Никита Высоцкий - Высоцкий. Спасибо, что живой.
Володя с улыбкой посмотрел на Фридмана:
— Пообещал уже?
— Если не хочешь, я все назад отмотаю.
— Да ладно, если обещал — поедем.
Фридман засиял:
— Конечно, конечно. Володя, ты... ты — настоящий... ЧЕЛОВЕК!!! Серьезно. Спасибо! Мне здесь, может, еще работать придется. И это очень здорово, что ты вот так... согласился. Здесь люди настоящие, они помнят добро.
Всей компанией они вышли через служебный вход на улицу.
— По машинам, ребятки! Нас ждет шикарный ужин. Гитарочку давай в багажничек, — суетился Фридман. — Если захочешь, Володь, споешь.
Уже устроившись на переднем сиденье «Волги», Володя заметил Севу. Тот стоял в стороне, уже переодетый. Концертный костюм на вешалке держал, закинув на плечо. На асфальте стояла сумка с вещами.
— Едем ужинать? — окликнул его Володя.
— Я не поеду, Володь. Я, знаешь, домой...
— Как — домой?
— Домой, в Москву. Я сорвался, не подумал, а у меня репетиция, потом запись на радио... Поеду я.
— Севка!..
— Да ладно... Меня вон и в афише-то нет — даже не заметит никто. Что мне тут делать? Смотреть, как ты себя гробишь?
Володя вышел из «Волги»:
— Ты прекрасно работаешь! Если бы не ты, я бы не дотянул сегодня.
— Володь, не надо, — оборвал его Сева, — не говори ничего.
Он поднял сумку и прошел мимо друга, задев его вешалкой с костюмом.
— Сева! Я прошу тебя!
Сева открыл багажник «Волги» и бросил туда сумку.
— Ну вещи-то я могу положить? Или мне их так и держать? — Он хлопнул багажником и сел в машину. Опустил стекло.—Мы едем ужинать... или как?— крикнул он Володе.
Глава шестнадцатая
СЕРЫЙ
28 июля 1980 года, Москва
Недалеко от Белорусского вокзала между высоких зданий на Ленинградском проспекте стоит маленький одноэтажный домик с мезонином. Ни вывески, ни номера, ни даже таблички перед входом. Домик отделен от тротуара высоким кованым забором. Калитка всегда открыта, но никто не входит. По ночам во всех окнах горит свет.
Попадают внутрь через подвальные коридоры из подъезда многоэтажного жилого дома. В этом большом сером доме раньше жили старые большевики. От них на фасаде остались две мемориальные доски. Одна — в память о латышском стрелке, годы жизни 1888-1931. Он и пожить-то толком в этом доме не успел — с 1928 по 1931 год. Другая посвящена женщине. Кто она? Что она? Неизвестно. «Видный деятель международного коммунистического движения». Дожила аж до 1964 года, а родилась... да и не важно, когда она там родилась.
Важно, что висела доска с ее именем рядом с третьим подъездом. Из него-то и можно было попасть в дом с мезонином. Зайдя в подъезд, следовало не подниматься к лифту, а, наоборот, спуститься по лестнице на один пролет к двери со звонком.
Нажмешь — откроют, ничего не спросят и проводят. Этим же ходом попадали в дом с мезонином и работники — от уборщицы до дежурного офицера, — и гости...
В народе его называли Дом свиданий. А вообще-то по документам он значился как приемная номер 2 КГБ СССР по Москве и Московской области. Имелась еще и приемная номер 1, но про Ты-то как раз все знали. Она находилась в районе Большого дома на Лубянке. Там и вывеска наличествовала, и заходили туда с парадного входа. А эта — на Ленинградке — оставалась как будто никому не известной...
Хотя вся Москва знала. Даже приезжим как достопримечательность показывали. Вот, мол, наш Дом свиданий!
Внутри было несколько комнат, спальня и большая зала—гостиная. В ней сохранились печка в изразцах и старинная хрустальная люстра.
Все комнаты были оборудованы прослушкой, а «слушатели» располагались в мезонине. У входной двери, в которую никто не входил, стоял часовой. А у черного входа — аж два.
Комнатка отдыха для караула находилась в подвале, и там же была небольшая, человек на десять, столовая. Сюда три раза в день привозили горячую еду.
Отдельного места для дежурного офицера не предусматривалось, поэтому Серый слонялся по комнатам. То там посидит, то здесь полежит. Если телевизор смотреть, то в гостиной. Дежурство — суточное. Делать почти всегда нечего. Сослали так сослали.
Работа Серого заключалась в том, чтобы предоставлять — открывать комнаты для встреч сотрудников разных подразделений комитета с агентурой или просто с гражданами для бесед. Вербовкой здесь никто никогда не занимался. Так... поговорить, предупредить, попугать.
Серый попал сюда в марте после двух подряд инсультов. На пенсию не хотелось. Упросил, чтоб оставили в строю, — ну вот и оставили.
Было часов десять вечера. По всем трем каналам одна Олимпиада. Спорт Серый не любил да и телевизор тоже не жаловал. Тренированная память фиксировала все. И Серый после просмотра телевизора долгие часы не мог заснуть. Все переваривал никчемную информацию, анализировал, составлял какие-то цепочки, искал скрытые связи событий... Сходил с ума, одним словом. Профессиональное. Голову успокаивали пасьянсы да шахматные задачи, но в последние три дня и они не помогали.
И хоть врачи запрещали, Серый хлопнул коньяка и даже покурил. Помогло, хотя и ненадолго. Мозг кипел. Ну что ему? Он давно не работал по Таганке и по Высоцкому, да и когда работал — были же у него и задачи другие, и проблемы, и объекты...
Но сейчас все это стало неважно. Важны только факт смерти Высоцкого и его похороны. Не так следовало себя вести. Не так! Да, Олимпиада! Да, тучи иностранцев! Но нельзя же просто зажмуриться и молчать. Третий день эти перестраховщики делают героя из человека... пусть талантливого по-своему, но вовсе не героя. А если уж случилось такое, так используйте то, что есть, вместо того чтобы прятать голову в песок. Объявите хотя бы по «Маяку», присвойте это чрезвычайное происшествие.
Ах, Олимпиаде нельзя мешать? Да ее забудут через год, эту Олимпиаду! На пользу себе нужно было обращать — и популярность его, и песни его, и смерть его.
Когда Серый работал в «четверке», то стал свидетелем столкновения двух точек зрения на важнейшую проблему борьбы с диссидентами и вообще с инакомыслием. Одна — цэковская, другая — комитетская.
Инструктора ЦК настроились на войну: давить, сажать, разоблачать. В «четверке» дураков было меньше. Имелись, конечно, экземпляры, но существенно, существенно меньше. И позиция их представлялась куда более здравой: необходимо попробовать обратить инакомыслие стране на пользу.
Верные ленинцы из ЦК требовали от Четвертого управления КГБ решительных действий, вплоть до показательных высылок из страны и посадок. Коллеги Серого, напротив, не спешили, пытались добиваться если не сотрудничества, то хотя бы перемирия. Особенно старались при работе с наиболее яркими персонажами. Не только с Высоцким, но и с другими «творцами»: художниками, композиторами, писателями.
С научной интеллигенцией обстояло попроще — секретность. Чуть что—измена Родине. А вот с богемой в «четверке» старались обходиться аккуратней.
И результаты были. Многие фильмы, спектакли, романы доходили до публики благодаря работе коллег Серого. И «творцы» успокаивались и были лояльны и доброжелательны, потому что им позволяли реализоваться.
Серый любил повторять где-то услышанную, немного фантастическую мысль: если научиться использовать энергию вулканов, то электростанции больше не понадобятся.
Зная его гибкость, руководство «четверки» поручало ему самые проблемные и скандальные творческие коллективы и самых сложных «творцов». Так в его жизни появились сначала Таганка, а потом и Высоцкий. Серый был их куратором и не скрывал, кто он и откуда. Работал открыто и эффективно. Ни одного невозвращенца, ни одного коллективного письма в ЦК—ничего. Только аншлаги и конная милиция перед спектаклями.
* * *
июль 1979 года, Москва
В зрительном зале в первых рядах россыпью сидели усталые актеры и монтировщики. Это была та часть труппы, которой предстояло выезжать на заграничные гастроли. На сцене стояли директор театра Алексей Фомич и Серый пиджак.
Серый пиджак заканчивал речь. Нужно было немного расслабить, растормошить притихших после инструктажа сотрудников Таганки.
—...Ну а для того, чтобы мы все-таки разошлись в хорошем настроении, расскажу вам такой случай. Известная ленинградская балерина в Лондоне во время гастролей решила сварить супчик. Кружка у нее была эмалированная. Налила водички, включила кипятильничек, а сама в туалет. Засиделась, видать, там. Выходит — вода почти выкипела, а на полированном столе под кружкой — пятно. Позвонила подруге: «Что делать?» Та, тоже балерина, побежала к монтировщикам, взяла у них пилу. Всю ночь распиливали они этот стол на кусочки и складывали в пакетики, а утром вынесли на помойку. Работники гостиницы хватились — тут был стол. Они говорят: «Какой стол? Мы не видели. Куда бы мы его дели?» Скандал дошел до посольства, но балерины так и не сознались. Дома, правда, не выдержали — рассказали. Думаю, больше за границу они не поедут.
