Ингрид Нолль - Натюрморт на ночном столике
Вдруг ко мне с дребезгом подкатила старая раздолбанная машина. Бронзовый от загара мужчина, рыбак или крестьянин, приглашающим жестом распахнул передо мной ржавую дверцу: не подбросить ли даму? В смятении я села в машину, а он, любуясь, провел огрубевшими от работы пальцами по моим волосам: «Теdescа?»[23] Разговор у нас не клеился, словарный запас у обоих был скудноват, но у него уже была заготовлена коронная фраза: «Ты ийти мой лодка». Я, набравшись храбрости, как маленькая воспитанная девочка стала отнекиваться и уверять, что мне надо в банк. Ничего, отвечал кавалер, тогда он отвезет меня в город. Тут я совсем засомневалась и призналась, что в отеле меня ждут дети. Ухажер настаивать больше не стал. Он высадил меня около банка, проводив словом «grandezza».[24]
Несколько неуверенно я действительно зашла в банк, поменяла деньги, купила себе коралловое ожерелье, а Ларе бусы из лавы Везувия. Осталось только подыскать что-нибудь для Йоста и Эллен, и образцовая мать семейства может отправляться домой.
Когда же я наконец, измученная полуденной жарой, отягощенная огромным мешком с пахучими персиками, опустилась на пляжный песок, моя сестра позволила себе при детях двусмысленный и не очень приличный намек:
— Кажется, предприятие было не из легких, а?..
Не успели мы на сиесту вернуться в гостиницу, как она пристала ко мне с расспросами.
— Ну, меня подвез на машине… — заикалась я. Сестра навострила уши. — Ну, в общем, тут один на своем «феррари» привез меня к себе на яхту, подали омара, ну, то да се, а потом…
Как мало человеку надо для счастья. Эллен вся светилась от восторга:
— Когда же новое свидание?
— Никогда, — в глазах у меня стояли слезы, — он здесь был последний день. Ему надо обратно в Париж, там его ждет жена, она больна, у нее рак.
Сестра обняла меня, полная сочувствия, и посоветовала завтра попытать счастья снова.
Дети во время сиесты отдыхать не стали, они отправились на кухню в поисках приключений. Гостиничный персонал влюбился в моих хулиганов. Мы еще лежали в номере, собирались вставать, вдруг сорванцы влетели, вломились, ввалились кувырком без стука в комнату, Лара сунула Эллен под самый нос котенка и заверещала:
— Мне Луиджи подарил!
— Убери это отсюда! — крикнула я.
Эллен решила, что я спятила, но дети повиновались. Пришлось объяснять сестре, что в Германии пять с половиной миллионов кошек и примерно три миллиона аллергиков. И хотя у нас никогда не было кошки, у меня на них аллергия. Сначала слегка зудит в носу, потом из глаз текут слезы, потом я начинаю неистово чихать и сморкаться. Когда совсем плохо, начинается астма, и тогда можно и вовсе умереть. Я бы принимала десенсибилизаторы, но у них побочные эффекты, и мне отсоветовали.
— Что ж теперь делать с подаренной киской? — поинтересовалась сестра.
— Придется вернуть ее доброму Луиджи.
А тут мне и сама природа пришла на помощь: у кошечки оказались блохи, и стоило вредному насекомому один раз тяпнуть моих детей, как их восхищение сразу резко пошло на убыль.
Я задала Эллен бестактный вопрос: почему у нее нет детей?
— Наш с тобой отец тоже спрашивал, — отвечала сестра, — и лицо у него при этом было такое же смущенное, как у тебя сейчас. Я хотела иметь детей, ходила по врачам. Но не получилось и все.
В голове моей вертелась навязчивая мысль: я сама появилась на свет благодаря тому, что у моей сестры не было детей. Ведь если бы у нашего отца родился внук, он не стал бы заводить наследника, зачем?
— А если бы Мальте не погиб, — сказала я сестре, — то на свет никогда не появилась бы Аннароза.
Эллен рассмеялась:
— Подумаешь, не все дети рождаются по плану, но от этого их любят не меньше. А тебя, наоборот, запланировали. Я, между прочим, тоже дочь, а не сын, но мне никогда не казалось, что наш отец недостаточно меня любит.
— Ну да, — отозвалась я, — ты его первая попытка, а я-то — последняя.
Позже Эллен пошла к римской графине посплетничать, пошушукаться. Как только они заметили меня, обе замолкли, как по команде, и заговорили о погоде.
Дети увлеченно писали открытки своим друзьям, отцу, моей матери. Я ничего от себя приписывать не стала, только везде оставила свой символ: Райнхарду — поникшую розу, маме — мышку. Лара и Йост были в превосходном настроении, им хотелось пошутить.
— Эллен, — обратился младший к своей тетушке, которую стал называть уже просто по имени, опуская слово «тетя», — Эллен, а ты знаешь, что наша бабуля нашу маму мышкой зовет?
Все трое моих добрых родственников так и покатились со смеху. А ну вас, подумала я, и без меня обойдетесь! И отправилась гулять по направлению к порту.
Да зачем мне вообще кто-то нужен? Гулять одной, оказывается, здорово! Можно сколько угодно стоять у витрин магазинов, никто тебя не дергает. Можно зайти куда-нибудь, поесть, выпить, где хочешь, чего хочешь и когда хочешь!
Я остановилась рядом с художником, который рисовал на улице портреты прохожих. Он как раз набрасывал на бумагу черты очередной отдыхающей, обладательницы весьма импозантной головы. Даме хотелось выглядеть на портрете как можно моложе и красивей. Кто здесь чья жертва? Красным мелком художник привычными, отработанными быстрыми движениями наносил на бумагу черты модели, без труда добиваясь поверхностного сходства, что мне удавалось с таким трудом, когда я писала наш семейный портрет. Когда же заказчица, в высшей степени довольная, расплатилась, шустрый рисовальщик тут же стал искать глазами нового клиента и заметил меня.
— Нет, нет, — отмахнулась я, — не надо, у меня и денег-то нет, мне просто интересно посмотреть, я сама рисую.
Ну если так (художник говорил по-немецки, как, видимо, и все на Искье), то тогда ему, право, стыдно, ведь его быстрые портреты-наброски — это не искусство, не живопись, но в нынешнем сезоне, несмотря на конкуренцию, он прекрасно зарабатывает своим ремеслом. Он порылся в папке и показал мне работы, более, по его мнению, достойные и возвышенные. То были сюрреалистические поэтические этюды в размытых мечтательных тонах. Какие-то неведомые сказочные существа бродили по райским кущам.
— Очень красиво! — охотно похвалила я. Такое стоило похвалить.
Паоло собрал свои инструменты и попросил коллегу, промышлявшего тем же самым метров через десять от нас, посторожить сложенный мольберт и складной стул. Мы отправились пить «эспрессо» и беседовать на профессиональную тему — о живописи. Ему хотелось знать, что и как я рисую, не тянет ли меня и в отпуске бросить все и погрузиться в любимое ремесло.
Никакого приключения, к сожалению, не вышло: у Паоло только что родился сын-наследник. Зато мы вместе зашли в художественный магазин. Мы выбрали ему баночки с тушью, перья, кисти, акварельные краски и несколько альбомов разного формата. На прощание он произнес: «Ciao, bellа!»,[25] и его слова звучали у меня в ушах всю дорогу домой как музыка.
Эллен подумала, что рисование — прекрасный предлог, чтобы поймать на удочку Паоло.
— Добрый кузнец плавит в горниле сразу несколько подков, — посоветовала она. — Иди завтра снова гулять! Нечего валяться у бассейна, тебе еще не столько лет, сколько мне. Иди, иди!
Но не тут-то было! Соло я больше из гостиницы не выходила, я начала рисовать как одержимая!
Сначала артишоки, потом — скелет кефали, цветущий олеандр и шиповник, блюдо с инжиром… Я рисовала пером, сажала кляксы, размазывала краску, писала акварелью и с каждым часом становилась все счастливей. Я сидела где-нибудь на террасе, у бассейна, на пляже, вокруг носились мои дети, а мне ничего на свете не могло помешать. Сестра моя, должно быть, скучала из-за моей художественной страсти смертельно. Самой-то ей закрутить роман не удавалось, так что страшно хотелось, чтобы я пережила эротическое приключение и поделилась с ней.
Лара интуитивно почувствовала, что между ее родителями пробежала черная кошка. Через день она звонила папочке, которого нигде не могла застать. Моя дочь взвалила на себя мои обязанности, чтобы сохранить отца и кормильца семьи. Я же только радовалась, что не сгорел его офис. Новое бюро, даже несмотря на пожарную страховку, мы бы вряд ли потянули.
СИНДРОМ ПОПУГАЯ
Остров Искья знаменит своими курортами, где врачуют наши тевтонские северные хвори вроде ревматизма. Рядом с некоторыми санаториями красуется шутливая реклама: «Утром — фанго,[26] вечером — танго!» Но не верьте старым избитым клише. На пляже я встречала множество молодых итальянских семей или пар, которые бежали сюда из загазованного дымного Неаполя. Глядя на счастливую молодость, я казалась самой себе древней старухой. Да, что там и говорить: женщина, которой скоро стукнет сорок, мать двоих малолетних детей, меньше всего похожа на студентку. На пляже бабульки, возмущенные разнузданным поведением неистовой юности, обязательно возьмут такую женщину себе в союзницы: «Да вы только посмотрите, что эти… там вытворяют!..»
