Роман Солнцев - Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции
Дулова-Калачевская с толстой книгой. Что, молитвы будет читать?
– Друзья мои, – почему-то с грузинским акцентом начал Петр
Васильевич Калиткин. – Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои. – Ясно, копирует знаменитую речь Сталина. – От нас ущёл наш замычателный друг, патриот новой России. Он много сделал для нашего многострадального народа. Он, например, принял участие в достройке
Николаевской церкви. Истинно говорю, отец Василий?
Появился, как черт из табакерки, некий мужичок в рясе, он, видимо, и есть отец Василий. Или ряженый.
– Братья и сестры, – продолжил звонким тенором мужичок, – Господь наш Иисус Христос завещал нам возлюбить друг друга, так? И веровать в его светлое учение, которое заключается…
– Подождите, – поморщился Калачевский. Он тоже был здесь. – Не может в речи священника быть такой оборот: которое заключается… ведь правда, Валентин Петрович? Канцелярщина какая-то. Верно, Валентин
Петрович?
Люди оглянулись на Углева. Он помедлил и хмуро кивнул.
– Ты не мешай, – Дулова остановила мужа, который хотел что-то еще сказать. И открыла толстый том, и, прочитав какие-то строчки, улыбнулась.
– Минуту!.. – в красном гробу завозился Игорь и снова приподнялся: -
А под памятником напишете: этот монумент наследованию не подлежит. И все вокруг размером в один гектар арендовано мною, Ченцовым!
– Хорошо, хорошо… – согласился прокурор. – Ты ложись. Господа, обеденный перерыв скоро кончится, поторопимся. Батюшка, вы что-то должны были пропеть.
– Да, да. – И мужичок в рясе, достав листочек с бумагой, дребезжащим тонким голоском затянул: – Упокой, Го-осподи, душу усопшего раба твоего-о… Игоря… и сотвори ему вечную память… Ве-ечную па-амять…
Стремительно подкатила на красном “феррари” жена Игоря Татьяна.
– Прекратите! – закричала она, выходя из машины. – в городе нас могут не так понять. Журналисты вон бегут с телекамерами.
Из гроба вновь поднялся Игорь:
– Охрана! Не пускать. А ты, Танька, можешь рядом лечь. Я нагим пришел в этот мир, нагим и уйду… но лучше рядом с тобой, тоже нагой.
Пардон! – Ченцов снова откинулся в гроб и плотно зажмурил глаза.
Трое охранников с автоматами пробежали к асфальтовой дороге, чтобы помешать тележурналистам подъехать.
– Вечная па-амять… – продолжил мужичок в рясе. – Помилуй нас, Боже, по великой милости твоей… Услыши и помилуй… Еще молимся об упокоении усопшего раба твоего Игоря…
– Новопреставленного Игоря, – негромко подсказал Углев, – если уж на то пошло.
– А, да-да! – торопливо согласился мужичок в рясе. -
Новопреставленного Игоря… и простятся ему всякие прегрешения, вольные и невольные…
– Невольные… – донеслось из гроба. – Ну, кончай, к делу.
– Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего… новопреставленного
Игоря и сотвори ему вечную память… вечную память.. вечную память… Аминь.
Прокурор махнул рукой, и оркестр снова взревел. И в небо взлетели красные ракеты. И грянул залп – оставшиеся охранники стреляли в небо. Чалоев смотрел на все это пустым, отстраненным взглядом, словно был мыслями далеко.
– Итак, мы простились с нашим бесценным другом… – прокричал прокурор. И еще взлетели ракеты. И снова протрещали автоматы. – А сейчас милости прошу к столу… Помянем нашего дорогого Игоря.
– Пейте и закусывайте… – поддакнул младший Калиткин, который то ли икал, то ли давился от смеха.
Народ окружил столы с яствами. Татьяна стояла поодаль, кусая губы, бледная и потерянная. Что она должна делать? И вообще, что с
Ченцовыми? От больших денег с ума сошли? Или все неспроста: Игорю нужно теперь, чтобы его вправду признали сумасшедшим? Зачем? А что, собственно, Углев о нем знает, об этом человечке в спортивных штанах, с мальчишеской улыбкой? Ничего не знает. И уже становится интересно, что же действительно это за люди.
Игорь вдруг обиженно крикнул из красного гроба:
– Эмма Кирилловна, вы почему же молчите? Читайте, какие там были кушанья. А я буду комментировать… как бы с того света…
– Я ждала сигнала! Господа! – Эмма приподняла и опустила книгу и с веселым надрывом принялась читать. И с первых же строк Углеву стало понятно, что это томик Петрония. – “Когда мы наконец возлегли, молодые александрийские рабы облили нам руки снежной водой…”
– Омыть! – воззвал Игорь, и его сын с тремя дружками прошли вдоль столов с кувшинами.
– Но это не вода, шампанское!.. – удивленно воскликнул кто-то.
– Тем лучше! – был ответ усопшего. – Дальше.
– “Посреди подноса стоял ослик коринфской бронзы с вьюками вперемет, в которых лежали с одной стороны белые, а с другой – черные оливки!”
– Есть такие! – отозвался младший Калиткин. – До хрена! Только у нас тут не ослик… а коза живая!
В самом деле, на одном из столом топталась и блеяла коза.
Дулова продолжала, взвизгивая от восторга:
– “На подставке лежали жареные сони c приправой из мака и меда…” Я полагаю, господа, бозы для этого подойдут… “Были тут также и горячие колбаски, сирийские сливы и гранатовые зерна…”
Игорь опять приподнялся и крикнул:
– Все, все как у древних! Только гранаты, граждане, ненастоящие… из шоколада… но все, как надо, с чекой, взрывателем… Да, мне-то налейте!
– Ты умрешь от этой водки… – процедила наконец Татьяна. – Вылезай… и заканчивай этот балаган!
Темноликая девица с желтыми губами, похожая на цыганку, мигом поднесла Игорю стакан.
– Эта, что ли? – вдруг взвизгнула Татьяна, указывая на красотку. Та хладнокровно удалилась.
Как бы не слыша жену, допив водку, Игорь продолжал все так же возлежать на боку, опершись, как Стенька Разин, на локоть.
– Я тебя спрашиваю!.. – закричала Татьяна и толкнула гроб, тот поехал по столу.
Игорь, укоризненно глянув на нее, протянул:
– Ты чё? Это же Лиля, дочь Федора… нашего прокуратора… Эмма, читай дальше!
– “Мы увидели другой поднос, а на нем птицы и свиное вымя…”
– Глухари, бля… – пояснил Игорь жующей толпе.
– “И посередине – зайца, украшенного крыльями, как бы в виде Пегаса…”
– Маргарет! – вдруг заверещал из гроба Игорь. – А почему ты молчишь?
Ток, ток!.. говори!.. Машка!
Гувернантка пожала плечами, что-то негромко пробормотала.
– Громче, чтобы все слышали! Господа, она здорово матерится по-русски! Господа, она истинная англичанка из Глазго! Ее зовут как
Маргарет Тэтчер! Обожаю Тэтчер!.. Ритка!..
…
– А вы почему не пьете? – хохоча и приплясывая, спросил у Валентина
Петровича священник (или ряженый). – Господь бог не возбраняет играть во смерть, испытывать себя. Сказано же в книге Бытия, Господь заповедал помнить о спасительном страхе смерти… а вот дьявол сказал: нет, не умрете… почему беспечные люди так и живут, будто будут жить вечно…
– Все привезено из Москвы, господа, заказано в ресторане “Прага”… – объяснял, обходя гостей, сын Игоря. Как всегда, он был в черной рубашке, на рукаве закрученная свастика – знак РНЕ.
Вон оно как! Хотя… что мальчик сделал дурного? Отец попросил помочь в развлечении – он помогает. Учится приемам боя – сейчас это полезно. Ты главного о нем не знаешь – что он думает о жизни, о любви, о женщинах, о смерти. Попробуй с ним поговорить.
– Андрей… – Углев мягко улыбнулся. – Не думаете поступать куда-нибудь? Отец ваш сказал, что со спортом не получилось… может быть, вы бы пошли на физику или занялись экономическими дисциплинами?
– Там будет видно, – холодно ответил парень и прошел мимо старика, как мимо пустого места.
Н-да, недружелюбие так и сквозит из богатых малышей, если это, конечно, не поза, благоприобретенная у телевизорного экрана. Кто знает, может быть, в глубине души он робкий и нежный человек. Но кто и как проникнет за его защитную кору? Наверное, лишь любовь это может, девочка, красота? Но что-то не видать в компании русских самураев юных дев… это опасно… Надо будет непременно с ним поговорить.
– И сыр у нас классный, – дергаясь в красном гробу, кричал Игорь. -
И тарталетки, и угорь, и черная икра.. Ешьте, вспоминайте меня!..
Почему никто не плачет? В древнем Риме плакали!
И к нему немедленно подошла женщина с серым лицом, с распущенными волосами. Она давно стояла поблизости, готовая к тому, чтобы зарыдать, да ей не давали сигнала.
– На кого ты нас покинул?.. – зарыдала она. – Как же мы без тебя жить будем?.. Бесценный наш, милый…
Татьяна повернулась и пошла прочь, к “феррари”, мотор взвыл, и машина полетела вверх, в город…
Кто-то бубнил, объяснял Углеву (ага, все тот же священник):
– Хотел прямо в церкви чтобы отпели… ну, на это мы пойти не можем… это было бы богохульство… – и, потянувшись к уху Валентина
Петровича, доверительно шепнул: – Обиделся на нашего владыку, надеялся на орден… А меня вы не помните, я в девяносто седьмом кончал?
– Конечно, помню, – ответил Углев. Он вспомнил: Сима Попкин, над его фамилией издевались, ученик был средний, жалкий.
