Дэниэл Хэндлер - Наречия
— Извини, — сказал он.
— Ничего страшного, — ответил я.
На улице было еще довольно солнечно, и, когда я встал с постели и надел шорты, мне пришлось прикрыть ладонью глаза, чтобы как следует его разглядеть. Я стоял, прислонившись к книжным полкам Норы и Джорджа, и мне в спину упирался какой-то толстый том — что-то научное из той области, в какой специализировался Джордж, а именно из астрофизики. Наверное, все это ужасно важно, хотя, с моей точки зрения, довольно уныло. Все равно что обслуживать в ресторане столики или приползти назад к бывшему дружку, когда на душе от одиночества особенно погано. Адам посмотрел на меня, словно подумал, будто я классный мальчик, что, на мой взгляд, не так уж и плохо, и я даже пожалел, что не курю. Тогда бы я мог выдохнуть в кого-нибудь красивое серебристое облачко дыма, театрально, в задумчивости нахмурив лоб и расставив по местам всех моих любовников.
— И чем же ты занимаешься, Майк? Что ты забыл здесь, в этой глуши, такой классный мальчик?
— Я два года назад окончил колледж, — поправил я его. — И теперь, как я уже сказал, я писатель. Заканчиваю новый роман.
— Роман? Вот как. И сколько романов ты уже написал? — поинтересовался Адам.
— Один.
— Один, включая тот, над которым сейчас работаешь?
— А сколько тысяч долларов ты уже заработал, продавая свой видеоматериал? — ответил я вопросом на вопрос.
— Ладно, не бери в голову, — сказал он. — Это я в шутку, Майк. На меня иногда такое находит.
Адам соскочил с кровати и встал передо мной. На мгновение он поднялся на цыпочки и тряхнул руками — будто пес, стряхивающий с себя воду.
— Пойду проверю камеру, — сказал он и нагнулся, чтобы надеть кроссовки. — Надо пойти отлить и заодно проверить камеру. Я оставил ее в режиме записи, но при необходимости могу перемотать назад и записать заново. На случай, если что-то произошло. Хотя вряд ли, потому что мы бы с тобой услышали.
— Ты что, так и выйдешь на улицу в одних только кроссовках? — спросил я. — Как в порнушном фильме.
Адам направился в ванную.
— Никто меня не увидит, — крикнул он мне сквозь шум душа. — На улице тепло — Калифорния! — к тому же в этой глуши никого нет, малыш. Мы здесь с тобой одни. Дом стоит посреди пустыря, а соседи наверняка слиняли в Сан-Фран, где зарабатывают на хлеб насущный.
— Терпеть не могу, когда говорят Сан-Фран.
— А сейчас все так говорят — Сан-Фран, — игриво откликнулся он. — Я сейчас вернусь.
— Когда ты вернешься, — ответил я, — мы вместе пообедаем, и я угощу тебя вином. Я мог бы…
— Когда я вернусь, — ответил он, — я научу тебя сосать член.
Я прикрыл улыбку рукой, а он усмехнулся и вышел из дома Норы и Джорджа. Высокая трава, которой зарос пустырь, отбрасывала тени на стены, и я мог бы описать это в предложениях, которым не было бы равных, но мне показалось, что в этом нет особой необходимости. В том-то и заключался весь фокус — я понимал, что символично, а что нет. И если полуденное солнце отбрасывает на стену игривые подвижные тени, которые напоминают мне стайку детей, играющих в свои невинные и беззаботные детские игры, то вы не можете включить их в рассказ, потому что от детства вы переходите к кому-то такому, кто может фигурировать по крайней мере в двух главах самой главной книги моего поколения. Любовь хранит этот символический фокус, и каждый поцелуй — событие, и каждый шаг — монумент. Я бы мог зачитать целый список таких важных монументов по всей Америке и сказать вам, что они представляют собой в символическом смысле и что значило бы, если бы все они оказались разрушены. Я знал, что все это значит, и вскоре все остальные тоже узнают. Мне оставалось лишь закончить работу. И тогда я дам Адаму имя и расставлю все подробности по своим местам.
Я встал, чтобы посмотреть, где он. Адам направлялся к видеокамере, чтобы проверить запись, чем загородил мне вид, я же никак не мог решить. Дэвид? Стивен? Или что-то европейское, вроде Томаса, только чуть более задумчивое. Я вышел из спальни, приблизился к письменному столу и пробежал глазами страницы рукописи, время от времени выглядывая в окно. Оказалось, что у меня готово более шестнадцати страниц. В этот момент зазвонил телефон — как всегда, некстати.
— Мама, — машинально произнес я. — Ведь я же тебе говорил, что позвоню сам. Или я не говорил? Я работаю, и телефон меня сбивает с мысли. Я позвоню, когда буду свободен, хотя точно обещать не могу, потому что работаю подолгу, потому что я писатель, главным образом пишу романы, а это значит, что приходится много работать, но я позвоню, обещаю, только не надо меня беспокоить.
— Я переживаю за тебя, Томас, — ответила мать. — Мне тебя жаль. Я хочу сказать, что ты просто шокировал всех в воскресенье. Все спрашивали меня, все ли с ним в порядке, все ли с ним в порядке в доме Норы и Джорджа. Ты просто всех шокировал.
— Литература изменяет каждое поколение, — ответил я. — Она развивается; неудивительно, что это кого-то шокирует.
— Томас, — не унималась она, — Томас, я отказываюсь понять, какое отношение имеет к этому бритье головы?
— Я же тебе говорил, что герои всегда проходят через изменения, в этом суть любой истории, и потому важно уловить момент, когда что-то меняется, и что бритая голова — это символ, и что в символическом смысле бритье головы означает, что герой родился заново, что он лыс, как и в тот день, когда впервые появился на свет.
— Когда ты появился на свет, у тебя на голове были волосики, — продолжала гнуть свою линию мать.
— Ты поймешь роман, когда он будет опубликован! — прокричал я в трубку. — Тогда ты сможешь перечитывать непонятные места до тех пор, пока до тебя не дойдет их смысл!
Я бросил трубку и увидел, что Адам смотрит на меня и улыбается.
— Ш-ш-ш, — произнес он. — Я с того края пустыря слышал твои крики. Не иначе, как женщина.
Я посмотрел на него. Если не считать кроссовок, он был гол, как в тот день, когда впервые появился на свет.
— Угадал, — ответил я.
— Такое случается сплошь и рядом, — заметил он, глядя из окна. — Везде, куда ни кинь. Вечно эти бабы жалуются на что-то, вечно они чем-то недовольны, только и делают, что тянут из нас деньги. Стоит ли удивляться, что после этого кто-то взрывает здания.
— Я не намерен взрывать здания, — ответил я и потянулся к нему. — По-моему, взрывать здания просто глупо.
На сей раз я позволил ему обнять меня, хотя в романе такой сцены нет. Но вы об этом, конечно, догадываетесь, потому что там нет никакого Адама или Томаса. Там нет грустного описания заката, нет строчек о том, как постепенно в комнате становилось темно, так что к тому времени, когда мы с ним закончили, нам пришлось в темноте на полу нащупывать его вещи.
— Снова пойдешь проверять камеру? — спросил я.
— Да, надо, — ответил он, выглядывая в окошко на еле различимый в сумерках пустырь. После чего ему в голову пришла идея получше, и он включил телевизор рядом с той стороной кровати, на которой спала Нора. Белые дети доставали из коробки огромную мягкую игрушку. — Ничего, — произнес он. — Иначе бы наверняка прервали программу. Если бы очередное здание взлетело в воздух, вряд ли по телику стали бы показывать, как дети открывают подарки. Оставить или выключить?
— Что?
— Телик. Оставить или выключить? Мне надо упаковать камеру. Увидимся завтра.
— Что?
— Приеду сюда завтра утром. Говорят, ночью вряд ли что произойдет.
— В принципе ты мог бы и остаться, — ответил я. — Вдруг что-то произойдет, когда ты будешь в пути?
Адам набросил на себя рубашку.
— Значит, тебе понравилось, признайся, Майк? Я приеду сюда завтра утром, и мы с тобой займемся этим еще разок. А камеру я оставлю включенной.
— В принципе ты мог бы и остаться, — повторил я.
— Нет, — ответил он. — Ни к чему. Да и тебе советую ехать домой. Вдруг хозяева вернутся и застанут здесь бритоголового сопляка.
Я потянулся, чтобы налить себе еще вина, но оказалось, что Адам его уже выпил, не иначе, пока я дремал, потому что рядом с кроватью стояла пустая бутылка — идеальный символ происходящего.
— Между прочим, этот дом принадлежит мне.
— Говори-говори. — Адам застегивал молнию на брюках. — Подозреваю, что в этой кровати спят какие-то пожилые люди, их фотографии развешены по всему дому. Так что не пытайся уверить меня, будто ты хозяин старинных часов, Майк, или бутылок вина, которое ты тут пьешь.
— Можно подумать, ты ничего не выпил, — сказал я. Аудитория в студии рассмеялась какой-то реплике героев телесериала. Очередная символичная деталь, которую я непременно использую, если мне захочется расцветить роман ссылками на поп-культуру.
— Ты вроде меня — тебе тоже хочется кем-то стать. Ты, как и я, знаешь толк в возможностях. Вся разница в том, что я могу объяснить, если кто-то меня спросит. Людям в принципе все равно, что я делаю на их пустыре со своей камерой.
