Виктор Пожидаев - Чистые струи
— Вот и хорошо, не замерзнешь, значит!
— Да я-то и так не замерзну. Просто… это… Может, Мишатка пойдет петельки поставит? Чего уставилась-то! Каникулы проходят, а забавы — только твои блины. Воздух ему нужон, по снежку походить!
— Походит, походит! Ты вон ешь побыстрее да поезжай с богом. Вечно воду мутишь, черт старый. А потом переживай!
— Ну вот… И бог, и черт! Все сразу. Петли-то в сенцах, на гвозде…
Дедушка хлопнул дверью, потом послышался тонкий взвизг стронувшихся с места полозьев. Захрустел свежий снег под большими старыми копытами Гнедка.
За завтраком бабушка не отходила от Мишки. Вздыхала, прикладывала ему руку ко лбу.
— Может, все-таки заболел, Мишанька? Совсем вон не ешь!
— Да сыт я, бабушка…
Мишка думал о Ветке, о ее перемолотых волчьими зубами ребрах. Как она лизала Мишке руки! Какие-то всегда добрые, ласковые собаки у Шмакова.
— Может, бабушка, схожу я к Ветке?
— Сходишь, сходишь. Только не сегодня, а? Не сегодня, ладно, Мишанька? Ну… Это… Сегодня снежок вон выпал. Дед наказывал петли поставить.
— Я поставлю, — сказал Мишка, почему-то совсем не радуясь предстоящему охотничьему делу. — Приду от Ветки — и поставлю.
— Не-е! — задумчиво возразила бабушка. — Так все тропы захватят, народ-то вон какой шустрый!
Мишка немного удивился: никогда бабушка не интересовалась зайцами, а тут так волнуется, что тропы захватят! И догадался вдруг: с Веткой что-то неладно… Ну конечно! А он так и не сходил к ней…
— Я пойду к Ветке! — твердо сказал Мишка.
Дом у Шмаковых был закрыт на замок. Мишка прошел по двору за сарай, где, он знал, была собачья будка. Когда-то в ней появилась на свет забавная и неутомимая охотница Буйка. Затем — дочь Буйки, копия матери — бесстрашная Ветка. Такая маленькая, а не побоялась волка!
Будка была пуста. Мишка не верил этому, рассеянно шарил рукой в соломенной подстилке. Значит, бабушка уже знала…
Мишка не стал заходить домой — взял потихоньку в сенцах петли и пошел через засыпанный снегом огород к близкому лесу. В лесу было тихо и вязко снегу выше колен. Со всех сторон тянулись к уютному пятачку ельника бусинки ровных мышиных следов. Мишка тоже пошел к ельнику. Под мрачными деревьями было сумрачно. Сюда почти не попал снег — ни по ранней зиме, ни сейчас. Мыши теребили здесь тонкие и гладкие еловые шишки.
Первый заячий след попался сразу за ельником. Косой прошел на маху, словно от кого-то спасался. Мишка походил, походил кругом. Но больше следов не попадалось. Вернулся, приладил кое-как две петли. На тропе, не на тропе — кто его знает! Хотел замести свои глубокие наброды; да не стал, пошел домой.
Только-только приехал на обед дедушка — еще даже не разделся, как под окном затрещал голубой трактор Шмакова. Дядя Петя не был печален, и это удивило Мишку. Неужели он так быстро забыл Ветку?
— Чего это ты, Миш, хмуришься? Пойдем — на тракторе прокачу!
Бабушка накрывала на стол молча. Она сердилась на Мишкино самовольство и даже не спросила у него, как он сходил к Ветке. Или же не сердилась, а боялась, что Мишка догадывался про ее лукавость?
— Садись, Петро, — пригласил, поглядывая на бабушку, думая, что та сердится на него, совсем уж присмиревший дедушка.
Шмаков смотрел на Мишку и топтался у порога. Конечно, и он догадывался, что Мишка узнал…
— Так это… Поедем, а, Миш? У меня в кабине тепло, я ее войлоком обшил!
— Поезжай! — вдруг разрешила бабушка. — Сейчас на улице хорошо, чего дома сидеть?
— А может, со мной? На станцию, а, Мишатка? — встрепенулся дедушка.
Мишке ничего не хотелось, он не знал, как сказать им об этом. Ему было обидно и горько, только и понимал он, что взрослые не могли поступить иначе.
Шмаков так и не дождался от него ответа, вышел, тихонько притворив дверь. Мишка слышал, как легкий «Беларусь», все тише урча, бежал за околицу — к силосным траншеям.
— Расстроился… — вздохнула бабушка. — Не пообедал даже. А ты куда, старый?!
— Поеду… — Дедушка уже одевался, подпоясывался залоснившимся сыромятным ремешком. — Сыт я чтой-то. Гнедко ждет…
Мишке было жалко дедушку, дядю Петю Шмакова, задумчиво сидящую бабушку и… больше всего — несчастную Ветку. Незаметно он уснул.
— Мишанька! Мишанька! — тормошит его бабушка. — Вставай, маленький. Негоже на заходе солнца спать-то! Вставай, я блинов напекла. Горячие еще! Вставай.
Дедушка и Шмаков сидят за столом, пьют чай. Мишка виновато улыбается, вспомнив, что обидел их днем. Шмаков хватает его под мышки, усаживает на колени.
— Завтра, Миш, выходной! Петли пойдем ставить.
Мишка вспомнил, что уже поставил две петли, но не сказал об этом. Плохо поставил, сам чувствует. Пойдет с дядей Петей — научится.
— Фок-то околел! — говорит вдруг дедушка. — Встречаю сегодня…
— И-и-и! Старый! Совсем уж… — пристально смотрит на него бабушка. Потом все молчат.
— Как?.. — не выдерживает Мишка, переживший в одну секунду всю ту боль, что доставила ему гибель Ветки. — Такой сильный!
Шмаков прижимает его к себе.
— Да… это… — тянет, поглядывая на бабушку и не зная, что говорить дальше, дедушка.
Бабушка постучала пальцем по лбу и вышла в зал.
— Отравился, что ли? — спрашивает Шмаков.
— Да не… Мы-то не заметили — волк ему на шее какую-то жилу передавил.
— Какая собака была! Гордый пес. Никогда из рук куска не брал. У ветеринара они почему-то все такие. Сколько их было. Попробуй — погладь! Это тебе не Буйка и не Ветка.
— Собака ведь — копия хозяина, — задумчиво говорит дедушка. — Яков Борисыч, он, брат, не из простых.
— Степенный… — соглашается Шмаков. — А гляди-ка — верно! Вон у Казаченки собаки. Все какие-то придурковатые! За кошками гоняются, аж дух вон. А пойдут в лес — олухи. Все ноги оттопчут.
— А у Кропотина псы ленивы. В лес не затащишь. Жрут как боровы, а работать…
За окошком мутнело, мутнело, и вот стало уже черно. Зимний день такой — ничего толком не сделаешь, не увидишь, не послушаешь, а уже кончился. Шмаков засобирался домой.
— Пойду. Ветку посмотреть надо. Утром доползла до порога и встала — на двор запросилась. Я не пустил. Пристудит раны-то.
— А ты куда, Мишанька?!
— Баб… Бабуся! Я сейчас, я быстро!
— Да куда же ты?
— К Ветке! С дядей Петей!
— Ты же ходил уже…
— У них на замке было! Я только погляжу — и приду. Правда, дядь Петь?
— Ну тогда и я схожу! — решил дедушка. — Дай-ка Ветке блин!
…Вернулись они поздно. Бабушка ждала-ждала — и уснула в кресле у телевизора. А он уже ничего не показывает, только шипит и потрескивает. И только дедушка его выключил — бабушка проснулась.
— А у Ветки щенки будут! — сообщил Мишка. — От Фока. Красивые!
Бабушка посмотрела на дедушку. Тот ухмыльнулся.
— Ну и хорошо, ну и хорошо… — как-то неразборчиво отозвалась бабушка, ставя на стол подогретые в духовке блины. — Я их маслицем освежила. Зарумянились вот… Доедайте блины и ложитесь. Уморилась я с вами. Вон на печке — воды для ног нагрела. Напарь Мишаньке посильнее. А то он сегодня в лес шастал.
Мишка чуть не подавился. А когда откашлялся, бабушка уже ушла в спальню.
— Да! Главное-то я не сказал! — прихлопнул ладошкой по столу дедушка. — Эх, бабка спать легла. Вот бы огорошил старую! Волка-то этого, что ты отдубасил, на тебя записали! Так Яков Борисыч и сказал: «Мишкин волк! Он его взял». Так что ты теперь и справку с печатью получишь, и премию. Каково, а?! Отхватил сотенку!
Мишка смутился. Он чувствовал, что волка взял все-таки не он. Фок ведь… А это собака Якова Борисыча. Но все равно было приятно!
— А может… — сказал он все-таки, чуть подумав, — мне только справку, а премию — Якову Борисовичу…
— Нет, Мишатка, нет! Если уж Борисыч сказал — все! Значит, не сомневайся — твой волк. Без тебя бы он ушел. Сколько раз такое бывало! Порвет собак и уйдет. Волк — это тебе не заяц!
Мишка представил, как приедет домой. Мать примется расспрашивать: как отдохнул, чем занимался? А он будет пожимать плечами — нормально, дедушке помогал. А вот когда уж начнет подтрунивать отец (тот без подколок дня прожить не может), Мишка вспомнит про справочку и сотенку. «За волчишку», — скажет матери. А отец сто раз прочитает справку, хмыкнет и не найдет больше что сказать. Он ведь тоже считает себя охотником: вырос в этой деревне, утятничал, рябчиков постреливал. Такой уж знаток природы, что книжки оспаривает.
«А к волку подловлю еще десяток зайцев! — уверенно думает Мишка. — Может, дядя Петя даст завтра понести ружье, а в это время наскочит кто-нибудь посолиднее! Ну это… лиса или шатун». Мишка долго представлял, как они с дедушкой и дядей Петей везут по деревне матерого шатуна.
…Мальчишек набежало! Яков Борисович идет рядом с санями и держит Мишку рукой за плечо. И все смотрят на Мишку, завидуют.
