Андрей Диченко - Аномалии.INFERNO
«LHC, Large Hadron Collider»
— Ты-то мне и нужен, родной! — произнес Львович радостно. Сейчас всем этим должен был заняться суперкомпьютер, а Львович хотел немного отдохнуть. Слишком много событий за один день, и слишком много предстояло сделать в два последующие. Мозг собаки, используя вспомогательные системы, занялся подбором паролей и сохранением их на центральном сервере бункера. Львович в это время отошел от компьютера, снял очки с поломанной оправой и протер глаза куском ткани. Несмотря на то, что ткань вроде как и выглядела грязной, Львович каждое утро смазывал все самостоятельно выгнанным спиртом. Стерильность для него было одним из главных факторов выживания в этом рассаднике вирусов и всяческих неприятных зараз.
Уставший, Львович бухнулся в одежде на раскладушку и буквально сразу же обрубился. Ему снились странные сны про сумасшедших ученых в тайных лабораториях, которые зачем-то проводят странные эксперименты над специально отобранными субъектами. Сон этот был о замене человеческого сознания другим сознанием, создании искусственных миров. Львович часто просыпался в тревожных мыслях, но засыпал опять и видел что-то в этом духе. Периодически во сне он даже думал о том, что все эти обрывки являются целостной картиной чего-то неизведанного. Ближе к утру вместо всяческих ночных прозрений, которые в его головном мозгу мутировали в кошмары, перед глазами ученого висела четкая надпись «Kostya 0.55». Затем эта надпись начала делиться и размножаться, и их становилось тысячи, десятки тысяч. Львович летал между ними, и, когда прикасался, надписи разбивались. Он то смеялся, то плакал. Даже во сне его посещали мудрые мысли. Одна из них гласила о том, что он может и не очнуться, оставшись навечно в мире забвенческого сна.
Но он проснулся и принялся за работу вновь. До запуска адской машины в Европе оставался примерно один день.
19
Пол под ногами Жени беспощадно скрипел. Вежливый дедушка пригласил ее пройти в прихожую и посидеть, пока на кухне закипит чайник. Сняв обувь и делая первые шаги по уютному мирку пенсионера, Женя про себя отмечала то, что, хотя вся мебель была старой или, вернее сказать, устаревшей, но в доме царила абсолютная чистота и порядок. Даже невооруженным взглядом было видно, что нет ни одной пылинки на полках с пожелтевшими книгами, нет песка в прихожей, где пожилая пара и редкие у них гости разувались. Женя остановилась и обернулась к дедушке, который в этот самый момент снимал черную фланелевую куртку. Следующим его действием было то, что куртка висела на криво прибитом к стенке гвозде, рядом с серым тулупом и еще какими-то тряпками.
— Простите, а как вас зовут? — произнесла Женя.
— А? — растеряно произнес дедушка, вероятно, будучи глуховатым. — Мяне завуць? Мяне клічуць Сцяпан Аркадзевіч, унучка.
Не дожидаясь встречного вопроса, Женя вновь произнесла:
— Меня зовут Женя. — Сразу после ее слов, в прихожую из кухни зашла бабушка, вероятнее всего, жена Степана Аркадьевича.
— Вой, здрасце, а хто гэта да нас прыйшоў сягоння? — добродушно спросила бабушка и с улыбкой, обнажающей отсутствие некоторых зубов, а также глубокие морщины, избороздившие все лицо, посмотрела на девушку.
— Здравствуйте… — застенчиво произнесла Женя и опустила глаза от какого-то внутреннего противоречия, граничащего с мыслями о том, что ни она, ни поколение, к которому ее причисляют, никогда не будет таким светлым и чистым в своих помыслах и действиях. — Меня зовут Женей, — добавила она и, несмотря на внутреннее сопротивление самой себе, покраснела.
— Соф'я Францаўна, — произнесла бабушка и символически кивнула головой. — У мяне тут ужо піражкі пасмажыліся, праходзь у залу, мая ўнучачка.
Последние годы вряд ли кто-то из молодого поколения навещал одинокую пару, и поэтому визит Жени, как ей казалось, был весьма желанным, а в какой-то степени и вовсе необходимым.
Женя присела на старый и слегка покачивающийся диван. Напротив нее стоял застекленный шкаф с декоративной фарфоровой посудой. На полке стоял телевизор «Горизонт», который был старше в несколько раз, чем сама Женя. По крайней мере, исходя из биологического возраста тела, которому принадлежала на текущий момент ее душа.
Степан Аркадьевич зашел вслед за девушкой в комнату и с грохотом, сопровождавшим довольным кряхтением, бухнулся на диван. Да так, что тот отшатнулся к стенке, но по счастливому стечению обстоятельств, остался целым и невредимым.
— Ен яшчэ крэпкі. І мяне перажыве… — произнес дед, оглядев просторы гостиной. Потом он вновь привстал, чтобы включить телевизор. Вставив вилку в розетку и повернув большой круглый тумблер, телевизор вдруг зашумел звуком пикирующего реактивного бомбардировщика. После на экране появилось черно-белое изображение, в котором Женя тут же узнала диктора с телевиденья. В репортаже, как стало ясно из первых слов, шла речь о заражении детей неизвестным науке вирусом какими-то сумасшедшими. Также говорилось о том, что дело взято под контроль КГБ, ибо подобные преступления напрямую угрожают безопасности мирного белорусского государства.
— Они их не найдут… — произнесла Женя сама себе, но вслух.
— Што гаворыш? — переспросил дедушка, думая, что слова были адресованы ему. — А то я як з вайны вярнуўся, дык блага чуць стаў пасля ўсей гэтай бойні.
Женя в ответ лишь кивнула головой, пропуская мимо ушей новости о запуске Большого адронного коллайдера в Евросоюзе, который казался здесь таким далеким, а самое главное — абсолютно чужим. Дедушка вновь привстал и открыл шкаф с посудой. На верхней его полке, как оказалось, валялись старые фотографии, которые дед уже, вероятно, давно никому не показывал. Пока супруга была на кухне, он решил сократить время рассказами о своей жизни.
— Вось, дзяўчына, гэта я ў Брэсце ў 44-м годзе… — произнес он и передал фотографию, где на черно-белом фоне стоял красивый юноша атлетического телосложения с винтовкой в руках. В зубах, как это было модно в те далекие времена, у него была папироса. Дедушка внезапно рассмеялся и продолжил: — Нямецкая папіроса ў мяне ў роце. Мы тады трафей як узялі з адступіўшых, так у адного з іх пачку папірос знайшлі. Дык потым усе з імі ў роце здымаліся на фотааппарат.
Женя в ответ лишь кивала головой, изредка поглядывая на экран телевизора. Но дед был настолько увлечен рассказом о том, как его родную деревню сожгли бандеровцы, а потом он, обладая отличным зрением, пошел служить снайпером в ряды Красной армии и дошел до Берлина. Потом говорил о том, как на развалинах столицы европейского агрессора они играли на немецких трофейных гитарах военные песни, преисполненные радости от того, что наконец-то весь этот кошмарный ураган закончился, и можно будет вернуться домой и начать жить мирно, не боясь, что в один прекрасный момент на голову рухнет беспощадный град авиационных бомб. Но, как говорил дедушка, после войны страх только усиливался — потому что началась другая война, постоянно грозящая, что взрывная волна ядерного оружия уничтожит все живое под мирным небом белорусской земли.
— Нашто ты, стары, тут дзяўчыну даймаеш? — прервала их разговор Софья Францовна, зашедшая с большим подносом свежеиспеченных пирожков, пронизанных ароматом сдобы и печеной капусты. — Еш, дзяўчынка мая. Ад маіх піражкоў яшчэ ніхто не адмаўляўся.
Женя кивнула головой и взяла пирожок, принявшись в следующую секунду жевать его. Она осознала, что ее настиг голод. Но девушка забыла о нем. Дед продолжал что-то говорить о заграничных командировках в ГДР и Венгрию, а Женя тем временем глядела в экран телевизора, где грузный дядя в черном пиджаке что-то «распрягал» об экономическом положении.
Сразу за новостями телевизор разразился громом рекламы, который, в свою очередь сменился штилем очередной мыльной оперы бразильского производства.
— Я мыцца пайшла… — донесся голос старухи откуда-то с кухни. В этот момент дед прервал свой рассказ и, спланировав в головном мозгу свои последующие действия, ответил:
— Толькі ў ванну не сцы, старая, я пасля цябе залезу адразу… — Бабушка ничего не ответила. Импровизированным ответом послужил шум спускающейся из крана воды.
— Усе трэба эканоміць у нашы дні… — со скорбью произнес дедушка и после секундных раздумий продолжил свой рассказ: — Вось, помню, у Савецкім Саюзе… — и рассказ о прелестях у потерянного ленинского рая начался с новой силой.
Доев последний пирожок и выпив чая, Женя встала и подошла к запыленному зеркалу, висевшему рядом с застекленной дверью, ведущей в прихожую. В отражении перед ней предстала все та же зеленоглазая шатенка, которой она, вероятнее всего, родилась. В эти самые мгновения Женя попыталась вспомнить свое детство. И внезапно в голове ее начали мельтишить совершенно невероятные картины. За секунду до этого она мельком успела осознать, что совершенно не помнит, какой она была в детстве, и было ли оно у нее.
