Пол Остер - Книга иллюзий
И до и после интервью Гектор крутил романы со всеми хорошенькими молоденькими актрисами. Ему нравилось появляться с ними на публике и затворяться с ними в спальне, но все эти интрижки быстро заканчивались. О’Фаллон была умнее других его женщин, и всякий раз, устав от очередной своей курочки, Гектор набирал ее номер. В промежутке между началом февраля и концом июня он наносил ей в среднем один-два визита в неделю, причем в апреле-мае, на которые пришелся всплеск активности, он проводил с ней едва ли не каждую вторую ночь. В том, что он к ней привязался, не было никаких сомнений. По прошествии месяцев между ними установилась доверительная близость, но если менее опытная Бриджит видела в этом знак вечной любви, то Гектор, не питая никаких иллюзий, полагал, что они просто близкие друзья. Он видел в ней своего дружка-приятеля, сексуального партнера, надежного союзника, но это вовсе не значило, что он собирается предложить ей руку и сердце.
Как опытный репортер, она отлично понимала, чем занимался ее Гектор в те ночи, которые он не проводил в ее постели. Ей достаточно было открыть утреннюю газету, чтобы узнать про его подвиги, женским чутьем вникнуть в эти полунамеки о его последней влюбленности или легком флирте. Даже если эти сведения в большинстве своем были недобросовестны, поводов для ревности было предостаточно. Но Бриджит не ревновала – или делала вид, что не ревнует. Каждый раз, когда Гектор снова объявлялся, она открывала ему свои объятия. О других женщинах никогда не говорилось, она его ни в чем не обвиняла, не устраивала сцен, не пыталась наставлять на путь истинный, и его чувства к ней день ото дня становились все сильнее. В этом и состоял план Бриджит. Ее сердце все равно принадлежало ему, и, вместо того чтобы подталкивать его к судьбоносному решению, она решила проявить терпение. Рано или поздно Гектор угомонится. Ему наскучит волочиться за каждой юбкой. Он пресытится; у него кончится завод; он увидит свет в конце туннеля. И когда это случится, рядом с ним окажется она.
Так замышляла рассудительная и хитроумная Бриджит О’Фаллон, и, казалось, в конце концов она получит свое. Постоянные дрязги с Хаитом, накапливающаяся усталость на площадке, жесткая необходимость выдавать в месяц по фильму – все вело к тому, что прожигать ночи в джаз-клубах и барах, где из-под полы торговали спиртным, и тратить последние силы на завоевание бабочки-однодневки Гектору становилось все труднее. Квартирка О’Фаллон, надежное прибежище с тихими вечерами вдвоем, обеспечивала стабильную работу мозга и семенных желез. Бриджит, обладавшая острым критическим умом, лучше него разбиралась в шоу-бизнесе, и он все чаще прислушивался к ее суждениям. Это она посоветовала ему попробовать Долорес Сент-Джон на роль дочери шерифа в «Бутафоре», его очередном коротком фильме. Бриджит присматривалась к ней несколько месяцев и считала, что эта двадцатиоднолетняя актриса имеет все шансы стать настоящей звездой, новой Мейбл Норманд, или Глорией Свенсон, или Нормой Талмедж.
Гектор послушался ее совета. Когда через три дня Сент-Джон переступила порог его офиса, он, успев посмотреть пару картин с ее участием, был готов предложить ей работу. Бриджит оказалась права насчет ее талантов, однако ни слова его подруги, ни его собственные впечатления от экранного образа не предвещали эффекта разорвавшейся бомбы, каковым стала для Гектора эта встреча. Одно дело увидеть человека в немом кино, другое дело пожать ему руку и заглянуть в глаза. Другие актрисы, вполне возможно, на целлулоидной пленке производили большее впечатление, но в реальном мире звука и цвета, в теплокровном трехмерном’ мире пяти чувств, четырех стихий и двух полов он еще не сталкивался ни с чем подобным. Не то чтобы Сент-Джон отличалась особой красотой или сказала что-то особенное за те двадцать минут, что они провели вместе. Если уж совсем честно, она не производила впечатления шибко умной, интеллект ниже среднего, но было в ней что-то от дикого зверька, какая-то животная энергия, исходившая от ее кожи, от ее кошачьих движений, и он глядел на нее как завороженный. А на него смотрели глаза чистейшей голубизны. Белая кожа, темно-рыжие волосы с медным отливом. В отличие от большинства женщин в то лето двадцать восьмого года, они были у нее длинные, до плеч. Они поговорили на общие темы. После чего Гектор, без всяких предисловий, преложил ей роль, и она согласилась. Я никогда раньше не снималась в эксцентричной комедии, сказала она, так что будет интересно попробовать. С этими словами она встала, пожала ему руку и вышла. Не прошло и десяти минут, как Гектор, в чей мозг, словно раскаленным клеймом, впечаталось ее лицо, решил, что Долорес Сент-Джон должна стать его женой. Она будет женщиной его жизни. А если, паче чаяния, она ему откажет, он уже никогда не женится.
Она уверенно сыграла в «Бутафоре», не только выполнив все режиссерские пожелания, но и добавив от себя кое-какие яркие краски, однако когда Гектор попытался ангажировать ее на свой следующий фильм, она вежливо отказалась. Аллан Дуан предложил ей заглавную роль в большой картине, и это был тот случай, когда невозможно сказать нет. Гектор, такой искусник по части женщин, не знал, как к ней подступиться. Для решающего объяснения ему не хватало английских слов. Неоднократно собирался он сказать ей о своих намерениях, и каждый раз в последний момент пасовал. У Бриджит он бывал по-прежнему, три-четыре раза в неделю. Он чувствовал себя свободным человеком, не связанным никакими обещаниями, и имя Сент-Джон в ее присутствии не упоминалось. В конце июня съемки «Бутафора» закончились, и актриса уехала на натуру в Техачапские горы. Месяц она снималась у Дуана, и за это время Гектор написал ей шестьдесят семь писем. То, чего он не смог сказать ей в лицо, он осмелился доверить бумаге. В этих письмах он снова и снова, хотя и разными словами, говорил об одном. Поначалу Сент-Джон была озадачена. Затем ей стало это льстить. Она ждала его писем. Под конец она уже не могла жить без них. Когда в начале августа она вернулась в Лос-Анджелес, ее ответ был да. Да, она любит его. Да, она станет его женой. День свадьбы пока не был назначен, речь шла о январе-феврале – за это время Гектор должен был выполнить все свои обязательства перед Хаитом и определиться с дальнейшими планами. Пора уже было объясниться с Бриджит, а он все откладывал разговор, никак не мог собраться с духом. Постоянно надо было ей что-то врать. То он работает допоздна с Блаустайном и Мерфи, то сидит в монтажной, то ищет натуру, то ему нездоровится. Между началом августа и серединой октября он придумал сотню отговорок, почему они не могут увидеться, но окончательно с ней порвать так и не сумел. Даже в разгар любовного угара он раз или два в неделю навещал свою Бриджит, и каждый раз за порогом его встречала такая привычная, такая приятная атмосфера. Можно было, конечно, обвинить его в трусости, но с таким же успехом можно было сказать, что он мечется. Может, он раздумал жениться на Сент-Джон. Может, он был не готов оставить О’Фаллон. Может, он разрывался между двумя женщинами, так как нуждался в обеих. Вина порой заставляет человека действовать во вред себе, равно как и страсть, человек же, в чьем сердце вина и страсть смешаны поровну, способен на странные поступки.
О’Фаллон ни о чем не догадывалась. В сентябре, когда Гектор пригласил Сент-Джон на роль жены в «Мистере Никто», она поздравила его с удачным выбором. Даже когда со съемочной площадки поползли слухи о том, что режиссера и его ведущую актрису связывает особая близость, она не сильно встревожилась. Гектор любил пофлиртовать. Он всегда влюблялся в своих актрис, но, когда съемки заканчивались и все разъезжались по домам, он быстро о них забывал. А тут сплетни никак не умолкали. Гектор уже снимал «Всё или ничего», свою последнюю картину для «Калейдоскопа», а тем временем Гордон Флай нашептывал в своей колонке, что вот-вот прозвучат свадебные колокола в честь одной длинноволосой сирены и ее забавного кавалера с характерными усиками. Стояла середина октября, от Гектора пять или шесть дней ничего не было слышно, и тогда О’Фаллон позвонила в монтажную и попросила его приехать к ней вечером. Прежде она никогда не обращалась к нему с такой просьбой, поэтому он отменил свой ужин с Долорес и отправился на квартиру к Бриджит. И там в ответ на прямой вопрос Гектор наконец сказал ей всю правду – то, что он уже два месяца вынашивал в себе.
Он ожидал бурной реакции, вулканического извержения женской ярости, которая вынесет его, барахтающегося, на улицу и разом все покончит, но Бриджит молча выслушала новость и, глубоко вздохнув, тихо возразила, что он не может любить Сент-Джон. Потому что он любит ее. Да, согласился Гектор, я люблю тебя и всегда буду любить, но женюсь я на Сент-Джон. Тут Бриджит заплакала, но она по-прежнему не обвиняла его в предательстве, не отстаивала своих прав, не обрушивалась на него за ту боль, что он ей причинил. Ты сам не знаешь, что делаешь, говорила она, когда ты поймешь, что никто тебя не любит так, как я, ты все равно вернешься ко мне. Долорес Сент-Джон, говорила она, это раскрашенная, надушенная кукла. Под блестящей яркой оболочкой скрывается грубая, ограниченная натура. Она не достойна быть его женой. Здесь Гектору следовало бы ей возразить. Ситуация требовала жестокой, хлесткой отповеди, которая бы положила конец ее надеждам раз и навсегда, но ее горе, как и ее преданность, были слишком велики, и, слушая ее отрывистую, сбивчивую речь, он не мог выдавить из себя страшные слова. Вместо этого он сказал: Ты права, пусть все продлится год или два. Но отступиться я не могу. Она должна быть моей, а там как бог даст.
