Ингрид Нолль - Натюрморт на ночном столике
Одна молодая пара на пляже едва не заставила меня расплакаться. Как хороши собой были оба! Загорелые, блестящие, стройные тела, черные кудри! Они просто светились! Как малые дети они играли с мячом, со смехом валяли друг друга в песке и уплетали мороженое из одного вафельного стаканчика. Как они были счастливы! Как невинно радовались друг другу! А я? Сижу на пляже с сестрой, рисую, одергиваю время от времени детей, чтобы совсем не распоясывались, и тоскую о неверном муже! Пролетела моя молодость, и никогда больше не испытать мне восторга первой любви, если я вообще когда-нибудь его испытывала.
Жители Искьи не похожи на континентальных итальянцев, отдыхающие отличаются от туристов на итальянском континенте. Здесь на острове люди замкнуты, себе на уме, своевольны и независимы. Здешние мужчины — это не те пресловутые папагалло,[27] похожие на попугаев. Таким робким, застенчивым, нелюдимым индивидуалистом был и мой художник Паоло. Я частенько скучала по нему.
Многие туристки с севера совершенно сознательно заводят интрижку с latin lover.[28] Мне было неприятно наблюдать, как провоцирующе вели себя стареющие дамы, как готовы были к любому флирту, как отчаянно бросались в авантюру. Строгие южанки, одетые в черное, нравились мне больше, с ними мне было бы уютнее, чем с пятидесятилетними немками, что рыщут по курортам в поисках приключений и жадно набрасываются на молоденьких итальянцев. А эти, в свою очередь, раздражали меня своей безмозглостью и навязчивостью. Я замучилась: мне каждый день приходилось отшивать очередного поклонника моей белокурой шевелюры.
В 1716 году итальянец Габриеле Сальчи нарисовал попугая среди зашифрованных символов чувственных утех. Только женщина могла так соблазнительно сервировать стол: скатерть из голубого шелка, сверху накинута другая — белая, батистовая, воздушная, невесомая, прозрачная, как фата, а по краям — тончайшие кружева. На столе — корзина с фруктами, к ней прислонили скрипку, рядом круглый поднос, на подносе — необыкновенный, искуснейший кубок с вином из тончайшего отшлифованного стекла. Взглянешь на свежие фрукты, на сахарный бисквит на подносе — и слюнки потекут. Ухо уже заранее предвкушает нежные звуки скрипки, ноздри втягивают запах розы, еще не распустившейся до конца, пальцы уже скользят по кружеву, по стеклянным узорам кубка, глаз радуют яркие цвета, их замысловатая, заманчивая игра и переливы. Попугай, сидя среди фруктов, жадно, даже алчно заглядывает внутрь плода инжира, который только что продолбил клювом. Птица вцепилась в шкурку вкусного спелого фрукта хваткой лапкой, острыми коготками крепко держит заветный плод. Наверное, это пестрое яркое создание с кривым клювом — аллегория сексуального вожделения. Видно, уже в те ранние времена художники изображали на полотне и похоть, и страсть, тайно, конечно, скрыто, одними намеками, символами, шифрами, но гораздо раньше, чем мы увидели это в кино в самом неприкрытом виде. Эротической символикой наделили именно плод инжира, в розовую нежную мякоть которого хищно впивается клювом попугай. Рядом лежат дыня, виноград и персики, но маленький сластолюбец не обращает на них внимания.
Вот и нынешние папагалло похожи на эту пеструю птичку. Они всегда так веселы, улыбчивы, радостны, они очаровывают, берут приступом, застают врасплох, обескураживают тем, что никогда не скрывают своих намерений, своего желания. О да, они в любой момент готовы со сладострастием впиться в спелый сочный плод, и совесть их молчит. Неужели я превратилась в перезрелый инжир? Эллен пинала меня, как упрямую старую клячу: — Из меня тоже сделали такую «порядочную женщину», что я после смерти мужа шарахалась даже от собственной тени. Вам, молодым женщинам, надо быть посмелее!
— Но я-то не вдова! — запротестовала я. — Может быть, мне так трудно с мужчинами, потому что меня еще наш папочка куклой бесчувственной считал?
Эллен возразила, что у любой женщины с мужчинами не всегда все гладко, и наоборот.
Мне хотелось что-нибудь сестре подарить, но вот что? Украшений она почти не носила, чудной оригинальный стиль ее одежды был мне непонятен. Я полдня после обеда бродила по магазинам и лавочкам, пока наконец в Касамиччола не нашла керамическую вазу для фруктов, украшенную фарфоровыми плодами.
Эллен была очень рада.
— Но у меня есть еще одно желание: нарисуй мой портрет! — сказала она.
У Паоло это получилось бы гораздо лучше, подумала я, на моем разбитом семейном портрете внешнее сходство некоторых моих родственников можно заметить, только если очень сильно постараться. Но я все-таки решилась. Сестра послушно и терпеливо мне позировала, но творение мое не удалось, и Эллен скоро сама это заметила.
— Знаешь что, Анна, — сказала она, — люди у тебя действительно выходят не очень, a вот предметы гораздо лучше. Так что ты лучше нарисуй мне натюрморт, из одних только вещей, на память, пусть напоминает мне об Искье.
Мы набрали ракушек, нашли филигранный скелет морского ежа, красные цветы олеандра, сложили все это в новую вазу для фруктов и поставили на балюстраду, окруженную бугенвиллеями, так что получился вдохновенный островной натюрморт.
Я уже начала рисовать, когда явились дети и меня прервали. Оказывается, они ныряли, подвергая свою жизнь опасности, и нашли на дне морском драгоценные камни. Выяснилось, что это осколки кафеля из бассейна, гладко отшлифованные морем. Мы добавили эти сокровища к нашей икебане.
Эллен поехала в Форио и тоже купила мне подарок — гравюру на меди эротического содержания: кентавр обнимает нимфу.
— Повесь это у себя дома над кроватью, — велела она, — и убери со стены святого Иосифа!
Мы посмотрели друг на друга и засмеялись. Две недели полного безделья, солнце, море и хорошая еда сделали меня похожей (разумеется, слегка) на сладострастную нимфу.
В ту последнюю неделю вдруг резко сменилось настроение у Лары. Из самой жизнерадостности она превратилась в сварливую, нервную брюзгу, вечно цапалась с младшим братом и то и дело посылала его куда подальше скверными словами. Тогда Йост, иногда строивший из себя настоящего мужчину, завел дружбу с детьми наших соседей. Я наблюдала, как некий господин средних лет учил малолетних мальчишек плавать кролем. А когда Йост наступил на стекляшку и поранил ногу, тот привел моего сына к нашему лежаку. Для первой помощи у меня под рукой оказалась только бумага для акварели.
Незнакомец, который представился Рюдигером Пентманом, одолжил аптечку у одного мороженщика на пляже. Йост побелел при виде собственной крови и остался с нами на берегу, в море ему было пока нельзя.
Рюдигер Пентман сжалился над мальчиком и предложил сыграть в покер:
— Я вас научу в одно мгновение! У меня карты с собой, — предложил он. — И сестру твою позовем!
Через некоторое время Лара прискакала ко мне со словами:
— Рюдигер такой крутой! У него так здорово получается это вот pokerface![29]
Я порекомендовала дочери не называть незнакомых людей по имени и продолжала умиротворенно рисовать, не подозревая, что на другой день мастер покера начнет другую игру.
Позже выяснилось, что Рюдигер из Ганновера, он математик, работает в страховой компании. Его отпуск, в отличие от нашего, только начинался, и он не мог еще похвастаться шоколадным загаром. Отель, где он остановился, к сожалению, совсем ему не нравился, поэтому господин Пентман собирался ехать дальше — на Капри — и искать пристанища там.
— А у нас классный отель, — похвастался Йост. — Может, у них есть еще одна свободная комната?
Эллен тут же затею поддержала. На том и порешили: Рюдигер стал обедать вместе с нами и при случае подыскивать себе новое жилье. Он приходил, ел и оставался с нами долгое время. Сестра моя тут же стала выдумывать:
— Он из-за тебя к нам так привязался. Ну не на графиню же старую он позарился! А ты заметила — у него нет обручального кольца на пальце? Ну да не в том дело! Главное, сейчас здесь он один, без женщины. Как тебе все это нравится?
— Да, он мне нравится, он хорош собой, манеры как у аристократа, детей любит и не навязчив. Может быть, несколько застенчив, скован, но это лучше, чем развязность и позерство.
Скоро Йост вынудил нас обращаться друг к другу на «ты», отчего наш новый знакомый каждый раз краснел. Рюдигер оказался высокообразованным интеллектуалом, который объездил пол-Европы, он немного говорил по-итальянски и много читал. Эллен осторожно выуживала из него кое-какую информацию. Пентман же узнал от детей, что у них есть отец, который постоянно живет с семьей.
Невероятно, такой привлекательный мужчина, всего каких-нибудь сорока четырех лет, и холост — ни семьи, ни подруги. Либо только что развелся, либо когда-то расстался с женщиной, и рана от разрыва до сих пор причиняет боль. С другой стороны, он не походил на старого холостяка, что охотится за невестами. На нашем курорте было предостаточно молодых женщин, которые не сидели на пляже с седовласой сестрой и двумя отпрысками. Были гостиницы, где вообще отдыхала публика помоложе. Лара как-то прямо в лоб, не стесняясь, спросила, есть ли у него дети? «Нет, к сожалению, нет», — отвечал он.
