Эдуард Семенов - Допельдон, или О чем думает мужчина?
— Но это все равно не меняет. Губы ведь действительно похожи на рану.
Она кивает головой.
— Ну пусть похожи. Слушай, хватит мне морочить голову. Ты поел?
— Поел.
— Тогда, может, поедем отсюда. А то здесь что-то шумно стало.
Вечер действительно уже вошел в свои права. Хозяин сделал музыку погромче, а посетители кафе стали чаше заказывать пиво, чем шашлык. У кого-то даже на столах появилась водка, хотя я точно помню, что в меню такого продукта не было. Да и пить в жару водку. Бр-р-р!
— Поехали? А куда?
— Ну ты сам хотел купаться?
— Купаться?
Я снова смотрю на ее губы, и тут у меня в голове рождается новая версия моей теории. Наверное, все же раньше люди состояли из двух половинок. И соединены они были как раз в районе губ. Половинки умели разговаривать глазами и отлично друг друга чувствовали. Они ведь были единым целым. И тот, злой, разделяя нас, полоснул своим лезвием именно по месту соединения. И мужчины от боли стали врать, а женщины нести всякую чушь.
Ну прямо как сейчас моя принцесса. Я, конечно, ей об этом не говорю. Боже упаси! Но тем не менее.
Есть только один способ прекратить этот словесный поток. Соединить эти губы. Пусть не навсегда, но хотя бы на время. «Какое там «купаться»?»
Все мое существо в настоящий момент хочется только одного, проверить теорию о двух половинках, но мешает стол.
«Какое купание? Ты что не видишь, что я тебе хочу больше жизни?» — спрашиваю я ее глазами, чтобы не врать. — «Вижу!» — отвечают мне ее глаза, чтобы не нести всякую околесицу. — «Тогда нам действительно пора?» — спрашивают мои глаза. — «Нам уже давно пора», — отвечает она.
Расплачиваемся, благодарим за ужин. Это обязательно! Хозяин расплывается в улыбке. Мы выходим из-за стола. Я сдерживаюсь ровно до того момента, как мы садимся в машину, и тут же начинаю осыпать ее поцелуями. Плечо, шею, мочку уха. От моих прикосновений Марина вздрагивает.
— Извини, я такой потный и грязный, но я тебя так хочу, что у меня нет сил терпеть! — выдавливаю я из себя, наконец, вслух.
— А я уж думала, что ты никогда этого сегодня не скажешь!
Мои губы, наконец, находят ее. Или ее губы мои.
Они сладкие и мягкие. Чуть-чуть пахнут табаком, шашлыком и соусом. Самую малость. Но от этого вкус губ становится только еще приятнее. Я хочу закрыть своими губами все ее пространство. Всю ее алую рану. Кажется, мне это удается. Я касаюсь своим языком ее языка, и они вместе начинают вибрировать. Сейчас еще секунда — и мы должны стать одним существом. Еще мгновение. Но в это момент у нас заканчивается воздух.
И мы разлепляемся. Переводим дыхание и снова набрасываемся друг на друга, только на этот раз наши поцелуи не такие плотные, мы ласкаем друг друга нежными прикосновениями.
«Допельдон! — рождается в этот момент в моей голове, на краю сознания, и я успеваю подумать: — Точно, может быть, существо, соединенное губами, называлось именно моим словом? Да, что-то в этом слове точно есть от двойного существа. Это как допельхерц — «двойное сердце». Есть такое немецкое лекарство…»
— Ну так как? Купаться или…? — произносит Марина вдруг, уворачиваясь от моих губ и прерывая ход моих мыслей на самом интересном месте.
— Конечно «или», — отвечаю я. — Какие могут быть еще варианты?
— Тогда поехали.
Машина ревет и с пробуксовкой стартует. Меня аж отбрасывает на спинку кресла, отрывая от принцессы. Что такое «или», не надо никому объяснять. И куда ехать, когда хочется «или» для нас понятно.
Мы едем на Москва-реку.
О губах и глазах
Машина плавно входит в поворот. Шины, разогретые о теплый асфальт, приятно шуршат. И под их шелест у меня в голове успевает проскочить еще несколько бредовых идей.
«Наверняка, этот кто-то, кто полоснул ножом по губам, сделал массу всяких способов, чтобы не допустить соединения половинок, чтобы не появился допельдон…».
Мы притормаживаем, переезжая железнодорожные пути. «Во-первых, он всех перепутал». Нас подбрасывает на рельсах. И мои мысли в голове основательно взбалтываются, как коктейль. «Ведь мало соединить половинки, надо чтобы эти половинки были своими».
Перекресток. Еще один пост ГАИ. Постовой провожает нас подозрительным, а может, завистливым, взглядом. Да, скорее всего второе!
«Во-вторых, он придумал пищу». Машина снова набирает скорость. Марина любит быструю езду. «Скорее всего, когда половинки были единым целым, они могли питаться собственной внутренней энергией».
Снова притормаживаем и сворачиваем с шоссе к обрыву. «А после разделения ее стало не хватать… И человечество забыло, что такое допельдон…» Мы едим вдоль берега, выбираем место для стоянки. «А как же моя теория согласуется с теорией о «гомо флайенсах»?»
Выбираем в буквальном смысле слова, потому что все полянки на краю обрыва уже заняты. «Получалось, что тоже неплохо, так как четыре крыла все же лучше, чем два. Подъемная сила больше…»
Наконец, и нам улыбается удача. Мы замечаем свободную поляну, прикрытую от посторонних взглядов кустами.
— Сюда? — спрашивает меня Марина. И я отвечают ей фразой приснопамятного Владимира Вольфовича: «Однозначно!». Или не отвечаю? Наверное, все же это я сам себе отвечаю, потому что Марина раздраженно переспрашивает: «Сюда?» Может, это я сам с собой рассуждаю?
Я лениво пожимаю плечами.
— Да какая разница? Давай сюда!
Марина тяжело вздыхает, коситься на меня недовольно, загоняет машину на поляну. Мне понятна причина ее недовольства. Ведь, по идее, я — мужчина и должен принимать решения во всех важных моментах, а так получается, что я отлыниваю от своих прямых обязанностей.
Выключает двигатель. Мотор еще какое-то время урчит, как уставший зверь, и затихает.
Мы привыкаем к накатившей на нас тишине и развернувшемуся перед нами пейзажу. Розовое небо, красное солнце, заходящее в тучу, и спокойная гладь мощной реки.
— Не злись, моя принцесса, пожалуйста! — я поворачиваю к ней лицом и улыбаюсь. — Я был не прав!
— В чем?
— В том, что отстранился от принятия решения. Извини, я задумался.
Река дышала, отдавая тепло, накопленное за день, и над ее поверхностью носились ласточки в погоне за мошкарой. Спокойствие реки, видимо, передалось и моей принцессе, потому что она не стала взрываться, а предпочла лечь мне на плечо и прошептать на ухо.
— Когда ты со мной, ты не можешь думать ни о чем, кроме меня!
— Конечно, — вру я. — Я и думал как раз о тебе.
— Правда, и что ты думал?
— Да, вот вспоминаю твой рассказ.
— В смысле?
— Ну, вот ты вчера встречалась со своим бывшим мужем. Неужели у тебя ничего не екнуло в груди?
Мне кажется, что лежать на моем плече в машине довольно неудобно, поэтому я хочу подложить ей под голову свою ладонь. Она целует ее и замечает на ней сорванные мозоли, которые я заработал сегодня, закапывая Графа. Правда, прежде чем спросить, откуда они, отвечает на мой вопрос другим вопросом.
— А что у меня должно екнуть?
— Я не так выразился. Я хотел спросить, если бы он сегодня вдруг сказал тебе, давай жить вместе. Давай, попробуем все сначала. Ты бы согласилась на это предложение?
Марина усмехнулась, потому что вчера они обсуждали как раз обратное, пытались решить свой квартирный вопрос и сделать так, чтобы больше никогда не пересекаться на квадратных метрах трехкомнатной квартиры в одном из престижных районов нашего города. Не пересекаться не только друг с другом, но и с родителями и родственниками.
Задача в нынешних условиях практически невыполнимая, но, как ни странно, ей это вчера удалось.
Собственно поэтому я и смотрел на ее губы там, в кафе, не отрываясь, потому что не мог поверить в то, что Марина говорила. Вернее, я не мог поверить, что эти губы могли быть и одновременно мягкими и сладкими, как мед, и жесткими и твердыми, как лед.
Нет, не правильно. Я восхищался этими губами, и это чувство восхищения меня переполняло и пугало. Потому что жестокость женщины — это самая страшная вещь на свете. Ведь там, в кафе, Марина совершенно спокойно рассказывала, как, практически, раздела своего бывшего мужа, отца ее ребенка, заставив заплатить его за размен квартиры по полной программе.
И причиной такой житейской жестокости был он сам. Ее муж.
— Нет, — ответила Марина. — Мы как-то после развода разговаривали на эту тему с ним. Ну, когда уже боль прошла, и мы стали встречаться с ним, чтобы обсуждать какие-то проблемы.
— И?
— Муж спросил меня, а как же мы будем заниматься сексом после этого? И я, подумав, сказала, что да, это будет невозможно.
Марина погладила мои мозоли на другой руке.
— А это у тебя откуда?
— Да, ерунда, — я переворачиваю руку ладонью вниз. Она кладет свою руку на нее. — Ты не можешь простить его за то, что он ушел? Бросил тебя?
