Габриэль Маркес - Скверное время
Выпив кофе, он сразу же встал.
— Мне пора, — заявил он. — А то Мина, наверное, уже беспокоится. — А в дверях, надевая шляпу, воскликнул. — У тебя не дом, а сковородка.
— О чем я тебе и толкую, — отозвалась она.
Глядя в окно, она подождала, пока он, словно благословляя ее, не помахал на прощание рукой. Затем унесла вентилятор в спальню, закрыла окна и двери и разделась донага. Потом, как и всегда после обеда, пошла в туалет и, усевшись там на унитазе, погрузилась в свои мысли, которыми ни с кем не делилась.
Четыре раза на дню она видела, как мимо ее дома проходил Нестор Хакоб. Все знали: он сошелся с другой женщиной, прижил с ней четверых детей и считается прямо-таки образцовым отцом семейства. Несколько раз он проходил мимо ее дома с детьми, но ни разу — с той женщиной. Она видела, как он худел, старел, и в конце концов он превратился в совершенно чужого ей человека, и теперь Норе казалось невероятным, что когда-то он спал с ней. Иногда, в одинокие часы сиесты, в ней вдруг просыпалось острое, мучительное желание его, но Нора желала его не таким, каким он проходил мимо ее дома, а таким, каким она его помнила до рождения Моники, когда его короткая и пресная любовь еще не стала мукой.
* * *Судья Аркадио проспал до самого полудня. И поэтому узнал об указе только тогда, когда пришел в суд. Зато его секретарь не находил себе места с восьми утра — с той минуты, когда алькальд распорядился составить текст указа.
— Что ни говорите, — задумчиво сказал судья Аркадио, узнав все подробности, — указ сформулирован не слишком удачно. А никакой необходимости в резких формулах не было.
— Текст такой, как всегда.
— Да, такой, как всегда, — согласился судья. — Но времена-то изменились, и формулировки следовало бы изменить тоже. Люди в городе, должно быть, напуганы.
Однако, как ему удалось убедиться позже, играя в бильярдной в карты, городом не завладело чувство страха. Правильнее было бы сказать: царил дух торжества; люди увидели воочию — подтвердилось то, что они ощущали в душе: все осталось по-прежнему. Выходя из бильярдной, судья столкнулся лицом к лицу с алькальдом.
— Тут не в анонимках дело, — сказал он. — Люди даже обрадовались указу.
Алькальд взял его под руку.
— Ничего не делается народу во вред, — сказал он. — А комендантский час — это обычное для них дело.
Беседы на ходу приводили судью Аркадио в отчаяние. Алькальд ходил целеустремленно. Но, изрядно прошагав, словно шел по неотложному делу, он вдруг спохватывался, что спешить ему в общем-то некуда.
— Это ведь не на всю жизнь, — продолжал он. — К воскресенью весельчак анонимщик будет пойман. Не знаю почему, но мне кажется, это женщина.
Судья Аркадио мнение алькальда не разделял. Даже беглый просмотр собранной секретарем информации привел его к выводу: анонимки пишет не один человек. И не похоже, что действуют эти люди по заранее продуманному плану. А в последние дни появилась новая разновидность — рисунки.
— Может быть, это дело рук не одного мужчины и не одной женщины, — подытожил судья Аркадио, — а разных мужчин и женщин, и действуют они независимо друг от друга.
— Не усложняйте мне жизнь, судья, — одернул его алькальд. — Вы-то должны знать: в любом деле, даже если в нем участвуют несколько человек, всегда найдется хоть один виноватый.
— Это сказал еще Аристотель, лейтенант, — заметил судья Аркадио. И убежденно добавил: — Так или иначе, мне эта мера кажется бессмысленной. Просто те, кто их клеит, подождут, пока не отменят комендантский час.
— Это не имеет значения, — сказал алькальд, — в конце концов, нужно защитить сам принцип власти.
К казарме начали подходить призывники. Маленький двор, окруженный высокими бетонными стенами со следами засохшей крови и щербинами от пуль, еще помнил, видимо, те времена, когда камер для узников не хватало и их держали под открытым небом. В этот день невооруженные полицейские бродили по коридорам казарм в одних трусах.
— Ровира, — позвал алькальд с порога. — Принеси этим ребятам что-нибудь попить.
Полицейский начал одеваться.
— Рому? — спросил он.
— Не строй из себя идиота, — заорал алькальд, направляясь в бронированный кабинет. — Что-нибудь прохладительное.
Призывники сидели во дворе вдоль стены и курили. Судья Аркадио, перегнувшись через перила, смотрел на них со второго этажа.
— Это добровольцы?
— Если бы! — воскликнул алькальд. — Пришлось выволакивать из-под кроватей, как будто я пришел их арестовывать.
Среди призывников судья не обнаружил ни одного незнакомого лица.
— Их отбирали словно по конкурсу, — сказал он.
Когда открылась тяжелая стальная дверь кабинета, в коридор хлынули клубы стылого воздуха.
— Вы хотите сказать, что они готовы к бою, — с улыбкой, зажигая свет в своей личной крепости, отозвался алькальд.
В одном углу комнаты стояла походная кровать, на стуле — стеклянный кувшин со стаканом, а под кроватью виднелся ночной горшок. Вдоль стены стояли винтовки и ручные пулеметы. Воздух в помещение поступал через узкие высокие, похожие на бойницы окна, — через них хорошо просматривались пристань и обе основные улицы городка. В другом углу кабинета рядом с сейфом стоял письменный стол.
Алькальд набрал на сейфе код.
— Это фигня, — сказал он, — я им всем выдам винтовки.
Вслед за ними в кабинет вошел полицейский. Алькальд протянул ему несколько банкнот:
— Возьми на каждого еще по две пачки сигарет.
Когда они снова остались одни, обратился к судье Аркадио:
— Как вам все это нравится?
Судья задумчиво ответил:
— Рискованно.
— У них челюсть отвиснет от удивления, — сказал алькальд. — И кроме того, мне кажется, эти несчастные пацаны в толк не возьмут, с чем им эти винтовки есть.
— Может быть, они немного растеряны, — допустил судья, — но это у них скоро пройдет.
Судья ощутил пустоту в животе и только с большим усилием сумел подавить в себе чувство страха.
— Будьте осторожны, лейтенант, — как бы про себя сказал он. — Не завалите дело.
Алькальд с загадочным видом потащил судью из кабинета прочь.
— Не дрейфьте, судья, — выдохнул он ему в ухо. — Патроны-то у них будут только холостые.
Когда они спустились во двор, освещение было уже включено. Под грязными электрическими лампочками, вокруг которых клубилась мошкара, призывники пили лимонад, прохаживались из конца в конец по двору, где после дождя еще не высохло несколько луж, а алькальд отеческим тоном втолковывал им, какое задание предстоит выполнить в эту ночь: их выставят попарно на перекрестках главных улиц и они имеют право открыть огонь по любому человеку — будь то женщина или мужчина, — если он после троекратного требования не остановился. Алькальд призвал их к смелости, стойкости и осторожности. После полуночи их покормят. Выразил надежду, что с Божьей помощью все пройдет без эксцессов, а население городка сможет достойно оценить эти усилия властей, направленные на поддержание мира и порядка.
* * *Падре Анхель поднялся из-за стола, когда часы на башне начали отбивать восемь. Он выключил свет во дворе, запер дверь на засов и осенил требник крестным знамением: «Во имя Господа Бога». Где-то далеко, в чьем-то дворе, прокричала выпь. Задремавшая в прохладе коридора, рядом с клетками, прикрытыми темными тряпками, вдова Асис услыхала второй удар часов и, не открывая глаз, спросила: «Роберто уже приехал?» Сидевшая у двери на корточках служанка ответила, что он лег спать еще в семь. Чуть раньше Нора Хакоб приглушила звук радиоприемника, и теперь ее вниманием завладела нежная музыка, долетавшая, казалось, из чистого и уютного места. Чей-то голос, настолько далекий, что мнился совсем призрачным, выкрикнул, казалось у самого горизонта, какое-то имя; словно в ответ, собаки подняли лай.
Зубной врач так и не дослушал последних известий. Вспомнив, что Анхела при свете лампочки разгадывает во дворе кроссворд, он, не выходя во двор, крикнул: «Иди в дом и закрой дверь!» От его крика жена испуганно проснулась.
Роберто Асис и вправду отправился спать в семь. Но сейчас он поднялся и посмотрел через полуоткрытое окно на площадь: увидел лишь темные силуэты миндальных деревьев и погасший в то же мгновение свет на балконе вдовы Монтьель. Его жена зажгла ночник и шелестящим шепотом уговорила его лечь снова. Еще и после пятого удара доносился одинокий лай какой-то собаки, но вскоре стих и он.
В жаркой кладовке, заставленной пустыми жестянками, банками и пыльными флаконами, храпел аптекарь Лало Москоте, уронив развернутую газету на живот и забыв снять очки, которые теперь сдвинулись на лоб. Его полупарализованная жена, содрогаясь от кошмаров этой ночи, похожей на другие, отгоняла тряпкой москитов и мысленно считала удары часов. Еще некоторое время раздавались далекие крики, доносился лай собак и слышалась какая-то непонятная беготня; затем наступила глубокая тишина.
