Анастасия Ермакова - Точка радости
— Я хотела попросить вас передать там всем, что у меня полтора месяца назад родилась девочка.
— Хорошо, передам, — и спохватившись: — Поздравляю! Все в порядке? Как назвали?
— В порядке. Назвали Кирой. Как вы там?
— Да ничего. Кленово.
— Ка-ак?
— Это Юрий Андреевич придумал — кленово. Ну, вместо хреново.
— Забавно. А сам он что делает?
— Как всегда — ворчит. Но вообще он славный.
— Славный. А как наша долгожительница, Ксения Петровна?
— Да что ей сделается? До ста лет доживет!
— Хорошо бы всем так.
— Не скажите. Главное ведь не сколько, а как…
— Это верно. Ладно, передавайте нашим от меня привет.
— И Ироиде? — рассмеялась Светлана Сергеевна.
— Ей — особенный. Да напомните, что я обязательно вернусь.
В песочнице возится малыш. На вид — года два. Методично накладывает песок в ведерко, потом высыпает. И так без устали уже минут пятнадцать. Почти то же самое делал Сизиф, когда катил свой камень в гору.
А я — кидаю и кидаю свой камень в пруд. В надежде, что по воде пойдут круги. И что-то изменится…
За малышом по-отцовски рассеянно наблюдает стоящий рядом мужчина. Не одергивает, не ругает за испачканные штаны, не торопит домой. Просто молчит и смотрит. Наверное, примерно так и поступает с нами Создатель.
Мужчина садится на скамейку рядом со мной. Он высок, кудряв и задумчив. Не опасаясь быть покусанным, треплет за ухо Хвоста. Пес, к моему удивлению, не рычит, а довольно повиливает своим обрубком.
— Где же его хвост? — спрашивает сосед.
— Потерян на полях житейской битвы.
Он улыбается и кивает на коляску:
— А там у вас кто?
— Дочка. Скоро два месяца. А вашему сыну сколько?
— Год и десять.
— Приятно видеть, когда папа гуляет с ребенком.
Собеседник мой долго молчит, глядя на сына.
— А больше некому. Мамы у нас нет, — наконец говорит он.
— Как нет? Извините, конечно…
— Да ничего. Сам, как говорится, напросился. Жена погибла полгода назад. Какой-то пьяный идиот выскочил на встречку, ну и…
— О, Господи.
Я подумала — мальчик даже и вспомнить не сможет лицо своей матери.
Мужчина будто прочитал мои мысли:
— Хорошо хоть на камеру ее засняли, будет что сыну показать, когда подрастет… Ладно, извините меня, он встал, — нам с Гошей пора.
Отряхнул мальчику колени, взял за руку, потянул. Тот упирался что есть силы, не желая оставлять свое интересное занятие. Метод справиться с сильным папой был только один — разреветься. Что Гоша и сделал.
— Ну, Гошенька, что ты? Что ты? — растерялся отец.
Я подошла к малышу:
— Хочешь, покажу тебе, кто лежит вон там, в коляске?
Мальчик перестал плакать. Вопросительно-настороженно взглянул сначала на меня, потом на загадочную коляску.
— Бака, бака! — вскрикнул вдруг, показывая пальцем на подбежавшего к нам Хвоста.
— Правильно, собака. Можешь погладить, он не укусит.
Ребенок доверчиво протянул руку, которую Хвост, извернувшись, тут же лизнул.
Мы с его отцом засмеялись, а Гоша, ничуть не испугавшись, уже искал способ оседлать почти не сопротивлявшегося Хвоста.
— Терпи, Хвост, — сказала я, — придется чуть-чуть побыть лошадкой.
Из коляски донесся слабый плач. Я кинулась к ней. Дочка проснулась и немедленно потребовала к себе внимания. Так она поступала в любое время суток. Особенно ночью.
Посмотрела на часы: пора кормить. Набухающая, нежная молочная тяжесть в груди.
Подошли Гоша со своим отцом.
— Сердится? — спросил он.
— Есть хочет…
Взяв мальчика под мышки, приподняла, показала дочь.
— Ой! — удивился он.
— Ты тоже недавно таким был, — сказал ему отец.
Гоша не понял. С бессмысленно счастливым выражением лица он смотрел на все вокруг: на плачущую Киру, на папу, на меня. На то, как Хвост, отбежав для приличия метра на три, присел и, переступая от удовольствия задними лапами, поднатужился и без всякого стеснения совершил то, что совершал ежедневно, послушный зову природы.
Июль, 2008 — апрель, 2009
