Лин Ульман - Прежде чем ты уснёшь
Я вспоминаю, как мы ездили на дачу в Вэрмланд. Часа в четыре или в пять утра мы наконец собрались спать, а кровать была маленькая, узкая и жесткая. Я спросила:
— Карл, может, снимешь на ночь сапоги?
Карл ответил:
— Нет, без этих сапог я ничто.
— Как это ничто? — возразила я. — Ты Карл и Карлом останешься.
— Нет, — настаивал Карл. — Без сапог я ничто.
— Давай же, — подбадривала я, — чего ты боишься?
Карл сидит голый на краю кровати, уставившись на свои ноги в ковбойских сапогах, — в этой вэрмландской спаленке в мелкий цветочек они кажутся огромными и совершенно неуместными.
Я начинаю стягивать с него сапог.
— Ну давай же, — мягко говорю я, — давай.
— Нет, — сопротивляется Карл, натягивая сапог обратно.
— Пожалуйста, — прошу я.
— Оставь меня в покое!
— Давай, давай.
— Ты что, не поняла?! — Карл смотрит мне в глаза и кричит: — Ты что, глухая? Отстань от меня!
Ночью я дождалась, пока он уснет. Он дышал глубоко, ровно и глубоко. Карл спит, как ребенок, — на спине, согнутые в локтях руки лежат возле головы. Я залезла под одеяло, нащупала его ноги. Какой же он большой, до ног ползти далеко: вот его грудь с семью черными волосками, живот, бедра, колени, голени, ступни. Я устроилась поудобнее в ногах кровати, поближе к нему, спрятавшись с головой под одеялом. Как можно крепче ухватилась за сапог. И стала тянуть.
Сначала правый. Однако снять его было гораздо труднее, чем я предполагала. Я тянула изо всех сил, я потела и пыхтела под одеялом, но сапог так плотно сидел на ноге, что я уже почти отказалась от этой затеи, когда вдруг раздался «чпок» — будто пробка вылетела из бутылки, — и сапог оказался у меня в руке.
С левым сапогом все было проще. На него ушло лишь несколько минут. А может, и меньше.
Я выглянула из-под одеяла. Карл безмятежно спал, раскинув руки. Все в порядке. Все как обычно. Карл спокойно дышит во сне. Я поставила сапоги рядышком под кроватью, вернулась на подушку, поцеловала Карла в ухо и легла спать.
На следующее утро я проснулась от головной боли и тошноты.
Карл спал.
Я встала, вышла из спальни и спустилась по крутой зеленой лестнице. В кухне на полу тихо разговаривали Торильд и Арвид. Я не стала здороваться. Остальные еще спали. Я вышла во двор, накачала насосом воды из колодца и попила. Светило солнце. Неподвижно уставившись на меня, в траве сидела серая полосатая кошка.
Я вернулась в дом, поднялась по зеленой лестнице и вошла в спальню.
Карл уже проснулся.
Карл больше не был Карлом.
Карл превратился в макрель.
Он стал маленькой зелено-голубой рыбкой, которая отчаянно билась о кровать и кричала: «Что ты со мной сделала, что?»
Я посмотрела на него. И всплеснула руками.
У Карла были светло-голубые глаза, два больших и семь маленьких плавников.
Он глотал ртом воздух: «Положи меня в воду, скорее, иначе я умру!»
Я прижала руку к губам.
Села на край кровати.
— Карл, — сказала я. — Прости меня. Как я могла!..
— Скорее! — орал Карл. — Положи меня в воду! — как всегда пискляво и немного в нос, кричал он.
Я сбежала вниз по зеленой лестнице на кухню. Торильд в одиночестве сидела на полу, держа в руках чашку с кофе, и читала газету.
— Что с тобой? — взглянув на меня, спросила она.
— Почему у меня никогда не бывает нормальных мужчин? — крикнула я.
Торильд пожала плечами и снова уткнулась в газету.
Я отыскала в шкафу большую прозрачную чашу, побежала к колодцу, набрала воды и помчалась назад. Я так торопилась, что расплескала воду на пол и ступеньки.
Карл, задыхаясь, лежал в кровати. Он уже почти не мог двигаться. Я взяла его в руки — он был такой гладкий — и осторожно положила в пиалу. Вскоре он понемногу стал приходить в себя.
Сначала он плавал осторожно, потом чуть быстрее, и вот он уже резвился, как обычно. Но продолжал с укором смотреть на меня через стеклянную стенку.
— Ты ничего не хочешь мне сказать? — спросил он. Голос у него был нарочито спокойный. Когда он говорил, в воде появлялись пузырьки.
Я опустила глаза.
— Пока ты спал, я сняла с тебя сапоги, — прошептала я.
— Я тебе говорил, что не надо этого делать, — сказал Карл. — Я прекрасно помню, как вчера вечером совершенно ясно дал тебе понять, что без сапог я ничто.
— Я не знала, что это надо понимать буквально, — сказала я и закрыла глаза. Потом открыла.
Карл плавал туда-сюда за стеклом. Без остановки. У меня зарябило в глазах.
— Ну что ты расплавался, остановись хоть на минутку, — попросила я. — Невозможно с тобой разговаривать, когда ты все время плаваешь взад-вперед.
— Карин, я не могу остановиться. У меня нет плавательного пузыря. Если я остановлюсь, мне нечем будет дышать.
Я покачала головой.
— Неужели это никак нельзя исправить? — спросила я.
— Не знаю, — ответил Карл. — Вчера я был мужчиной, а сегодня стал макрелью. По твоей вине. Все из-за тебя. Что ты теперь будешь делать?
— Я очень хочу помочь тебе, Карл. Я не думала, что все так обернется.
— А что ты думала?
Я посмотрела на Карла, который плавал туда-сюда за стеклом.
— У меня сейчас болит голова, и я плохо соображаю, может, сначала позавтракаем, а потом сядем и обо всем поговорим?
— Как я буду завтракать… в таком виде?! — прошипел Карл, и вода в чаше забурлила. — Карин, посмотри на меня! Ты что, не видишь?! — Плавники лихорадочно трепетали в воде. — Твоя семья меня засмеет.
Я вздохнула.
— Вчера все выпили, легли поздно. По-моему, сегодня им будет не до тебя, Карл. Давай сделаем вид, что ничего не произошло. Если кто-нибудь будет спрашивать, скажем, что ты себя неважно чувствуешь. — Я осторожно взяла чашу, вышла из спальни, спустилась вниз по зеленой лестнице и пошла на кухню.
* * *
Карлу было не по себе. Мало того, что ему приходилось без передышки плавать взад-вперед, да еще Торильд начала смеяться. А ведь он больше всего боялся, как бы кто-нибудь не начал смеяться над ним.
Я поставила чашу на кухонный стол. Александр, Жюли, Торильд и Арвид пытались сделать вид, что ничего не происходит, но это оказалось не просто. Карл плавал туда-сюда, разъяренно поглядывая на нас из-за стекла, в довершение всего Сандер стал прыгать и кричать: «Смотрите, смотрите, у нас рыбка!»
Жюли пыталась его приструнить — но на Сандера это не подействовало.
— Мам, смотри! Смотри, что у нас есть! Карин поймала настоящую рыбу!
Неудивительно, что Торильд стала смеяться. Упрекать ее за это нельзя. Виноват Сандер — но ребенка тем более не упрекнешь. Он просто хотел помочь мне накормить рыбу.
Мы и глазом моргнуть не успели, как он схватил консервную банку с макрелью в томатном соусе, ложкой выскреб оттуда остатки и кинул их в чашу.
Вода покраснела и стала мутной, Карл закричал.
— Нет, только не это, — кричал он. — Умоляю!
Тут Торильд не смогла удержаться. Она засмеялась. Сначала она несколько раз хихикнула. Затем издала протяжное мычание. Потом пару сдавленных смешков, и, наконец, раздался взрыв хохота, остановить который было невозможно. Торильд хохотала так, что кнопки на ее белой, забрызганной томатным соусом кофточке стали расстегиваться, одна за другой.
Карл дулся на меня весь остаток дня. Он сказал, что я выставила его на посмешище. Он сказал, что вряд ли после этого сможет любить меня, как прежде. Затем он пожелал, чтобы я отнесла его наверх, в спальню, и заперла дверь, чтобы он мог спокойно поплавать в своей чаше.
* * *
Иногда я спрашиваю себя: с какого момента можно считать, что семья распалась?
Это происходит задолго до того, как муж и жена решают, что между ними все кончено, они должны развестись, — и начинают бракоразводный процесс.
Поэтому я спрашиваю: когда распадается семья?
Тогда ли, когда один из нас думает: «Чтоб тебе пусто было»?
Или тогда, когда один из нас говорит (в самый первый раз): «Я больше не хочу с тобой жить. Ты испортил мне жизнь»?
А может, когда один из нас, глядя в потолок, шепчет: «Я готов на все что угодно, только бы с тобой не спать»?
Я думаю о Жюли и Александре — но эти мысли не имеют никакого отношения к сцене, разыгравшейся между Александром и Валь Брюн в гостиной на даче, когда Александр в мимолетном блаженном забвении чуть не проглотил ногу Валь Брюн, — я думаю о том, что произошло несколько часов спустя, ночью, уже после того, как все легли спать. На самом деле, это даже не происшествие, ведь ничего не произошло, просто в памяти осталась картинка: Жюли одна сидит на зеленой лестнице и плачет.
Я встаю с постели и выхожу из комнаты. Ночь, или, точнее, раннее утро — солнце светит во все окна. Я выхожу из комнаты и сразу замечаю Жюли. Маленькая и сгорбленная, она сидит на самой нижней ступеньке. В белых трусах и футболке. От солнца они кажутся особенно белыми. Жюли сидит, обхватив ноги руками и уткнувшись лицом в колени. Она ничего не говорит. Просто плачет.
