Алесь Кожедуб - Уха в Пицунде
— А когда вы уезжаете отсюда в Москву? — спросил Володя.
— В октябре-ноябре.
Дом и двор мне казались огромными. Я остановился, рассматривая кусты роз, виноградник, абрикосовые и персиковые деревья.
— Пифос у вас настоящий или муляж? — Володя подошел к огромному сосуду, стоящему у ворот.
— Как это — муляж?! — покрылась пятнами Мария Дмитриевна. — У нас, правда, пытаются оттяпать пятьсот лет, но мы им не уступим — две с половиной тысячи, и точка! Настоящий античный пифос, отцу подарили.
— А кто этот подлец, который отнимает у вас полтысячи лет? — водил носом по поверхности пифоса близорукий Володя.
— Да есть один немец. Восточный, — с презрением сказала Мария Дмитриевна.
— Немцы — они всегда нам завидуют. Потому и воюют с нами, — наконец оторвался от пифоса Володя и улыбнулся мне. — Настоящий.
— А вы что-нибудь в этом понимаете? — с подозрением спросила Кувшинное Рыло, переводя взгляд с Володи на меня и обратно.
— Я финансировал строительство музея античности под Ростовом, — сказал Володя. — Там этих пифосов… Но ваш очень хороший. Две или две с половиной тысячи лет — не такая уж разница.
— Нет! — топнула ногой хозяйка. — Пока я жива, пятьсот лет не отдам!
В гневе она была прекрасна.
Мы вышли на улицу. Володя нервно зажег спичку и закурил.
— Потрясающая женщина, — сказал он.
— Да, старуха что надо, — согласился я. — Поставит тебе памятник в два счета.
Володя вдруг повернулся и уставился на ворота, из которых мы вышли.
— И все-таки я здесь уже был, — после долгой паузы сказал он. — Только сильно пьяный.
Мы направились к набережной, на которой нас ждали музыканты, и не только они.
— Послушай, я сбегаю домой за деньгами, встретимся через полчаса напротив столовой Дома творчества, — озабоченно сказал Володя. — Скрипачку никуда не отпускай, у меня сегодня лирическое настроение.
Он убежал. Я остановился на развилке двух улиц — одна сбегала к набережной, вторая, извиваясь, уползала в сторону гор. Было уже совсем темно. С моря дул свежий ветер, и это предвещало шторм. Но шторма ли нам бояться? Пока над головой дробные звезды. Я вдохнул полной грудью воздух и ощутил острый запах мочи. Да, шторма действительно не избежать…
На набережной я взял бутылку пива и сел за свободный столик кафешки. Густо валил курортный люд, кто в кабак, кто из него, многие просто гуляли.
Рядом со мной на пластмассовый стул плюхнулся мужик с двумя бутылками пива в руках.
— Свободно?
— Садись, — сказал я.
Мужик был из тех, кому в темном углу лучше не попадаться, но на курорте они добрые, это я знал.
— Видал? — кивнул он на спецназовцев, которые прошли мимо, поигрывая дубинками и подчеркнуто не глядя на нас. — Беркуты хреновы.
— А что такое?
— Да вчера выхожу из кабака — а они со всех сторон: «Ваши документы!» — «Какие документы, — говорю, — я на отдыхе».
— Не поверили?
— Не-а. Один, падла, вцепился в руку и верещит, будто я его режу. Не, полетали они вчера классно. Как воробьи!
— Так беркуты или воробьи?
— «Беркутом» ихний спецназ называется. А сами мелкие, как воробьи. Самый здоровый мне до уха не достанет. Я им говорю: отстаньте, воробьи, у меня жена дома спит. Ну и понеслось… Клево летали, один, в натуре, головой автомат с игрушками пробил.
Он осуждающе покачал головой и надолго присосался к бутылке с пивом.
— И что? — спросил я.
— Скрутили, гады, — с трудом отдышался мужик. — Их человек пятнадцать, а я один. Но хорошо полетали. На двести баксов.
— На сколько?!
— Двести. Привезли в участок, а у меня документов никаких. Я говорю — за сколько выпустите? Они — ты нам обмундирование на триста баксов порвал. И морды попортил. Я говорю — вы мне тоже не по заднице шлепали. Двести баксов, и ни копейки больше.
— Баксы с собой были?
— Ты чё? — удивился борец с беркутами. — В кабак я деньги не беру. Дома оставил.
— А что жена?
— Да ничего, спала с дочкой. Я, правда, ключ сломал, повернул не в ту сторону. Пришлось ихним инструментом взламывать. Мы же в четыре утра приехали. А жена говорит: «Ты чё так рано?» Я говорю: «Ничё, бабки давай». Отдал им деньги и ручкой помахал.
— В частном секторе живешь?
— Вчера отдельный домик сняли. Завтра в другое место уедем. Ну их с ихним Коктебелем…
Он допил пиво.
— Сегодня в кабак не ходи, — сказал я.
— Да я и не собираюсь. Пивком оттянусь. Но скажу я тебе — нормальному человеку отдохнуть негде. Поехали в Анталию — там выпить не с кем. Приехали сюда — беркуты. Козлы вонючие! — выругался он в спину спецназовцам, которые кругами ходили возле кафе.
— Двести баксов — немалые деньги, — покачал я головой.
— За хороший отдых денег не жалко, — сказал он, поднимаясь. — Ну ладно, давай.
— Давай.
Покачиваясь, он пошел в сторону причала. На некотором отдалении за ним двинулись беркуты.
Я смотрел на пеструю праздную толпу, фланирующую по набережной, и думал о том, что прежнему Коктебелю уже не возродиться. Исчез навсегда в реке времени.
Впервые я приехал сюда лет двадцать назад. Вступил в Союз писателей, и мне сразу предложили путевку в Дом творчества. Тогда это воспринималось как должное. Я был молод, холост, самоуверен, — как раз для Коктебеля. Выразил, правда, недовольство, что вместо августа путевку выделили на сентябрь, но в Литфонде передо мной извинились, и я успокоился. В этом же заезде отдыхали два белорусских аксакала — Микола Лобан и Макар Последович. Обоих я знал: с одним некоторое время работал в Институте языкознания, о втором делал юбилейную передачу на телевидении.
И они пригласили меня вечерком к себе в гости. Голому собраться — только подпоясаться. Я заскочил в магазин, постоял в раздумье перед вино-водочным отделом: что брать и сколько? По трезвому размышлению, взял две бутылки водки. Одну выставлю на стол, вторая на всякий случай полежит в сумке.
Деды встретили меня, усадили за стол и открылись, что ездят они сюда в сентябре исключительно на ход ставриды. В сентябре подходят к берегам косяки рыбы, и они ловят ее на самодур. Местный киномеханик вывозит их ранним утром на лодке в море, а там только успевай забрасывать и тащить.
Макар Ничипорович провел меня в ванную, где стояли два ведра с засоленной рыбой, достал ставридку и показал, как надо с ней управляться. Это была феноменальная закуска: нежная, тающая во рту, с острым морским запахом.
Мы быстро уговорили одну бутылку, я тут же достал вторую.
Микола Павлович, немногословный, обстоятельный, суровый, как прокурор, посмотрел на Макара Ничипоровича, тоже не интеллигента в смокинге, и сказал:
— Добрый будет писатель.
Макар Ничипорович согласно кивнул головой.
На меня, который тогда больше интересовался козочками, загорающими на пляже, нежели своими рассказами, эти слова произвели неизгладимое впечатление. И в последующие годы я все делал для того, чтобы дедам, вскоре друг за другом отошедшим в горние выси, не было за меня стыдно.
Да, иная была водка в том Коктебеле, иная закуска, да и козочки, скажу я вам…
С одной из них ночью мы отправились на Карадаг.
Как-то после обеда я подошел к бочке выпить пива, взял кружку и встал рядом с длинным парнем, держащем на поводке здоровенного ротвейлера.
— Слышь, — сказал парень, — у меня сегодня день рождения. Приглашаю.
Он был пьян, но не очень.
— Куда? — спросил я.
— На Карадаг, — махнул рукой парень, — я там егерем. Вон, видишь распадок между горами? Прямо туда рули, и выйдешь к нашему дому. Но постарайся придти засветло. В темноте заблудишься.
— Ладно, — сказал я. — Тебя как звать?
— Андрей.
— Часов в восемь приду. С девушкой можно?
— Конечно! — хлопнул меня по плечу Андрей. — Подарков не надо. Гулять будем!
Ротвейлер, с тревогой заглядывающий ему в лицо, вспрыгнул передним лапами на столик и обнюхал меня. Затем он снова уставился на хозяина.
— Сейчас пойдем, — сказал ему парень. — Ты из Дома творчества?
— Откуда ты знаешь? — удивился я.
— Видно, — ухмыльнулся Андрей.
Ротвейлер гавкнул с тоскливым подвывом.
— Иду, иду, — поднял руки, сдаваясь, Андрей. — Значит, книжку свою подписывай и приходи. Погуляем.
Собака дернула и потащила хозяина по дороге, уходящей к Карадагу.
После ужина я и Катерина отправились на Карадаг. Проселочная дорога петляла между виноградников. Я с беспокойством поглядывал на небо — южная ночь накрывает землю, как одеялом, и всегда внезапно. Катерина беспечно прыгала рядом, ей было глубоко наплевать, заблудимся мы или нет. Мне это нравилось.
К огромному дому, похожему на сарай, мы подошли уже почти в темноте.
— Вроде, сюда, — сказал я, с сомнением глядя на мрачную громадину строения. — Но где же дверь?
