Илья Суслов - Прошлогодний снег
И я позвонил Гофману и извинился перед ним.
— Я не хотел тебя обидеть, — сказал я.
— Я ждал твоего извинения пять дней! — яростно сказал он.
— А на пятый…
— А на пятый день я исполнил свой долг! Мне надоело получать плевки в лицо! Если бы ты был на моем месте…
— До свидания! — сказал я.
…Через несколько месяцев я зашел к главному.
— Ну, что еще?
— Я хочу просить вас вернуть мне те двадцать пять рублей.
— Это еще почему?
— Не управляюсь с бюджетом, — сказал я, протянув ему бумажку со столбиком цифр. — Вот посмотрите. Вы мне платили 200 рублей в месяц. Теперь я получаю 175. Из них — 25 рублей — подоходный налог. Остается 150. На работу и с работы ехать надо? Минус 6 рублей на проездной билет. 144. Завтракать надо каждый день? Скажем, 1 рубль в день. Минус 30. Остается 114. Обедать надо? Надо. Работник без обеда — не работник. Скажем, 1 рубль в день. Минус тридцать. Остается 74. Вы вечером ужинаете? Я тоже. Скажем, 1 рубль в день. Минус 30. Остается 44. Я курящий человек. Имею я право на эту слабость, как высокооплачиваемый журналист? Пачка в день. 30 пачек по 40 копеек. 12 рублей. Остается 32. В прачечную надо сходить раз в неделю? 6 рублей. Остается 26. За квартиру надо платить? Согласитесь, что при таких обстоятельствах просто счастье, что у меня маленькая однокомнатная государственная квартира, а не двухкомнатная кооперативная. Поэтому всего лишь 10 рублей. Остается 16. А газ, свет, телефон? Минус 6. Остается 10. Почистить обувь и одежду надо? Я же не в котельной работаю. Минус 5. Остается 5. А членские взносы в профсоюз? А другие общественные организации? Минус 3. Остается 2. Мы с вами интеллигентные люди. В кино надо пойти раз в месяц? Минус 1. Остается 1. Я советский человек или нет? Имею я право выпить бутылку водки с приятелями хоть раз в месяц? Тем более, что у меня такие неприятности! Имею! И если вы добавите к оставшемуся рублю три рубля и 12 копеек из личных сбережений, я смогу себе это позволить. Не так ли?
А теперь давайте вспомним, что у меня есть семья. Что же я как отец и муж могу принести домой? Ведь я, грубо говоря, кормилец!
Главный зачарованно смотрел на меня, загибая пальцы на руках.
— Так на что же вы живете? — заинтересованно спросил он.
— Не знаю, — честно признался я. — И не забудьте, что я высокооплачиваемый специалист.
Главный вызвал бухгалтера и сказал ему:
— Верните ему двадцать пять рублей, потому что он меня очень расстроил. Но чтоб больше никаких Освенцимов, ясно?
22
— Мой молодой друг, — сказал мне редактор, зачем вы мне подсовываете эту антисоветчину? Вы что, серьезно думаете, что я пропущу этот рассказик на страницы нашей газеты?
— Конечно, — сказал я, — читатели будут очень рады прочитать этот острый и правдивый рассказ.
— Какие читатели? — устало спросил редактор. — У вас до сих пор есть иллюзия, что те, кто читает нашу газету, и есть наши читатели?
— Да, конечно. Читатели — это те, кто нас читает.
— Голубчик, — сказал редактор, — читатели делятся на две неравные части: те, кто читает нас снизу, — это подписчики, и те, кто читает нас сверху. Тех, кто внизу, мы оставим в покое, пусть себе читают. Для этого мы с вами и работаем. Давайте подумаем о тех, кто читает нас вверху. Их всего шесть человек. Шесть читателей. Представьте, что одному из них не понравится этот вот рассказик. Да вы костей не соберете, дружок. Вы превратитесь в пыль. Понимаете? Ведь я вас не защищу. Я ведь скажу, что не читал этого рассказика. А подсунули его вы! Ну и где вы будете? И вообще не понимаю, зачем вам все это нужно? Что вы лезете на рожон?
— Да понимаете, — сказал я, — хочется наконец говорить правду. Ведь для чего-то же мы родились на свет.
— Ну и что вам даст ваша правда? Вы уверены, что люди хотят читать правду? Я не уверен. Правда очень неудобна. Ну представьте, человек болен раком. Вы полагаете, что врач должен сказать ему правду?
— Врач должен лечить!
— Ах, дорогой мой, это не так просто! Врач должен прописать больному вкусные пилюли, чтобы не пугать ни его, ни окружающих. А вы призываете к вскрытию. Это не гуманно.
— Но ведь больной умрет!
— Ничего не поделаешь. Мы еще не бессмертны. Понимаете, идеи бессмертны, а человек пока, к сожалению, смертен. Поэтому не надо лезть ко мне с вашими острыми, но антисоветскими рассказиками.
— Но не может человек все время врать. Ваш больной весь в розовых душистых бантиках. Но от него смердит. Неужели не пора лечить?
Редактор грустно играл авторучкой.
— Некоторые постаревшие молодые люди, — сказал он, — все время живут довольно старыми идеями. Ну, скажем, идеями двадцатого съезда. Боже упаси, не думайте, что я против! Как можно быть против? Культ личности, и все такое… Но ведь надо подходить к жизни диалектически: сегодня у нас на дворе — решения двадцать четвертого съезда! Вот этим и должен жить настоящий советский человек. Если он, конечно, не хочет, чтобы ему оторвали голову. Так что заберите обратно свой рассказик и никогда его больше мне не подсовывайте.
— Ну, этого я вам обещать не могу! — зло сказал я.
— Почему?
— Потому что меня еще не купили. Я пока имею право на свою точку зрения.
Редактор насмешливо посмотрел на меня и сказал:
— Ну что ж, это уже интересно. Давайте об этом подумаем. Так сколько же стоит ваша точка зрения?
— Столько же, сколько ваша точка зрения стоит вам.
— Ну так, сколько же?
— Извольте, — сказал я. — Персональный оклад — раз! Спецбуфет — два! Государственная квартира — три! Спецпаек — четыре! Бесплатные путевки на курорты — пять! Закрытая поликлиника — шесть! Закрытая больница — семь! Персональная дача — восемь! Персональная машина — девять! Трехмесячный оплаченный отпуск — десять! «Зеленая улица» моим рассказам в толстом журнале — одиннадцать! Ежегодные поездки в капстраны — двенадцать. И кое-какие поощрения в закрытых конвертах — тринадцать! Что еще?
— Достаточно, — мягко сказал редактор. — Это слишком дорого, голубчик. Все это нужно заслужить. Поэтому вы пока оставайтесь на своем месте с вашей замечательной правдой, а я уж останусь на своем со своей кривдой. Идет? Но, тем не менее, вы еще служите у меня. Поэтому я вас научу сейчас основным требованиям, которые мы предъявляем к литературным произведениям, а вы их будете выполнять. В любом другом случае, как мне ни жаль, нам придется расстаться. Вы мне симпатичны, в вас есть комсомольский задор. Бодрости в вас много. Ах, молодость, молодость!..
Редактор надолго задумался.
— Итак, — начал он, — все сотрудники печати делятся на две неравные группы. К первой относятся люди, сочувственно относящиеся к общественным идеям, возникшим в стране в результате XX съезда КПСС. Такие, как вы, мой молодой друг. Они желают напечатать и иногда «проталкивают» на наших страницах произведения так называемых «честных» (видите, я не боюсь такого слова) писателей и публицистов, обличающих пороки нашей системы, или стремящихся реформировать наши экономические и государственные институты.
Им противостоит вторая, гораздо более многочисленная группа людей, задачей которой является не допустить подобные материалы на печатные страницы. К таким людям, естественно, принадлежу я.
Итак, на меня возложены особые обязанности, и я несу ответственность перед ЦК КПСС за идейный уровень своего издания. В свою очередь, я накладываю такие же обязанности на всех, кто работает под моим началом. Разумеется, у разных людей разная степень политической зрелости. Вот вы, дружок, не выдерживаете простой проверки на политическую зрелость, и я, при всей моей симпатии к вам лично, должен был бы давно показать вам на дверь. Но мне хочется вас переубедить. Мне все еще кажется, что из вас будет толк в нашем деле, что вы еще небезнадежны.
Продолжим. Каждый сотрудник печати должен выполнять цензурные функции. Что же это такое?
Нет ли в материале, написанном автором, чего-либо, что можно истолковать двояко? Скажем, в вашем рассказике есть афоризм: «Очередь станет меньше, если сплотить ряды». Это намек на длинные очереди в наших магазинах. И пародия на партийный лозунг — «если сплотить ряды». Конечно, эта фразочка не найдет места в нашей с вами газете.
Нет ли намека на существование конфликта поколений?
Нет ли намека на неразрешенные межнациональные проблемы?
Нет ли намека на серьезные экономические трудности?
Нет ли ненужных обобщений?
Не преобладает ли негативное отношение к жизни?
Где жизнеутверждающий юмор? Заметьте, жизнеутверждающий, то есть утверждающий нашу жизнь!
Нет ли намеков на ошибочность генеральной линии партии?
Не обижают ли, не дай Бог, в пародиях или фельетонах руководителей партии и правительства, признанных писателей, руководителей центральных общественных и других организаций и т. п.
