Колин Таброн - К последнему городу
– Бедный Франциско.
Луи заворчал. В этом молодом человеке было что-то приторно-трогательное, думал он. То, как он сидел на пне, опустив голову и скрестив запястья, хотя их никто и не связал. Эта сцена напомнила Луи полотна – как там его? – Гвидо Рени или Гверчино. Эта слащавая агония. Фигура Христа в терновом венке, подвергающаяся сентиментальным побоям. Отвратительная штуковина из семнадцатого века. А тут вот этот парнишка с ухмыляющимися глазами и голой шеей, застывший в искусственной позе на освещенной поляне в самом центре сцены, окруженной этим мерзким лесом. Хуже того – теперь они должны еще и благодарить его.
Теперь проводник раздавал индейцам сигареты. Они закурили и погрузились в свои мысли, в то время как он продолжил разговор с самым старым и самым молодым из индейцев. Подошел повар, раздал немного печенья и старые одеяла. Индейцы стали медленно расходиться. Франциско встал и пожал руки индейцам. Некоторые из них даже смеялись, снова исчезая в лесу.
Когда проводник, а следом за ним и Франциско, подошли к путешественникам, проводник пренебрежительно сказал:
– Они просто хотели получить от вас что-нибудь. – Он рывком надел на спину рюкзак. – Мачигуэнга – очень бедный народ. Они надеялись раздобыть у вас сигарет и одежды.
В тот вечер Роберт с удивлением обнаружил на плечах у Камиллы следы от своих ногтей. Они проступили на коже как немое обвинение.
Глава одиннадцатая
Они разбили лагерь над рекой, возле деревни Виста-Аллегре; но она только называлась деревней. Двенадцать лет назад банда «Сендеро Луминосо» полностью уничтожила ее, и от нее почти ничего не осталось, кроме огороженного частоколом здания школы, построенного из древесных стволов и крытого тростником. На закате из леса появились трое ребятишек, которые пасли черных свиней в подлеске; они удивленно уставились на путешественников. Тропа за их спинами вела к тем домикам, в которые вернулись фермеры.
Повар приготовил обед во всеми покинутой школе, а Роберт, Камилла и Луи уселись на грубо сколоченные скамьи за такие же грубые столы. Из щелей в тростниковой крыше в комнату падали насекомые. Франциско стало плохо, и он отправился в свою палатку, а Жозиан вновь поглотила лихорадка.
Луи в отчаянии сказал:
– Она не хочет есть. От нее уже почти ничего не осталось.
И подумал: «Это и неудивительно, с такой-то отвратительной едой». А их личные запасы уже подошли к концу. Это оказалось вовсе не одно из обычных недомоганий, мучивших ее, как он сначала думал, а нечто конвульсивное и тревожное.
Именно Камилла в конце концов огласила то, о чем они все молча думали:
– А вам не кажется, что это может быть малярией?
Проводник покачал головой:
– В этих землях нет малярии.
Но Луи сказал:
– Три недели назад мы путешествовали по верхней Амазонке, к Тамбопата. Повсюду были целые тучи москитов. Может быть, там она ее и подхватила.
– А вы принимали нужные лекарства?
– Разумеется, принимали.
Роберт положил свою руку на руку Луи, и сочувствие этого эгоистичного человека зародило в душе Луи подозрения.
– Сейчас она усиленно борется с болезнью, – сказал Роберт. – А инкубационный период должен был занять две недели.
– Но Франциско тоже заболел этим, – вмешалась Камилла.
– Нет, он заболел не этим, – ответил ей проводник. – Он просто упал в обморок. Слишком внезапно. Думаю, у него солнечный удар.
Они немного помолчали. В тишине было слышно, как гниющий тростник падает на утрамбованный земляной пол. Свет свечей, подумал Роберт, искажает их лица, даже лицо Камиллы, и выделяет в лице проводника щеки и глаза инка.
Луи внезапно прервал тишину:
– Я просто хочу забрать ее отсюда.
Теперь, когда они об этом поговорили, они как будто признали реальным факт, что у Жозиан малярия. Им нужно возвращаться.
– Как быстро можно отсюда выбраться?
– Мы можем вернуться в Виткос за два дня и достать там джип, – ответил проводник.
Луи резко отодвинул от себя недоеденный ужин. Забывшись, он закричал:
– Разве нельзя вызвать вертолет?
– Вертолет? – Проводник безжалостно расхохотался. – Оглянитесь вокруг!
Несмотря на все дни, проведенные в этих горах, подумал проводник, бельгиец все еще живет в мире электронной почты и аэропортов. Эти испорченные цивилизацией людишки. Как глупо он выглядит в расшитых домашних тапочках!
Он сказал:
– От нас до Вилкабамбы один день пути. Оттуда, еще через день, мы достигнем деревни. Может быть, в ней даже есть телефон. А на следующий день машина может доставить нас к мощеной дороге у Килабамбы.
– У Килабамбы? А там есть больница?
– Если и есть, то я никогда о ней не слышал. Но в любом случае малярию почти невозможно вылечить.
Проводник казался таким враждебным, таким безропотно смирившимся с болезнью Жозиан, что Камилла решила, он думает о Старых Богах, о том, что его предки пожирают ее.
– Еще три дня? Целых три дня? – Луи резко поднялся и тяжело пошел к своей палатке.
Воздух внутри был полон отвратительных запахов тропического леса: влага, собиравшаяся под брезентовым полотнищем на полу, покрыла все тонкой пленкой, пропитала всю одежду. Жозиан вырвало на брезент рядом с ней. Она посмотрела на него горячими, испуганными глазами. Он сказал ей, что нет никакой разницы: идти вперед, к Вилкабамбе, или возвращаться назад, к Виткосу.
Она слабо улыбнулась, как бы извиняясь за то, что испачкала пол, а также за то, что все получилось так неудачно:
– Je veux arriver a Vilcabamba[36].
Камилла проснулась оттого, что ей в глаза светил свет. Его источником оказался молодой месяц, повисший в темном небе. Камилле показалось, что она слышала какой-то тихий шум; но ветра не было, а Роберт, лежащий рядом, дышал ровно и тихо. Она выбралась из спального мешка, надела хлопковый халат и прислушалась. Звук был похож на тихий плач или завывание. Может быть, это выло какое-то животное.
Снаружи ее голые ноги погрузились в густую траву, разросшуюся там, где некогда была деревенская площадка для игр. Камилла постояла, вслушиваясь в теплую ночь. По обе стороны от нее стояли другие палатки, и ни в одной из них не горел свет. Она снова услышала этот плач, на этот раз перемешанный с шелестом воды в реке. Проходя через площадку, она все смотрела себе под ноги, в траву, опасаясь, не водятся ли тут змеи. Дойдя до палатки Франциско, Камилла нагнулась и заглянула внутрь через москитную сетку на входе. Теперь его стоны не отличались от тех, которые обычно издают во сне, но она слышала, как он переворачивается с боку на бок.
Когда Камилла, наклонившись, вошла, что-то ударило ее по щеке. Это оказалось керамическое распятие, висевшее у входа. Франциско лежал, распластавшись под смятой простыней в тусклом свете луны. Она прикоснулась тыльной стороной ладони к его лбу. Он был очень горячим. Камилла порылась в вещах Франциско, ища фляжку, которую он всегда носил с собой, потом обмакнула свой носовой платок в прохладную воду и протерла ему виски. Он пошевелился, как будто это напомнило ему о чем-то, и посмотрел вверх. Но глаза его казались тусклыми. Опустившись рядом с ним на колени, она подумала, что он просто не узнает ее. Он продолжал смотреть на нее, немного испуганно, пока наконец его дыхание не успокоилось.
Она сказала:
– Может, тебе принести что-нибудь болеутоляющее, чтобы перестала болеть голова?
Он ничего не ответил, и она добавила:
– Это я, Камилла.
Франциско попытался сфокусировать взгляд. Его рука метнулась к ней, но тут же снова легла на брезентовый пол. Он сказал:
– Не уходи.
– Я не знаю, чем тебе помочь.
– Просто останься. – Он с трудом приподнялся на спальном мешке. Его голые плечи отчетливо выделялись на фоне простыни, узкие плечи мальчишки.
– Все вокруг кружится, – сказал он.
– У тебя солнечный удар, – но она была не совсем в этом уверена. – Ты слишком долго пробыл на солнце.
– Мне не нужно было делать этого. – Его голос слабел, как будто Франциско погружался в сон. Он пробормотал: – Я вел себя недостойно.
– Ты вел себя очень достойно, – отозвалась Камилла.
Но он не слышал ее. Его следующие слова слились воедино – кажется, он говорил о семинарии, – и он стал корчиться от боли. Она не знала, что ей делать, и поэтому просто положила мокрый платок на его лоб и бережно взяла его голову в свои ладони. Не зная, слышит ли, понимает ли он ее, Камилла все же сказала:
– Сейчас мы успокоимся.
Да, подумал он в бреду, мы выйдем из лунного света к Богоматери, возле семинарии в Пласенсии. Его голова кружилась, он почти терял сознание. Боль прошла. Богоматерь парила в синих одеждах над алтарем. Ангелы возносили ее к небесам. Богоматерь, Приносящая Победу, «Она – твоя покровительница, Франциско», смотрела вниз из-под полуприкрытых век. К нему вернулась его болезнь, его затошнило от собственной беспомощности, похожей на непростительный грех. Если заглянуть под лавки в монастырской столовой, то можно заметить, что на них вырезаны отвратительные слова. Даже здесь.
