Андрей Кузечкин - Не стану взрослой
— Не-а, — ответила Элла.
— И как-то не тянет, угу?
— Угу.
— Вот. И не факт, что потянет, как только ты закончишь свой факультет этих самых связей с общественностью.
— Пиарщики всегда нужны…
— Я не говорю о востребованности. Я говорю о том, что тебе самой, может быть, ничего этого не захочется.
— Может, и не захочется. Дожить надо.
Максим решился на лобовую атаку:
— Эль, а тебе никогда не хотелось покончить с собой? Знаешь: взять да и выпрыгнуть в окно. И все.
— Ну, хотелось… — сказала Элла. — Когда депра мучает.
— И часто она тебя мучает?
— Ну, бывает…
— И ты бы сделала это?
— Три года назад хотела.
— Почему?
— Одноклассники довели.
— А, понимаю. Бывает. А что остановило?
Элла помолчала, сложив руки на груди. Ей нелегко было об этом вспоминать.
— Если б я это сделала, все были бы только рады. Наша класснуха говорила, что я тупая и что меня даже семечками торговать не возьмут. В классе со мной никто не общался. А одна девка меня постоянно травила по-всякому. Мне вообще сказать ничего было нельзя, она тут же передразнивала. И все ржали. У меня была такая мысль: выйти к доске отвечать и на глазах у всех упасть на ножик.
— Но ты удержалась?
— Да, — мрачно сказала Элла. — Больно жирно для них.
Максим обнял ее:
— И с тех пор ты об этом больше не думаешь?
— Думаю, но редко. Я теперь живу, как мне нравится.
— И взрослеть не боишься.
— Не боюсь. В любом возрасте можно жить, как тебе нравится. Мне кажется, я и в семьдесят лет буду такой же, как сейчас, — она вяло улыбнулась. — Надеюсь.
— Хочешь чего-нибудь? — спросил Максим.
— Энергетика.
— Пойдем, купим.
Взявшись за руки, они вышли на тротуар.
— Макс, а можно я тоже спрошу… — несмело попросила она.
— Да?
— У тебя глаза очень грустные. Почему?
— От природы такие.
— Максик, мне кажется, тебе очень больно, — неожиданно сказала она. — Я знаю. У меня так много раз было.
Он не стал отпираться:
— Ну да, есть немножко.
— Ты кому-то сделал плохо?
— Да.
— Максик, прости себя. Ты никому ничего не должен.
Он мог бы поспорить, но не стал.
Элла стала заметно разговорчивее. Максим называл ее Эля или Элька, она его — Максик. Девчонка была одета как вчера, лишь вокруг шеи намотан легкий розовый шарфик.
Вдоль тротуара стояли красивые скамеечки с выгнутыми спинками, почти все были заняты парочками. Максим задержал взгляд на одном молодом человеке, чья бритая наголо голова блестела в свете фонаря, будто огромная лампочка. Он узнал сноба-интеллектуала, которого видел вчера в кинотеатре, Молодой человек что-то горячо доказывал сидевшей рядом девушке, потрясая зажатой в руке банкой дорогого пива. Максим прислушался и уловил только:
— …Понимаешь, а страсть — это всего лишь тоненькая прослойка…
А он, наверное, сильно хочет ей присунуть свою «тоненькую прослойку», подумал Максим и усмехнулся.
Вскоре он услышал музыку, которая доносилась из репродукторов над входом в круглосуточный супермаркет. Звучала красивая инструментальная композиция с лидирующей флейтой — Кенни Джи или что-то вроде того. Максим и Элла шли сквозь эту мелодию, как сквозь живой, журчащий водяной поток, смывая с себя накопленные за день грязь и усталость. По крайней мере, именно так показалось Максиму с его богатым воображением. Элла еле заметно улыбалась — ей тоже было хорошо.
Все-таки она не настоящая эмо-гел, не «тру», как принято говорить. Просто девочка, одетая в черное с розовым. И не грустная, а просто задумчивая, вся в себе. Так бывает: человек напяливает на себя какую-нибудь униформу и думает, что теперь он другой. А Элька — обычная девчонка, которой всего лишь не хватает внимания.
— Эй, посмотри! — воскликнул он.
— Что?
— Там! — Максим указал на другую сторону улицы.
— «Санитары города»… — удивилась Элла.
Парни в желтых комбинезонах и желтых кепках шагали колонной по двое, будто солдаты, — только что не в ногу. Их было десятка четыре.
— У меня от этих ребят мороз по коже. Фашня какая-то… — пробормотал Максим. — Что они тут делают вообще?
— У них тут поблизости Центр развития…
— Я не об этом. Что они тут делают ночью, в полном составе?
— Работа какая-нибудь…
— Какая-такая работа, которую дворник не может сделать днем?
— Но они не совсем дворники…
— Это точно.
Максим, остановившись, смотрел на парней в желтой униформе, пока последние двое не скрылись за поворотом.
* * *Вадим Мельников вышел из своей комнаты, распахнув дверь ногой. Подозрительно понюхал воздух и быстрыми шагами отправился на кухню.
— Чёй-то ты делаешь? — мрачно спросил он.
— Вон там на столе пробная партия, — грустно отозвался Константин, не поворачиваясь к соседу. Он сидел на табуретке возле плиты и неотрывно смотрел в духовку, будто в экран телевизора.
Вадим с сомнением посмотрел на самодельное печенье, горкой лежавшее на тарелке. Печенюшки были разной формы и толщины. Вадим надкусил одну.
— А ничего, — буркнул он. — Чёй-то ты в пекари подался?
— Вот, нашел, — Константин показал книгу рецептов. — В кладовке, среди хозяйкиных вещей. Думаю, а возьму да состряпаю чего-нибудь.
— И на хрена? Ты ж вроде сладкое не любишь?
— Да не знаю… Чего-то торкнуло. Вот придут Макс со своей девчонкой — хоть пожуют немного.
— Он опять сюда свою толстуху притащит?
— Не знаю, возможно. Он позвонил, сказал — ушел гулять с Элей, будет очень поздно.
— И не в лом ему!
— А в чем-то он прав, знаешь, — судя по голосу, у Кости было плохое настроение. — Живет, как ему нравится, и не заморачивается.
— Лучше бы со мной по сетке порубился, чем с жирными бабами обжиматься, — пробормотал Мельников.
— Ну, он вообще-то не для этого приехал.
Вадим недовольно что-то пробурчал с набитым печенюшками ртом.
— Ты ж не собираешься провести за играми все лето?
— Собираюсь, — заявил Вадим. — Я собираюсь посвятить этому остаток жизни.
— Радикально. А на жизнь как будешь зарабатывать?
— Как Максим.
— Ты серьезно? А ничего, что Максим в наши годы уже супер-мега-чемпион?
— Ему девятнадцать.
— Да? Странно. Я б ему дал двадцать один. Ну тем более. Куда тебе!
— Мне кажется, в любом возрасте не поздно.
— Да лучше делом займись. Ай, да чего я… — Костя махнул рукой. — Тебе разве чего докажешь.
— Да, — угрюмо согласился Вадим. — Я дерьмо и дерьмом останусь.
— Пришел действовать мне на нервы своим нытьем?
— А что делать, если Инет отрубился.
— Ну, не знаю… В игрушки поиграй.
— Не могу, глаза болят. Фильмов тоже смотреть не хочу. Я никчемное создание.
— Да что ты такое говоришь, а?
— Я говорю, что моя жизнь ничтожна, как и я сам.
— Вадимка, я это от тебя слышу уже целый год. Ничего ж не изменилось! Тебе скоро двадцать один. Сделай что-нибудь над собой.
— Чего?
— На работу устройся.
— А смысл?
— Деньги появятся. Девчонки любить будут.
— Меня уже никогда не будут. И жизнь моя уже миллион раз просрана.
— Заткнись. Надоел уже.
Костя вынул из духовки противень, высыпал готовое печенье на тарелку.
— Осторожно, горячее, — предупредил он. — Все не жри, оставь Максу и Эльке.
— Че делать, а? — Вадим пощекотал пальцы щетиной.
Константин пожал плечами — он знал, что его сосед редко ложится спать раньше четырех утра. Да и самому спать не особенно хотелось.
— Предложение такое, — сказал он. — Сейчас мы одеваемся и идем куда-нибудь.
— Куда?
— А все равно куда. Может, с какими-нибудь двумя девчонками познакомимся.
— И че я буду делать?
— Ничего. Говорить буду я, а ты знай себе молчи с умным видом.
— Ну и будет у тебя две бабы, а у меня ни одной! — произнес Вадим заранее обиженным голосом.
— Во дурак-то, а… Ты идешь или нет?
— А че я буду делать… — повторил Вадим. — Не, не пойду.
— Точно?
— Точно. Не хочу никуда идти. Все.
— А с Максом бы пошел?
— С Максом? Пошел бы…
Костя озадаченно прищелкнул языком: имя Максима действовало на Мельникова как заклинание.
— А я тоже никуда не пойду. У меня завтра собеседование, лучше выспаться. А то примут за алкаша.
Вадим ушел. Константин задумался. Крепко задумался.
Пожалуй, впервые в жизни у него появилась убедительная версия: как объяснить странное поведение Мельникова. Почему Вадим так шарахается от девчонок, и в чем причина его необъяснимой тяги к Максиму.
С Максом нужно поговорить, решил Костя. Серьезно поговорить.
Вадим Мельников вернулся в свою комнату и едва успел затворить за собой дверь, как из кухни донесся громкий звон разбитого стекла. А затем — громкая ругань Кости.
