Стефано Бенни - Комики, напуганные воины
— Да. Можно мне на улицу, папа?
— А разве неделя прошла?
— Прошла, папа.
— Нет. Неделя наказания истекает завтра, в понедельник.
— Нет. Она кончается сегодня, в воскресенье.
— С математикой, сын, у тебя нелады.
— Просто у нас в школе по-другому считают.
— Это как сказать, — заключает Иезекииль.
Волчонок, может, и продолжил бы спор, но, выглянув в окно, решает, что должен уйти сейчас же и бесповоротно. Дверь закрыта. Но вот балкон…
Он пользуется тем, что родители вступают в дебаты относительно парламентской квоты. Мать заявляет протест по поводу того, что ее вотум в пользу безе вновь не нашел отражения в реальном представительстве. Волчонок, прихватив мяч, меняет свой балкон на сопредельный. Оттуда влетает в гостиную Гусаков, их соседей. Там одна лишь бабулька в кресле — в полудреме-полукоме ждет, пока чересчур горячий кофе остынет, чтобы опять его разогреть, а потом остудить.
Встрепенувшись, старушка видит беглеца.
— Ты не соседский ли сынок?
— Да, синьора.
— А что ты здесь делаешь?
— Пришел спросить, как у вас насчет сахара.
— Ох, молодец, помощник растет. — И она снова засыпает.
Волчонок в два счета минует владения Гусаков и, прикрыв за собою дверь, исчезает.
— Мария! — зовет Гусак-отец.
— Да! — откликается Гусыня-мать.
— У нас дети есть?
— Дочь двадцати шести лет, живет с мужем в Швейцарии.
— Хм, однако…
— Что?
— Ничего, ничего, — говорит Гусак-отец и возвращается к починке велосипеда.
А лестничный водоворот уже стремит Волчонка навстречу полному опасностей воскресенью.
Совсем как в блюзах: возможны смены ладов, мелодические или меланхолические вариации, но всякий раз происходит возврат к отправной точке, откуда начался рассказ. Вот так и дни Лючии состоят из вариаций на тему Леоне. Кажется, нет сегодня человека, который был бы одинок. Мчатся на мотороллерах влюбленные, стайки детишек то сходятся, то рассыпаются в танце на роликовых коньках. Сливаются голоса двух старушек, мелко сплетничающих на высоком уровне подоконников. Квартет стариков собирается вкруг бутыли с вином. Кажется, сегодня одиноки все. Вот бородач, наблюдает за ребятами на роликах. Одинокая женщина ждет у окна прекрасного принца, но согласилась бы и на продавца энциклопедий. В баре оцепенело сидит слепой старик. Солдаты за четвертой кружкой пива, собаки без ошейника, потасканные особи обоих полов, художники-фаллократы, несчастные девчонки, ожидающие телефонного звонка, несчастные мужчины, не знающие, с каким счетом сыгран очередной матч чемпионата, — все одиноки.
Ты не одна, Лючия, хватит тебе грустить. Я знаю, но ведь был на свете человек, которого все — кто больше, кто меньше — любили. Нет, его невозможно забыть. И довольно об этом, Роза.
— Я скучаю по нему, — говорит Лючия.
— Я тоже, — отвечает Роза.
— Он мне так нравился.
— Мне тоже.
— Ты никогда не говорила мне.
— Подруга есть подруга.
— Неужели ты…
— Никогда. Только взгляды. Лишь однажды, еще до тебя, один поцелуй.
Роза не уточняет, что длился он с трех часов дня до полуночи всего с тремя перерывами по случаю остановки дыхания. Они подходят к бару. Лючия молча футболит по тротуару грохочущую консервную банку.
— Ну ладно, не заводись опять, — говорит Роза. — Думаешь, на виа Бессико он пошел к любовнице?
— Может, к привратнице, — смеется Лючия.
Они переходят улицу. Мойщик машин, глядя на них, насвистывает игривый мотивчик. Перед таверной стоят несколько скакунов, ишачок-мопед, в глаза бросается красный «Макарамото». Четверо наездников, в том числе Жираф, играют в сквере в шары. Кассирша Алиса, увидав Лючию, в знак солидарности угощает ее вишней в шоколаде.
Вперед выступает Кочет из блатных с намасленным хохлом и в псевдогавайской рубахе.
— Выпьете чего-нибудь, куколки?
— Нет, спасибо.
(Куколки-то говорящие!)
— Эй, Роза, — вопрошает Кочет, — дашь мне на галстук твою мини-юбку?
— Эй, Кочет, дашь мне твою рубашку — обтянуть диван?
Кочет гордо топочет в своих сапожках на каблуках и прихлебывает то и дело какой-то кровавый напиток.
— Ну что про твоего слышно? — обращается он к Лючии.
— Про Леоне?
— Про Леоне. Он ведь был твой дружок, верно?
— Мне ничего не слышно. Говорят, что следствие ведется негласно.
— Видишь ли, крошка, — вещает Кочет, — кто-кто, а уж я-то с этой публикой знаком. Темная это история. Уж не знаю, что за делишки там обтяпывал твой парень…
— Он не делец.
— Ну-ну, не мечи икру. Я хочу сказать, что ни с того ни с сего за двадцать километров от дома не оказываются и в чужой дом нечаянно не заходят. Пойми, когда я говорю «делишки», я не имею в виду обязательно грабеж, шантаж или что-то капитальное… Но, судя по тому, что говорят мои друзья…
— Кто?
— Друзья. Глотните-ка чего-нибудь, а я вам расскажу.
— Нас жажда не мучит.
— Ладно, если хочешь знать, в полиции скажут, что, мол, дело обстояло так: твой Леоне проник в дом, чтобы взять то, что плохо лежит, и сумка при нем была… там уже случались кражи, еще бы, ведь среди жильцов одни киты. Ну вот и таскали по мелочам, машины обчищали… и потом кто-то — может, и не из этого дома — заплатил сторожу… сами понимаете, за что… а то просто кто-нибудь с катушек сошел, возьми да и пальни…
— Но ведь они, наверно, искали, прочесывали…
— Можно, милочка, искать, чтоб найти, а можно и чтобы скрыть, — ухмыляется Кочет. — Если они до сих пор все держат в такой тайне, стало быть, вовек тебе не узнать, кто убил твоего Леоне. Кого интересует какой-то отщепенец… и не говори, что твой Леоне был сама порядочность. Тебе и невдомек, как мало надо, чтобы кто-то вдруг вспомнил, как ходил на дело вместе с Леоне. В наши времена всякий что угодно вспомнит…
Лючию пробирает дрожь. Кочет наклоняется к ней с заговорщическим видом.
— Слушай, крошка, а может, ты кого подозреваешь?.. Тогда нет проблем: у меня дружки что надо, все будет в лучшем виде. Скажи словцо, мы подловим кого-нибудь из того дома да так отделаем — ни одна больница не примет.
— Ишь ты, — вставляет Роза.
— Ну так промочите горло, и займемся этим вопросом… конечно, это стоит недешево, но для вас…
— Пошел ты кой-куда.
— Чего-о? — У Кочета багровеет бородка.
— Я говорю, пошел ты в одно место вместе со своими дружками.
— Эй, фифочка, советую со мной быть повежливей понятно?
— Не трепыхайся, — отвечает Роза, — а то вспотеешь и гребешок не будет стоять.
Кочет в бешенстве колотит шпорами. Он уже готов дать волю рукам, но тут замечает, что к ним, угрожающе раскачиваясь, приближается громадина Слон. Говорят, что схлопотать от него затрещину — все равно что получить по башке с размаху створкой церковных ворот.
— Чтоб больше ноги вашей тут не было, попадитесь мне только… — шипит Кочет и, чтобы придать своим словам больший вес, ретируется.
Слон провожает его взглядом, напоминающим прожектор финансовой инспекции. Потом, осклабившись, говорит девушкам:
— Могу я вас чем-нибудь угостить?
— Спасибо. Мне мятный, — говорит Роза и облокачивается о стойку.
Локти и грудь она выставила вперед, а мягкое место в противовес им оттопыривается назад, так что получается синусоида (хотя этот термин впечатления совсем не передает). Слон и рад бы сделать какой-нибудь очаровательный комплимент, но, будучи более искушен в галантине, нежели в галантности, ограничивается вздохом. Почуяв, что он беседует с куколками, со всех концов джунглей собираются хищники. Рак прибывает из рассадника мороженого, где клевал носом, Крот по пути опрокидывает две чашечки кофе, Жираф в спешке даже прихватил с площадки шар.
— А это что такое? — спрашивает Рак.
— Это вам, синьорина, — говорит Жираф, протягивая шар Лючии.
Начинаются возлияния. Изумленный бармен ставит шесть мятных ликеров на столик, за которым обычно процентное содержание алкоголя примерно то же, что в Москве субботним вечером. Слон рассказывает три анекдота, вполне soft-core[17]. Подходят другие клиенты — кто с дворнягой-бедолагой на поводке, кто с сигарой. Роза, хохоча, закидывает ногу в юго-восточном направлении, другая тем временем указует на юго-запад, провоцируя тем самым у присутствующих мерцательную аритмию и самые неестественные позы.
Рак произносит тост:
— В зеленом море этого бокала я вижу двух прекрасных сирен. Они плывут впереди, а за ними, скрипя, движется наша старая лодка. Слегка на взводе, однако твердо стоя на ногах, я предлагаю выпить за Розу и Лючию, которые озарили нашу одинокую старость.
Аплодисменты.
— Предлагаешь, так пей, — говорит Слонище.
Рак без особого трепета смотрит на зеленую цикуту. Потом, зажмурившись, опрокидывает ее одним махом.
