Вера Чайковская - Мания встречи (сборник)
А Клара обсуждала с шофером плохо очищенную от наледи дорогу, пробки, климат тут и климат там, экологию, возможности в России американского бизнеса и особенности подмосковной дачной жизни, в которую шофер был погружен по макушку – он ремонтировал дачу в трех часах езды от Москвы.
– Это недалеко, – пояснял шофер самому себе (Клара его не слушала), – у соседа дочка в институт оттуда каждый день ездит. Каждый день.
Свернули в Банковский. Одя забыл номер дома и вообще не хотел вылезать. Клара его буквально выволокла из машины, заплатив шоферу гораздо меньше, чем он ожидал от такой «шикарной» дамочки. Это было даже меньше, чем платили бедные бюджетники.
– Тут ее квартира? – спросила Клара, поднимая воротник манто, хотя ветра не было. Ночь стояла тихая и влажная, предвещающая весну.
– Мастерская, – прохрипел Одя.
Клара быстро, слегка раскачиваясь, пошла по обледеневшем тротуару. Шла она на высоких каблуках, что было актом женского героизма, поддерживая под руку Одю, который пошатывался и спотыкался.
«Я – подлец! Я – подлец! – кричал в его душе безумный голос. – Зачем я веду к Фире эту ужасную Клару? Эту дьяволицу, эту жену Потифара, которая и на меня почти польстилась, но почувствовала, что мне противна. Или потому и польстилась?» Одя как-то непроизвольно углубился в навязчивые размышления, из которых его вывел истерический выкрик Клары:
– Горит!
Он вздрогнул, вскинул глаза и близоруко вгляделся в темноту. О, он с первого мгновения понял! Он понял (может, поэтому он сюда и пришел? Его привело). Горел дом, где была Фирина мастерская. Большой, еще довоенный, прочный… Пылал в темноте ночи. С шумом подъезжали пожарные машины. Возле дома суетились пожарные со шлангами. В сторонке стояли жильцы, успевшие выбежать из горящего дома. Вокруг толпились зеваки и любопытствующие. Внезапно Одя сообразил, что горит именно в той части дома и даже в том углу, где находится (или уже находилась?) Фирина мастерская.
– Это Фи‑фи‑ра. Ее ма‑ма-стерская г-горит! – снова заикаясь, выкрикнул Одя, выскользнув из цепких Клариных рук. Клара тут же, картинным жестом, вскинула их к небу, словно благодарила Господа за этот пожар в мастерской соперницы.
Напрасно! Напрасно она так торопилась! Господь поступает совсем не так, как его просят глупые людишки, пытаясь по-своему интерпретировать его поступки, не зная дальних умыслов. Одя внимательнее взглянул на кучку толпившихся возле дома погорельцев и вдруг припустил к ним со всех ног – так ему, во всяком случае, казалось. На самом деле он еле шел, ноги разъезжались от волнения и усталости на обледеневшем тротуаре. В отблесках пожара он увидел двоих. Они, они… Ну да! Они были очень похожи на Фиру и Сиринова, но только какие-то неузнаваемые, немыслимо другие! Или это от огня, волнения? Или это с Одей произошло нечто такое, что он с трудом их узнавал? Видимо, они убегали из мастерской впопыхах, хватая из одежды, что придется. На Фире болтался мужской пиджак, а поверх него было накинуто мужское пальто – Одя узнал пальто, в котором видел Сиринова, убегавшего от Либмана. Сам же Сиринов был в одной замшевой куртке, сильно обгоревшей с одного боку. В руках он держал куклу, которую Одя прежде видел в Фириной мастерской. Видимо, это была с детства любимая Фирой кукла, кукла-талисман, которую она любила и хранила. И вот Сиринов спас ее из огня. А Фира прижимала к себе какой-то сверток.
Но дело было не в нелепой одежде, не в кукле, не в свертке… Их лица были неузнаваемы. И странно было видеть, как они сияют счастьем. Не убиты горем, не опечалены, а буквально сияют счастьем! Он никогда их такими не видел. Он вообще никогда не видел людей, на чьих лицах бы запечатлелось выражение столь несомненного счастья. Но как же так? Ведь у многих горе, пожар! Да и они сами, конечно, пострадали. Но тут же Одя подумал, что счастье не выбирает мига. Оно есть – и прекрасно! Они стояли, отделенные от происходящего, прижавшись друг к другу, погруженные в какой-то свой сон.
– Фира! – тихо позвал Одя. – Фира!
Она подняла счастливый непонимающий взгляд на Одю.
Он ужасно смутился и, не зная, что сказать, снова маниакально продолжил тему рукописи, из-за которой Фира с ним порвала.
– Это у вас рукопись?
Он показал на сверток в ее руке. Фира наконец его узнала и заулыбалась еще ослепительнее.
– А, это вы, Володя!
(Точно в его появлении не было ничего исключительного!)
– Нет, не рукопись, к счастью, – тоже улыбаясь, ответил за Фиру Сиринов. – Рукопись, как ей и полагалось, сгорела. А это Фирочкин автопортрет. Единственная спасенная работа.
– Как? – ужаснулся Одя. – Фира, сгорели ваши картины? Надо же попытаться спасти!
Он бросился в ту сторону дома, где была Фирина мастерская, но его не пустили пожарные.
– Там картины! Пустите! – кричал он тонким голосом, вытирая кулаком внезапно хлынувшие слезы.
– Сгорело. А что не сгорело – подберем. Не волнуйтесь, граждане!
Пожарные оттесняли Одю все дальше от того места, где была мастерская. Вдруг Одя услышал знакомый женский голос, но необычайно пронзительный, усиленный до крика. Оглянувшись, он увидел Клару, которая вцепилась в куртку Сиринова и пыталась оттащить его от Фиры. При этом она что-то злобно выкрикнула по-английски. Несколько дюжих молодцов-полицейских подошли к Кларе, оторвали от Сиринова и отвели в сторонку, посадив на обгоревший колченогий табурет.
– Не волнуйтесь, женщина, вам заплатят страховку. Если застраховано.
Клара продолжала что-то выкрикивать на смеси английского и русского. Одя встретился взглядом с Сириновым, и тот его поманил.
– Послушайте, юноша! Я ведь с вами знаком, правда? Вы – ученик Саши Либмана, я не ошибаюсь? Сделайте мне одолжение. Эта женщина, которая сидит на табуретке, видите? Она имела ко мне отношение. Она – моя бывшая жена. Как бишь ее зовут? Кира? Оксана? Совсем вышибло из головы. Но неважно. Скажите ей, что я все ей оставляю. Все, что нажил там, в Америке. И это ее успокоит, вот увидите.
Одя оглянулся на сидевшую Клару, но он не хотел уходить от Фиры и Сиринова – он боялся потерять их из виду. И в самом деле они стали выбираться из толпы.
– Уходите?
Одя вырос на их пути.
Ответил Сиринов, придерживая за локоть дрожащую Фиру:
– Уходим, юноша, уходим…
– Но там, в этом вашем сознании… Там же так холодно, так одиноко… О котором вы писали в своей рукописи…
– Вы о чем? – В голосе Сиринова прозвучали надменные нотки. – Я же вам сказал – рукопись сгорела. Ее нет! А мы… Мы в леса и поля. Как там пелось в пионерском детстве? «Бегут, бегут, бегут над нами облака!» Честное слово, ничего счастливее не было в жизни, чем эта дурацкая песенка. Пели ее в походе… Буду что-нибудь преподавать. Может быть, физику, математику. А может быть, эстетику. В клубе, техникуме – где возьмут. А Фирочка – рисование. Важнейший предмет!
Фира повернула к Володе свое ставшее совершенно прекрасным лицо, несмотря на сажу или копоть от пожара на лбу.
– Правда, Володя! Мы… в леса и поля. У моего отчима есть дом под Рязанью. Совсем пустой. Там рядом маленький городок… Скорее всего, ничего у нас не получится, но мы попробуем.
И рассмеялась, словно была совсем дурочкой или ребенком. И Сиринов не зря спас из пожара ее детскую куклу. Впрочем, судя по всему, они оба впали в детство.
Одя подошел ближе к Фире.
– Фира, а картины? Вам не жаль?
– Ах, Володя! Ничего, ничего не жаль! Лучше напишу, смелее! Только автопортрет останется от этих времен. Он все вобрал!
– Фира, а я? – совсем тихо спросил Одя. – Как же быть мне? Я так к вам привязался! Можно мне с вами? Я не буду мешать. Пристроюсь где-нибудь в сторонке, в уголке. Тоже что-нибудь буду преподавать. Да хоть вам помогать, Фира! Мне бы только рядом с вами!
– Э нет! – сердито проговорил Сиринов. – Это не годится, да, Фира? Третий – лишний. Хватит нам третьих. Мы уж как-нибудь без вас. Идите же успокойте мадам. Это вы ее сюда привели? И зачем? Впрочем, может, к лучшему. Разом с этим покончить. Да, Фира?
– Володя, – ласково сказала Фира, – я вам напишу, скажите мне свой адрес – я запомню. Мы устроимся, и я вам обязательно напишу. Скорее говорите!
Одя пробормотал свой адрес, но так тихо и таким дрожащим голосом, что едва ли она что-либо разобрала. Но она кивнула, точно разобрала, и продолжала, все так же ласково:
– Я о вас, Володя, буду вспоминать и об Александре Александровиче…
Сиринов повернул лицо к ней, она – к Сиринову. И они оба опять точно застыли…
…Возле Клары, не желающей успокоиться, суетились полицейские. Потом подбежал врач из «скорой» и дал ей валерьянки.
– Не волнуйтесь, дамочка! Всех расселим и трудоустроим. Если удастся, конечно, – успокаивал Клару дюжий полицейский.
