Геннадий Карпов - Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043
Рассказ меня успокоил так, что я уснул лишь под утро. Всё думал о превратностях судьбы, и понял, что жизнь приспичит – и соловьём запоёшь, и локтями душить научишься. И ещё подумалось: "Странно, что я ещё жив! И ведь жив только благодаря "Ругеру", который подарил мне американец Бэнкс. Чудны дела твои, Господи!"
Только на другой день к обеду мы вышли на опушку леса. Горная цепь понижалась, и уходила левее. Справа, заслоняя собой океан, стояли жилые дома и какие-то ангары. Оказывается, всё это время мы шли вдоль пригорода Сан-Диего, который плавно переходил в мексиканский город Тихуана. Линия границы представляла собой километровую полосу отчуждения с рядами колючей проволоки и вышками с двух сторон. С той и другой стороны стояли палаточные городки. Только здесь был цыганский табор, а там – строгие ряды зелёных, выгоревших на солнце однотипных армейских палаток. Сразу за ними – ещё ряды колючки, за которыми начинались жилые малоэтажные кварталы. (Что-то типа наших дачных посёлков, до которых ещё можно добраться на рейсовом автобусе, но большинство уже предпочитает электричку.) Вблизи я разглядел несколько машин с пулемётами, а вдали, в мареве горячего шевелящегося воздуха, на фоне пригорода Тихуаны, стояли вкопанные по башни бронетранспортёры и танки с зелёно-бело-красными флагами на броне.
– Вот не думал, что наступит день, когда я буду так хотеть в Мексику! – заметил старпом. – Как же нам туда пробираться? Шлагбаум вижу только один. Может, есть ещё где-то? Только граница тут – три тысячи вёрст. Идти проверять – как-то долго может получиться. Если нас тут собаки ждут, то около него мы и вляпаемся. В шаге от цели. Обидно будет!
– Я сгоняю в разведку! – предложил Микола.
– Нет, сидите тут, и не высовывайтесь. У тебя морда больно приметная. А у седого – нога. Так что пойду я. Через час не вернусь – действуйте тогда сами!
Он вышел из-за кустов, и неторопясь направился под гору мимо джипов к палаточному городку. Возле палаток толклись люди, валялись велосипеды, стояло несколько гражданских автомобилей. Сергей дошёл до городка, и потерялся среди пёстрой толпы.
– Господи, помоги старпому! – прошептал я, а потом обратился к Миколе: – Слушай, чего вы меня в седого окрестили. Я же не седой! Просто башка грязная. Клички – это для тюрьмы хорошо.
– Извините, товарищ майор! Виноват! У нас на флоте часто по кличкам зовут. Никто и внимания не обращает на такие мелочи.
– Да ну тебя! – махнул я рукой.
В лагере ничего интересного не происходило. Между сотней разномастных палаток и автофургончиков сновал туда-сюда народ. Вонь, мухи, несчастные лица. Со стороны города подъехал грузовик. Мы, было, напряглись, но из грузовика начали выгружать упаковки с водой и консервами, мешки, бочонки. Люди встали в очередь, кто-то выкрикивал имена, где-то началась ругань. Из одного джипа с пулемётом вылез солдат. Я глянул на него повнимательнее и спокойно вздохнул: этот был не в бандане, а в каске, сутулился, потел, снимал каску, вытирался платочком, потом аккуратно складывал платочек вчетверо и убирал в нагрудный карман. Всё его существо излучало неуместную интеллигентность, годы сидения за монитором, полный пофигизм и усталость. Он просто ждал конца смены, а не сидел в засаде с пальцем на курке. Поэтому, когда в десяти метрах мимо него в обратном направлении прошёл старпом, солдат на него даже не посмотрел.
– Идёт! Ура! – я ткнул бородатого в рёбра.
По довольной морде старпома за версту было ясно, что наши неприятности остались позади. Он ещё издалека помахал нам рукой, и мы пошли навстречу.
Пока втроём мы пробирались к шлагбауму через лагерь беженцев, Сергей сообщил, что на той стороне нас давно ждут. Оставшиеся в живых китайцы с мексиканцами добрались-таки до границы и предупредили коменданта, что сзади идут ещё бойцы с американским империализмом. Наша группа тоже благополучно прибыла в Тихуану, и благодаря заботам мексиканских сокамерников, не кормит мух перед границей, и не отправилась в фильтрационный лагерь, как это делают со всеми белыми, а живёт в приличной гостинице, и ждёт нас.
Мы подошли к шлагбауму. По эту сторону стоял худой офицер и два солдата. По ту – длинный ярко красный кабриолет, бронетранспортёр российского производства с нарисованным на башне орлом, держащим в когтях звёздно-полосатую змею, два пегих бронированных УАЗика с бойницами, из которых торчали стволы, а рядом стоял излучающий улыбку мексиканец с погонами майора. Убивало то, что личного оружия у него не было, и американского коллегу он как бы вообще не видел. Он подождал, когда мы подойдём поближе, развёл руки в стороны, улыбнулся ещё шире, и пошёл навстречу. Амеры сделали какое-то движение, но майор обошёл их, опущенный шлагбаум, обнял каждого из нас, словно мы были его лучшими друзьями, и широко махнул рукой:
– Добро пожаловать друзя рандушна Мексика! – сказал он по-русски, явно не понимая смысла сказанных слов кроме последнего, но твёрдо зная, что эти слова – хорошие.
Мы обошли кислолицых амеров, шлагбаум, сели в кабриолет, вся колонна взревела двигателями, и покатила в сторону города.
За пятнадцать минут мы пересекли шоссе, которое шло вдоль рядов колючки и, видимо, давно было превращено в контрольно-следовую полосу с жуткими табличками "Мины". Потом по мосту переехали какую-то красивую речку, которая текла в сторону океана почти параллельно границе, по двухуровневой развязке обогнули огромную территорию аэропорта, проехали несколько офисных высоток, ещё одну полосу колючки, и вскоре остановились около семиэтажного здания гостиницы с плоской крышей и надписью "Авенида революсьон". Всё время, что мы ехали, майор, сидевший на переднем сидении, не переставал улыбаться. Он смотрел на нас – и улыбался. Смотрел на горы, которые надвигались прямо на город, на реку, разрезающую север города каньоном, на высотки делового центра, на пёстрый бедняцкий район на склоне горы – и всему улыбался. Это был толстый, домашнего вида дядька, классический мексиканец, волей судьбы одетый не в пончо и сомбреро, а в военную форму с коротким рукавом. Я тоже смотрел по сторонам и улыбался. И мои товарищи улыбались. В голове не укладывалось, что все американские кошмары остались позади, и что скоро мы поедим, выспимся, а там, даст бог, и домой поедем. Даже то, что дома меня ждёт года три тюрьмы, меня уже не пугало. Уж лучше тюрьма в России, чем свобода в Америке!
Из гостиницы вывалила группа мексиканцев, и заорала: "Старпому – виват! Микола! Живой! КГБ, задание выполнил?"
Мы не сразу узнали подраненного Лёху, Ваню и других наших. Те были без бород, одеты в серые национальные мексиканские костюмы с коротким пиджаком, белой рубахой и высокими брюками, подпоясанными красным платком, и малость пьяны. Мы зашли в гостиницу, и нас тут же провели в отдельный зал. Майор так же широко обвёл рукой длинный стол, и молвил:
– Кушать подано! Дела потом!
– Семь четушек в три ряда! – удивлённо ахнул старпом.
– А молока холодного с хлебом нету? – спросил я, но меня не услышали.
Пятиметровый стол ломился от разных бутылок, тарелок и ваз. Полутёмный зал по стенам был украшен картинами, на которых красно-зелёные схематичные индейцы с копьями и щитами то ли играют в куклы, то ли отрезают кому-то головы. Запахи стояли такие, что я забыл про раненую ногу, и решил, что сначала перекушу, а уж потом похромаю в ближайший госпиталь.
Всё дальнейшее напоминало сказочный сон. Текилу пить я не хотел, но мои жалкие доводы о вреде алкоголя на мой неокрепший организм никого не убедили. Какое-то блюдо, в котором, по-моему, перца было больше, чем мяса и овощей, я есть тоже сначала отказывался. Но в итоге через час я был пьян и сыт, и всё, чего хотел – это попить чего-нибудь холодного и поспать. Попить мне дали, а вот поспать – нет. Какой-то чин по приказу майора прямо за столом осмотрел мою ногу и нахмурился. Выражение его лица мне не понравилось, как и состояние раны: всё вокруг дырки было красное и сильно болело. Поэтому чин помог мне выползти из-за стола, за которым продолжался банкет, матросы мне пожелали успеха, я отдал Миколе "Ругер", и через час, уже мытый и стриженый, лежал на операционном столе. Врач что-то говорил по-испански, и я понял, что на пьяного укол может не подействовать, но откладывать нельзя. Я помаячил врачу, щёлкнул себя по горлу, показал на рану и сказал:
– Да не боись, стреляй! Мать заштопает! И не такое терпели!
Пришло ещё человек пять в белых халатах, один из которых воткнул мне в руку иголку, погладил по лбу, и сказал что-то ласковое. Я подумал, засыпая, что если даже сейчас умру, то это уже будет совсем другое дело. Задача выполнена! Наши победили! Меня похоронят мои товарищи, и все будут знать, где могила русского боёба, погибшего то ли по глупости, то ли за освобождение Калифорнии от американских оккупантов. А лежать на уважаемом кладбище под памятником с красивой эпитафией – это совсем не то, что гнить в чужом подвале.
