Карин Альвтеген - Стыд
Выпрямившись, она в тысячный раз перечитала надпись.
«Любимый сын».
Конечно, он здесь. Он всегда рядом.
Она прижала ладони к холодным каменным буквам имени и всем сердцем почувствовала, что хочет только одного.
Поменяться с ним местами.
14
Май-Бритт сидела в кресле, работал телевизор. Программы на экране сменяли друг друга, но, как только мелькающие картинки пробуждали в ней хоть какую-то мысль, она переключала канал. Боль в спине не проходила ни на мгновение. А после того, как она прочитала слова Ваньи, боль стала невыносимой.
Она поняла все еще до того, как включила телевизор. Ни единым словом она не обмолвилась о том, что у нее болит спина, но Эллинор, с этим ее вечно выслеживающим взглядом, догадалась сама. Иначе откуда бы Ванья узнала?
Если бы не Эллинор, все можно было бы вернуть на прежнее место. Новые письма — если Ванья продолжит писать — она читать не будет. А те, что уже прочитала, забудет с помощью телевизора и еды. Сумеет, если постарается.
Но что делать с Эллинор? С разлюбезной Эллинор, которая на самом деле заодно с Ваньей, ведь не зря же они появились одновременно, и им почти удалось опрокинуть ее мир. Они объединились за ее спиной для каких-то недобрых непонятных целей. Впрочем, и всю жизнь так. Жизнь все время против Май-Бритт. Почему — непонятно.
А еще стыд. Ванья догадалась, что ей солгали. Знала, что на самом деле Май-Бритт не выходит из квартиры и полностью зависит от службы социальной помощи. И своей ложью только подтверждает: ее жизнь не удалась.
Приветствия она не услышала — только звук быстро открывшейся и захлопнувшейся двери. Приподняв голову, Саба помахала хвостом, но осталась лежать у балкона. Ей хотелось на улицу, но у Май-Бритт не хватало сил встать.
Звук приближающихся шагов — и вот Эллинор уже в комнате, за спиной Май-Бритт, всего в двух метрах от нее.
— Здравствуйте.
Не ответив, Май-Бритт увеличила громкость телевизора, нажав на кнопку пульта. Краем глаза увидела, что Эллинор направляется к Сабе.
— Хочешь погулять?
Саба встала на ноги, помахала хвостом и поволокла свое тучное тело на улицу. Там было ветрено, и, когда от шквалистого порыва распахнулась балконная дверь, Эллинор ее снова закрыла. Она стояла спиной к Май-Бритт и смотрела во двор.
Что-то изменилось. Эллинор не болтала, как обычно, и во всех ее действиях присутствовала какая-то тяжесть. Май-Бритт это было неприятно. Она растерялась и не Знала, что предпринять. Эллинор простояла у двери довольно долго, а потом неожиданно заговорила, так что Май-Бритт даже вздрогнула:
— Вы знакомы с соседями по дому?
— Нет.
Она ответила, хотя не собиралась. Изменившееся поведение Эллинор пугало, особенно сейчас, когда стало понятно, что за этой якобы непринужденностью скрывается некий умысел.
— В квартире напротив живет семья. У них вчера погиб отец. В автокатастрофе.
Май-Бритт ничего не желала знать, но она прекрасно поняла, что речь шла о мужчине, который часто гулял с ребенком, мать которого была не совсем здорова. Ее снова проинформировали о том, что не имело отношения к ней и о чем она не желала знать. Она переключила канал.
Эллинор открыла балкон, впустила Сабу и вышла на кухню. По телевизору показывали, как три человека с помощью пластических операций и косметики изменили внешность, и на какое-то время Май-Бритт удалось отвлечься. Но потом Эллинор вернулась. Май-Бритт старательно не обращала на нее внимания, но краем глаза все же заметила, что та, держа что-то в руках, опустилась на диван. Села с уверенностью человека, который знает, что в любой момент может встать.
— Я его зашью.
Май-Бритт повернула голову. На коленях у Эллинор лежало одно из двух ее платьев, которое начало расползаться по швам. Май-Бритт хотела возразить, но она знала, что платье действительно нуждается в починке. В противном случае придется шить новое, а ее бросало в дрожь при одном воспоминании о том, как это происходило в последний раз. А может, сшить самой? Нет. Почему-то это никогда не приходило ей в голову. Даже тогда, когда было физически возможно. У нее даже иголки с ниткой нет. И все-таки смотреть, как пальцы Эллинор касаются одежды, которую она надевает на собственное тело, было противно.
Сжав зубы, Май-Бритт вернулась к телевизору. Но потом заметила на диване какое-то движение. Эллинор подняла руку над головой. Май-Бритт не успела ни о чем подумать. Так и не успела осознать, почему все ее внимание вдруг оказалось сосредоточенным на Эллинор — и почему одновременно с этим ее охватил безумный, парализующий ужас. Она смотрела на Эллинор не отрываясь. Между руками девицы была натянута нитка. Словно завороженная, Май-Бритт следила, как нитка тянется к катушке в левой руке Эллинор. А в следующее мгновение было уже поздно. Память ожила. Словно кто-то резко, с грохотом поднял наглухо опущенные жалюзи. Не шевелясь, Май-Бритт наблюдала за тем, как в памяти разворачивается воспоминание. Сколько лет она пыталась избавиться от него, но ей это не удалось. Оно вернулось. Без предупреждения. И ей от него нечем защититься.
Нечем.
Она на кухне, но не в родительском доме, а у пастора. Вот уже почти две недели, как она живет здесь, спит в холодной комнате с двумя кроватями, вторую занимает жена пастора. Ее ни на минуту не оставляют одну, и ей ни на секунду нельзя покинуть комнату — только дважды в день, утром и вечером ей позволяют сходить в ванную. Но и там ей запрещено оставаться одной — жена пастора закрывает дверь неплотно, оставляя десятисантиметровую щель, и обязательно ждет ее снаружи.
Большой деревянный дом, населенный незнакомыми звуками. Они появляются в комнате неизвестно откуда, особенно по ночам, и она даже рада, что спит не одна, но днем она бы с удовольствием избежала присмотра. Но ей нельзя. Она под надзором. Она знает, что это необходимо, что это делается ради нее. Это поможет ей забыть игры в сарае. Так она избавится от мыслей, которые приходят ей в голову и заставляют делать то, что на самом деле она делать не хочет.
Сидя на стуле, она наблюдает, как пасторша ставит на поднос чашки и блюдца. Хочется помочь, но она не смеет предложить. Несмотря на то что они с пасторшей провели вместе все это время, за исключением, пожалуй, одного-двух часов, когда Май-Бритт занимался сам пастор, обе остались чужими друг другу. Они либо молчали, либо читали молитвы и Священное Писание. Май-Бритт была благодарна женщине, которая пожертвовала столько личного времени для того, чтобы наставить ее на путь истинный, — и одновременно боялась ее, потому что чувствовала: жена пастора не испытывает к ней никакой симпатии и занимается ею исключительно из чувства долга. По обязанности.
