Ирина Волчок - 300 дней и вся оставшаяся жизнь
Номер его квартиры, как, впрочем, и этаж, она вчера, конечно, не запомнила, но зрительная память выпускницы худграфа заблудиться ей не даст: дверь-сейф у Витки невозможной красоты в стиле «модерн».
Она нажала кнопку звонка. Он открыл сразу, как будто ждал ее прямо за дверью. Схватил за плечи, прижал к себе и застыл. Секунд через тридцать, почувствовав, как короткими движениями, медленно и аккуратно она гладит его по плечу, он опустил руки — его порыв разбился о дружеское участие.
— Ты… отлично выглядишь… — Он хотел сказать совсем не то, но эта вот ее реакция….
— А с чего мне плохо выглядеть, это не на моей голове вчера крестиком вышивали, — сказала Инночка, разглядывая его и думая, что бодяга явно пригодится, потому что верхняя часть его лица под белым нимбом повязки была просто не выспавшейся, а вот нижняя… Все, что ниже носа, казалось результатом неудачной пластической операции, имевшей странную задачу совместить белого человека и африканца.
Она сняла полусапожки, поискала взглядом тапочки, не нашла, наткнулась на свое отражение в гигантском, от пола и почти до потолка, зеркале, которое, впрочем, оказалось дверцей шкафа. Инночка устроила в шкафу куртку и шарф и без приглашения потопала в единственное в этой квартире место, где она уже была — на кухню.
— Вообще-то, я гостей в гостиной принимаю, как положено, — донеслось ей вслед.
— Я не гость, — сурово сказала Инночка. — Я тут с гуманитарной миссией: оказать медицинскую помощь туземному населению. Садись ближе к свету, будем из тебя белого человека обратно делать. Истинного арийца.
…Не злится. Она совсем не злится на него, вон, шутит. Чайник ставит зачем-то, заботиться будет. Надо этому Славику бутылку коньяка поставить, что ли… Он блаженно улыбался, пока она запаривала бодягу, потом (прямо пальцем!) мазала черной комковатой жижей его лицо, касаясь деревянных губ, небритых щек…
— А разговаривать с этой штукой можно? — почти не разлепляя губ, спросил он.
— Ну, — безжалостно заметила она, — разговаривать у тебя в принципе не получается. Ты или врешь все время, или нечленораздельно булькаешь, как сейчас. Так что лучше молчи. И вообще, не нервируй доктора, сейчас повязку менять буду, не дай бог рука дрогнет.
— Зачем менять? — засуетился он. — Не надо ничего менять, и так хорошо, я в зеркало смотрелся, честное слово!
— Клоун, — бесстрастно констатировала Инночка и достала из сумки пакет с перекисью и бинтами. — Где у тебя ножницы?
И тут же увидела их сама в деревянной подставке с десятком разнокалиберных ножей. Ишь ты, хозяйственный. Все необходимое есть, и все на своих местах. Почему-то это ей не понравилось.
К медицинским манипуляциям Инночке было не привыкать: Сашка с самого сопливого возраста был ребенком приключенческим, а Капитолина Ивановна крови боялась, что называется, до припадка.
Перекись шипела и пенилась, Виталий весь сжался в ожидании боли, а ее все не было и не было. Он с благодарностью подумал, что она старается не причинять ему боли. А Инночка просто аккуратно стирала свернутым бинтом с его шеи засохшие следы крови., и совершенно не думала о том, больно ему или нет. Она думала о другом.
Какие они все-таки разные. У нее, в стандартной трешке, семиметровая кухня была средоточием жизни, центром всего дома. На кухне обсуждались Сашкины оценки в школе, готовилась и съедалась еда, мебель была старой, пару раз чиненой Мишкой и тщательно вымытой мамиными руками, а подоконник и холодильник были филиалом джунглей — столько там было цветов, научных, правильных названий которых Инночка не знала, но выращивала и рассаживала легкой рукой.
На Виткиной кухне было все: навороченная плита, микроволновка, комбайн и чудовищных размеров серебристый агрегат, в котором можно было заморозить слона. И сразу было понятно: здесь не живут и даже не готовят, сюда изредка заходят за пивом. У Инночки расхожие тарелки были разномастными, и сколько она ни пыталась убедить маму распатронить парадный сервиз на каждый день, а для приемов и праздников купить новый, Капитолина Ивановна в ответ читала лекцию либо по экономике, либо о семье и семейных традициях — в зависимости от настроения. Как-то, год, наверное, назад Инночка самочинно купила абсолютно белые квадратные тарелки… Из этой затеи ничего не вышло: на стол в большинстве случаев накрывала мама, и модные тарелки каждый раз уступали место своим страхолюдненьким предшественницам. У Виталия тоже были квадратные тарелки, только черные, с тонкой вертикалью белых иероглифов на плоском дне — красовались за граненым стеклом кухонного пенала «под дуб». И ими, наверное, тоже никто никогда не пользуется, очень уж парадно стоят. Если у одинокого мужика в доме так стоят тарелки, — значит, либо ими никто не пользуется, либо он страшный педант и зануда.
— Долго это надо держать? — спросил он, осторожно трогая пальцами черное месиво бодяги на своей физиономии.
— Еще минут пять. Повязка не туго?
Он покачал головой и предложил:
— Пойдем, я тебе квартиру покажу. Я тут сам все придумал, и даже кое-что сам сделал.
Да уж, двухкомнатная «сталинка» классической идиотской планировки изменилась до полной неузнаваемости. Прихожей, как таковой, не было — на трех квадратных метрах огромный зеркальный шкаф, две двери и арка. Арка вела на кухню, это Инночка знала. За дверью налево оказался санузел. Ничего особенного, как из журнала по дизайну: джакузи отделана черным с золотом кафелем (несколько помпезно, решила Инночка), а все стены были как бы из неровных, разных по размеру, кусков природного камня приятного песочного оттенка. В самых неожиданных местах помпезный кафель начинался снова. В общем, если дать волю фантазии, то можно было представить себе, как трудолюбивые гномы ониксом и золотом обрабатывают стены пещеры, а потом приходят злобные сантехники, и, не дав гномам закончить работу, монтируют какой-то отсек летающего блюдца, сверлят дырки, просовывают в них блестящие хромированные трубы и краны… По площади санузел не уступал кухне. А это значит, что обитатель этого дома в ванне и на кухне проводит одинаковое количество времени.
Вторая дверь вела в огромное, метров сорок, помещение. Высоченный потолок, в паркете отражается модная люстра, представляющая собой хаос из двух десятков белых шариков-плафонов и сплетения петель толстенной, в палец, медной проволоки. Никаких ковров, на стенах графика: стилизованные плакаты, дизайнерские коллажи, очень стильные фотографии, профессиональные пейзажи «тушь-перо». Кожаный диван, такие же кресла, стеклянный столик, между двух высоких, с полукружьями наверху окон — огромная плазма. Наверное, стоит, как самолет. И ни одной книги.
