на танго?
Она была не против, а очень даже за. А Анрэ бросился с места в карьер:
— Ты очаровательна. Ты даже не можешь представить себе, насколько ты очаровательна!
— Почему же? Очень хорошо представляю. И еще представляю, что молодой человек, обращающийся к незнакомой девушке на «ты», говорит такие слова каждой…
— Нет, не каждой. Только очень хорошеньким. И той, с которой он очень-очень хотел бы познакомиться.
— Какой же вы напористый!
— Какой же ты напористый.
— Вот прямо так сразу и «ты»?
— А почему бы и нет? Я ведь тебя знаю. Зигмунд Фляйшман был вхож в ваш дом и знаком с твоим папой. Он рассказывал мне о тебе.
— Да, я хорошо помню Зигмунда, хотя была совсем еще девчонкой, когда он умер… Он был твоим другом?
— Да. Давай встретимся завтра? Софи посмотрела на него и улыбнулась.
— Завтра я не могу.
— Почему?
— Завтра мы с отцом уезжаем в Цюрих, к его приятелю, настройщику роялей. Отец собирается приобрести у него картину.
— Настройщик роялей — и картины?
— А одно другому не мешает. Тем более что там, где музыка, там и живопись.
— Верно. Кстати, я люблю и то, и другое, а ты?
— И я.
— Когда вернешься?
— Через неделю.
— Долго… Я умру.
— Ну зачем такие преувеличения?…
— Во всяком случае, буду скучать. Я уже скучаю. Софи вдруг прищурилась и весело спросила:
— А можно я потрогаю твои усы? — И, не дожидаясь ответа, протянула руку и пальчиками разворошила растительность под носом Анрэ. От удовольствия он закрыл глаза.
Весь остаток вечера они провели вместе. Софи казалось, что это у нее сегодня день рождения, а не у Джины. Глаза ее блестели, сердечко птицей трепыхало в груди. Она ощущала себя красивой, счастливой, желанной, и это действительно было так.
Три месяца они гуляли по Лугано, бродили по парку, ходили по набережной озера. Анрэ показывал ей, коренной жительнице, ее город. Сколько же он знал! Он водил ее в такие места, о каких она и не слыхала. Они пропадали в музее Тиссен-Борнемиссы, и он рассказывал ей о своих любимых картинах. Однажды обмолвился вскользь, что и сам немного рисует, но работы свои так и не показал: «Это все несерьезно, так, ерунда. Да и давно это было…»
Она была заинтригована:
— Ну пожалуйста! Я очень прошу!
— Да зачем тебе?
— Как зачем — интересно же! Вдруг ты гений, какой-нибудь современный Пикассо, а я даже не знаю об этом?
Но он свел все к шуткам:
— Ага! Значит, ты полюбила меня только в надежде на то, что я окажусь гением?
— Нет, конечно! — смеялась она. — Я полюбила тебя за усики. И еще за то, что ты хорошо танцуешь танго. Но картины все равно покажи! Дай мне заглянуть в твою душу.
— В душу?
— Но ведь говорят, что художники в своих работах открывают свою душу. Разве не так?
— По-моему, тебе заглядывать в мою душу как раз и ни к чему. Там та-акие потемки, такие коварные планы…
— Я так и думала…
В один прекрасный день (а день и впрямь выдался великолепный!) они пошли в сторону порта, и он показал ей домик, где когда-то бывал Франц Кафка.
— А что здесь, в этом домике?
— Бордель.
— А тогда что было?
— И тогда был бордель.
— Неужели? Кафка бывал в публичном доме?
— Тебя это удивляет? Нормальное явление для мужчины.
— Так-так… Значит, ты тоже бывал здесь?
— Почему ты так решила?
— А что, скажешь, не был?
— Нет.
— Врешь. Конечно, был. Но ведь не признаешься… Давай сознавайся!
— Ни за что!
— Все равно меня не обманешь! По глазам видно, что был. Что ж, пусть это будет твоей маленькой тайной. Только, чур, это последняя тайна от меня! Дай мне слово.
— Даю слово.
— Рыцарское?
— Гм… А какое же еще? Я других и не знаю.
Сначала Анрэ вел себя на удивление тактично. Они только целовались и все, хотя, конечно, было заметно, что он с большим трудом сдерживает себя. Анрэ постоянно представлял, как это будет, как он разденет Софи, посмотрит на нее обнаженную, погладит ее кожу. А кожа у Софи была… атлас, да и только!
И Софи уже изнывала от нетерпения — ну когда же, когда?… Она думала об этом каждый день, по многу раз в день, даже похудела от желания, и худоба делала ее еще более соблазнительной. Софи могла часами воображать, как Анрэ начнет расстегивать на ней платье, медленно, пуговица за пуговицей, как разденется сам, как она станет целовать все тело возлюбленного, а он ее… Восторг охватывал ее от этих прекрасных видений! Но виду она, конечно, не показывала, все-таки была приличной девушкой из хорошей семьи.
И вот настал день, когда случилось то, к чему они стремились оба. Потом они так и не договорились, кто ожидал этого больше. Анрэ утверждал, что он, Софи — что она. Похоже, что действительно — оба.
В этот день они были на выставке на вилле Фаворита. Еще только собираясь туда, она уже откуда-то знала, что сегодня это должно случиться. Всю ночь ее мучили кошмары. То приснится какое-то чудовище с человечьим лицом и с туловищем быка. То придет Анрэ, такой любимый, желанный, ненаглядный, и вдруг исчезнет. Софи ищет его, ищет и никак не может найти. И лишь под утро Софи ненадолго заснула, а когда проснулась, то поняла: это произойдет сегодня.
Они встретились рано утром, бегло осмотрели выставку и пошли пешком в сторону порта. Был конец сентября, листва лишь чуть-чуть тронута желтизной, солнце светило еще совсем по-летнему. Разговор зашел об английской поэзии, и Анрэ вдруг решил, что ему совершенно необходимо показать Софи книгу стихов Джона Китса, которая была в его библиотеке.
Дошли до его дома. Софи уже неоднократно бывала здесь, познакомилась с тетками Анрэ и даже успела полюбить анисовое печенье, которое всегда подавали к чаю. Но сегодня дом был пуст. Анрэ открыл дверь своим ключом и объяснил, что тетки отправились на осеннюю ярмарку. И тут Софи снова как молния пронзила догадка: это произойдет здесь, сегодня, прямо сейчас. Сердце бешено заколотилось от волнения и радости — она была уверена, что ее ожидает настоящий рай, царство счастья, любви и наслаждения.
Но рая не получилось. В пустом доме между ними сразу возникло напряжение. Китс и английская поэзия, разумеется, тотчас были забыты. Анрэ привел Софи в свою комнату и отправился на кухню за вином. Его не было что-то очень долго, и девушка вся извелась, не зная, что ей делать. Может, он хочет, чтобы она сама разделась и легла в постель? Нет, это все-таки было бы очень неприлично, порядочные женщины так себя не ведут… Наконец он вернулся с подносом, откупорил бутылку, разлил в бокалы вино. Оба были скованы, стеснялись друг друга, и оттого каждый торопливо схватился за свой бокал, словно ища в нем союзника. Бутылка мгновенно опустела, Анрэ отправился за следующей, которую тоже осушили очень быстро. Софи явно перестаралась — столько она не пила еще никогда в жизни. Зато появилась желанная легкость, и ей вдруг стало наплевать на все приличия.
