Владимир Соколовский - Превращение Локоткова
Щенок Тобка, пущенный хозяйкой на время в избу, подбежал к столу и начал деловито грызть его ножку. Локотков, увидав это, очнулся от своих мыслей, топнул ногой и прикрикнул на песика. Тот отбежал, оглядываясь на хозяйкиного постояльца с немалым удивлением; упал на коврик, перекатился на спину и моментально уснул, вверх сереньким голым пузичком. «Эх ты, эмбрион!» — усмехнулся Валерий Львович.
Раскладка на сегодняшний день выходила такова (то, что удалось выведать у Слотина): в селе, в одной избе, живут три молодые учительницы, недавние вузовские выпускницы. Литераторша, математик и биолог. Живут — сами хозяева: совхоз купил эту избу у уехавшего в город человека, и отдал ее школе. Девчонки, конечно, незамужние, — только одна, математичка, «ходит» с парнем, экономистом из совхозной конторы. «А в остальном разберешься сам», — закончил физик свои объяснения.
Там, на квартире у Бориса Семеновича, Локотков принял его предложение легко, и даже обрадовался: вечер сулил новые знакомства, а может быть, и не только… Однако чем дальше ползли стрелочки на часах, тем больше он нервничал и накручивал, и накручивал на себя в мозгу всякое-разное: бывший заключенный, выжженный человек, старик, никому не нужный, по сути — тот же Борис Семенович: ведь как ни крути, а выходит, что это и его будущее, хоть бы и на ближнее время… Или вспоминал свой кандидатский диплом, и начинал глупо чваниться: я бывший ученый, вузовская элита, а они? — студентишки, молокососки, ничтожества, сосланные в деревню, о чем с ними можно говорить? Обрывал эти мысли, но все равно же они были, куда денешься? К приходу физика он уже устал и так и не сумел выработать на предстоящий вечер твердой линии поведения. Решил положиться на обстоятельства: пусть будет, что будет! А вдруг, чем черт не шутит, и развернется на этом экзотическом фоне какая-нибудь любвишка?.. При мысли об этом с организма спадала дрема, и нечистая кровь начинала бродить по жилам.
11
За всю жизнь у Локоткова не было ни одной женщины, не искушенной уже раньше в делах любви. Это касалось и Ирины, его бывшей жены, — по сути, она перешла к нему от приятеля, утонувшего во время похода на плотах. По инерции она еще ходила в их компанию и однажды ночью осталась с Локотковым… Возникла некая сердечная склонность, дело обоих шло к выпуску; как-то Ирина сказала: «Ты бы женился на мне, Валерка. У тебя ведь, кроме меня, никого сейчас нет? А пока заведешь другую деву — и время, глядишь, упустишь…» Он кивнул, и на другой день они подали заявление.
Сильную любовь он считал книжной блажью; сам же, будучи человеком довольно практическим, видел в ней своего рода спорт, необходимую для регулярного очищения организма функцию. Лишь однажды она предстала перед ним явлением непонятным и удивительным.
Случилось это в аспирантские каникулы, когда он послан был стройотрядом добывать строительные материалы для бригад в базовый поселок нефтяников, за сто пятьдесят километров от строящихся объектов. За день он сделал все дела, но тут испортилась погода, вертолетные рейсы отменили, и Локотков двинулся из аэропорта в рассуждении, где бы переночевать. И сразу ему повезло: проходя мимо аэропортовской гостиницы, он встретил командира вертолета, утром привезшего его в поселок. Тот узнал его, окликнул и спросил: «Что, студент, тормознулся?» И, вздохнув сочувственно, сказал: «Ну-ка идем…»
Администратор гостиницы развела руками: «Куда я его дену? Сам знаешь… Разве вот в седьмой, там вторая койка пустая. Да только он пойдет ли туда, в седьмой-то?» «Какая мне разница?» — удивился Локотков. «Вот именно! — поддержал его вертолетчик, но как-то не очень уверенно. — Какая ему разница! Да и Миша человек спокойный, он его не обидит». Администраторша провела Локоткова в номер, оставила и ушла. Он огляделся. За стоящим возле окна столом, спиной к двери, сидел человек в синем аэрофлотовском мундире, с погончиками. Он что-то писал. Пол в углу комнаты справа от сидящего был завален тетрадями в кожаных обложках. Услыхав приветствие, человек сухо поздоровался, повернувшись и отпечатав в окне рыхлый курносый профиль. Локотков лег на кровать и уснул, а проснувшись, увидал ту же картину: человек в кителе сидит за столом и пишет, и пишет в общей тетради с клеенчатой обложкой. Это ему показалось странным, и он пошел искать по гостинице командира вертолета, благодаря стараниям которого его вселили в этот номер. Тот-то и поведал ему грустную, тяжелую историю о локотковском соседе — сумасшедшем бортмеханике Мише.
Два года назад Миша был послан в командировку на Север. Дома, в одном из городов средней полосы России, у него осталась жена, которую он очень любил. Первый год все шло нормально, они часто писали друг другу, а однажды она даже приезжала к нему на несколько дней. Потом у него что-то застопорилось с отпуском, он стал томиться, задумываться, — в это время пришло от нее письмо: наша любовь не была любовью, а недолгая совместная жизнь — просто глупая ошибка. Она счастлива, что вовремя это узнала. Узнала лишь потому, что полюбила другого человека. И он, Миша, не должен на нее обижаться, ибо подлинное чувство должно внушать уважение. И еще — если уж говорить, то до конца! — этот человек во всем превосходит его, бывшего мужа: умен, талантлив, блестяще образован, посвящает ей стихи и рассказы. Ни о каком восстановлении отношений не может быть и речи. И вдобавок ко всему — прислала фотографию своего нового избранника! Мужик как мужик, даже симпатичный, но ведь и Миша тоже не урод! — рассуждали посвященные в суть дела вертолетчики. Первой Мишиной реакцией было — немедленно ехать домой, и на месте разобраться в ужасном вопросе. Но как раз свалилась уйма работы, на бортмехаников оказался дефицит, и отпустить его значило для эскадрильи — вывести на какое-то время из строя целый экипаж. Никто на это, конечно, не пошел. И сам Миша притих на некоторое время, и только восклицал иногда в подходящем и неподходящем месте, разглядывая фотографию соперника: «Умнее! Талантливее! Что за ерунда! Никакой особенной уж красоты…» Он начал весьма тщательно следить за собой: одеваясь, долго чистил китель и брюки, рубашки носил только свежие; отпустил какие-то особые бачки, постригаться и делать прическу летал с оказией в далекий райцентр. Все это не выходило за рамки, и никто не подозревал, чем может кончиться. Кончилось же — в то утро, когда Миша заявил командиру, что больше выходить на работу не будет, ибо принимается за труд над произведением, которое должно доказать всей жене и миру его выдающиеся ум и талантливость. Так в седьмом номере маленькой северной летной гостиницы появился свой сумасшедший. Миша был тихий: с утра он тщательно брился, чистился, одевался в свой мундир, садился за работу. Когда хотел есть — заходил в открытые номера, где были люди, и молча стоял у порога. Летчики и техники кормили его, не давали в обиду и как-то умело защищали от длиннорукого начальства. «Мало ли с кем из нас не может случиться такое!» — наверно, думали они. К локотковскому водворению в Мишин номер уже весь угол был завален тетрадями в клеенчатых обложках, а бывший бортмеханик писал свое творение в сплошную строчку, без всяких интервалов между словами. Когда Миша ушел добывать себе еду, Локотков заглянул одним глазом в тетрадку. «… Эх, беда! Ну что, Миша, ты, простой технический индивид, мог сказать человечеству умного и талантливого? А вот заставила же любовь поверить, что можешь, и — свела с ума. Как же она была сильна! Но ведь не поднимешься насильно до высокого, если не дано природой…»
Эпизод с Мишей вроде только мелькнул, и исчез из жизни Валерия Львовича, — однако потом он не раз возвращался к нему, думал о нем, пытался осмыслить, что же произошло, все-таки, с несчастным вертолетчиком. Погибнуть из-за женщины — молодому парню, при деньгах… И рассказ о Мише неизменно приобретал в устах Локоткова ироническую окраску. Друзья тоже посмеивались. Только жена, Ирка, как-то сказала: «Ты бы не смеялся над тем, чего не понимаешь». «Не тебе, с твоим умишком, судить, что я понимаю и что нет!» — огрызнулся он. Продолжать разговор не стал, чувствовал: в чем-то она права. Ну, и Бог с ней…
Так что любовь существовала для Локоткова в основном как понятие умозрителььное. Даже чувство к Лиле Сушко, прорезавшееся в заключении сильно, на уровне сердечной страсти, Валерий Львович не считал любовью. Все-таки в нем был оттенок практичности: с кем жить, как устраивать жизнь после отбытия наказания? А еще было — он сидел на корточках, тыкался носом в упругую щеку дочери Юльки и плакал, прощаясь с нею. Вот тогда сердце готово было остановиться, и слезы сами лились из глаз. Невероятное потрясение! Но одно дело — отношение к своему ребенку, и совсем другое — к женщине.
12
Уезжая на новое место работы, Валерий Львович еще в областном городе купил и взял с собой на всякий случай бутылку шампанского. Будто предвидел, что случай этот обязательно представится, и даже невдалеке. Слотин, узнав еще днем, что у коллеги есть такое богатство, даже ахнул от его прозорливости. Так что с этой стороны они к себе претензий не имели. Локотков пододелся потщательнее, причесался перед зеркалом, и они пошли в гости.
