Алина Знаменская - Дочки-матери
Лариса с Юлей, метнулись к дороге, интуитивно предполагая, что Маринка побежит туда, где светлее — со стороны дороги сквозь туман мутно просвечивали фонари. Прохладная изморось лизала лица, туман наглухо заслонял обзор.
— Мари-и-и-на-а! — Ларисин крик завяз в тумане.
Ни звука в ответ. Женщины не сговариваясь рванули в сторону Ларисиного дома. Калитка на задвижке. На двери мокрый от тумана замок. Заперто. Она здесь не появлялась.
— Марина! — на всякий случай прокричала в мутную темень сада Лариса.
Они торопливо вернулись назад, к Юлиному дому, молча добрались до крыльца, и здесь их настиг короткий, но явный крик. Он доносился со стороны задней калитки. Женщины замерли. Тут же разразилась лаем собака. Ее незлобный нервный лай переходил в повизгивания. Это верный признак того, что пса потревожил кто-то из своих, не чужак. Лариса с Юлей не сговариваясь рванули на звуки. С разбега Юля лбом налетела на распахнутую дверь бани, охнула от боли, остановилась. В нее воткнулась Лариса. Сквозь туман не было видно ни собачьей будки, ни самой собаки, ни нижней калитки. Только крыша сарая выступала над ним, как корабль над волнами. Внизу, у самой калитки, слышалась какая-то возня, пыхтение. Собака продолжала скулить и подлаивать.
— Марина? — неуверенно спросила Лариса, сто раз пожалев, что не захватила фонарь или хотя бы спички.
— Сюда! — пискнула из ватной густой тьмы Маринка, и Юля с Ларисой шагнули на голос. — Скорее, я держу его!
— Пусти, дура, — услышали они незнакомый голос, сопровождающийся злым пыхтением и звуками борьбы.
Лариса уже почти настигла источник непонятных звуков, когда в бане вспыхнул свет — это Юля догадалась включить. Луч электричества проложил себе путь сквозь туман из банного окна до задней калитки.
Лариса кинулась на помощь приемной дочери. Клубок из двух детских тел яростно катался по мокрой траве. Маринка кого-то держала мертвой хваткой и не собиралась отпускать. Юля с Ларисой изловчились и уцепили обидчика: одна за ноги, другая — за волосы. Почувствовав подмогу, Маринка живо вскочила на ноги.
— Держите его крепче, он вор! — громко возвестила она. — Он в баню хотел залезть, я сама видела, я поймала его! Он хотел у вас что-то украсть, тетя Юля, я знаю! Он и собаку прикормил, собака не лаяла на него! Я в бане сидела, я видела!
От возбуждения Маринка не могла остановиться. Она кричала, задыхаясь от собственного крика.
Теперь у Юли и Ларисы появилась возможность разглядеть воришку. Они подтащили его к распахнутой настежь двери бани. У них в руках бился, как пойманная рыба, худой, но жилистый пацан лет десяти-одиннадцати в фуфайке с чужого плеча и перетянутых скотчем кроссовках.
— Я не вор! — повторял он, изворачиваясь. — Пустите меня! Я ничего не украл! А она набросилась как дура! Я никого не трогал!
На худом лице пацана имелись большие блестящие глаза, а в открытом от возмущения рту выпирали два верхних зуба — больших и ровных. Как у кролика.
— Если ты не вор, чего же ты в чужом саду делал? — с ехидцей в голосе поинтересовалась Маринка. — И собаку прикормил, чтоб не лаяла!
— Вот именно, — поддакнула Лариса, крепко сжимая предплечье пацана.
— А это не ваш сад, — вдруг заявил пацан и перестал дергаться.
— Что? — опешила Юля, — А чей же?
— Мой. И сад мой, и дом, и баня. Я тут живу. А кто вы такие — не знаю.
Он распрямил плечи и с вызовом посмотрел на них поочередно. Теперь все трое молча уставились на пришельца.
Глава 8
В свежепокрашенной безликой комнате детприемника Юля чувствовала себя неуютно. Милиционер, ее ровесник, разговаривал не то чтобы грубо, но он единственный, пожалуй, чувствовал себя в этой ситуации комфортно. Остальные — и пойманный в ее саду мальчишка, и женщина-воспитательница — чувствовали себя не в своей тарелке.
— Так, значит, зовут тебя Александр Морев… — повторял милиционер, постукивая по столу гелевой ручкой.
Пацан неопределенно мотнул головой.
— Значит, родители твои умерли, определенного места жительства ты не имеешь…
— Почему это? Имею. Я в этом доме родился. Мы тут жили всегда.
— Ты мне сказки не рассказывай, Морев, — оборвал его, милиционер. — Нашел причину из приюта бегать. Дом ваш по документам принадлежит другим людям. У него теперь другие хозяева. Понял?
Мальчишка вновь неопределенно дернул головой.
— А чем же ты питался все это время, Саша? — не без участия поинтересовалась воспитательница и, не дождавшись ответа, сочувственно подсказала: — Воровал?
Мальчишка упрямо дернул головой.
— Машины мыл на заправке. Я не вор.
Милиционер шумно вздохнул, всем своим видом доказывая, что не верит пойманному ни на грош.
— А это что?
Милиционер выложил на стол пачку газет, обнаруженных в бане. Мальчишка скользнул взглядом по газетам и отвернулся.
— А я почем знаю? Газеты какие-то…
— Да не какие-то! “Какие-то…” — В голосе милиционера проступили угрожающие нотки. — Отмалчиваться вздумал? Тут дело нешуточное, Морев! В колонию захотел?
— За что в колонию? — Детский рот распахнулся, обнажив два беззащитных заячьих зуба.
— За то! В газетах сообщения все сплошь с мест боевых действий! Может, ты юный пособник террористов?
Страж порядка прищурился и перегнулся через стол к “юному пособнику”. Тот изумленно смотрел на милиционера. Затем его головенка стала поворачиваться к женщинам все с тем же выражением изумления на лице. У Юли мурашки побежали по спине. Ей захотелось вмешаться, сказать что-нибудь, но горло перехватил спазм. Воспитательница, вероятно, почувствовала что-то подобное и поспешно заговорила:
— Саша, ты лучше все честно расскажи. Все как есть. Ты еще маленький, тебя могли обмануть, запугать, мы все понимаем…
Милиционер заслонил собой окно, ухватился за подоконник. Он смотрел на мальчика, сведя брови к переносице.
— Мы тебе поможем, — лепетала воспитательница, оглядываясь на милиционера, — но ты должен все рассказать.
По мере ее лепета глаза Саши Морева наливались прозрачной влагой. Юля инстинктивно полезла за платком, уронила сумку, и этот негромкий звук заставил всех вздрогнуть, а мальчика буквально подбросил вверх.
— Дураки вы! — заорал он, и две огромные слезищи выкатились и побежали по щеке. — У меня брат в Чечне служит! Вот вернется он и дом наш отсудит назад, узнаете тогда!
Голос его, ставший тонким, срывающимся от слез, неприятно резал слух.
— Тихо, тихо, — властно оборвал его милиционер. — Это что-то новенькое. Какой еще брат?
— Старший! — с вызовом заявил пацан, грозно шмыгнув носом.
