Владимир Романовский - Русский боевик
Амалия встрепенулась. Лифт работает — значит, пешком на семнадцатый этаж тащиться не придется. Это хорошо. Это придает сил. Нужно обязательно добраться до ванной и принять душ. Обязательно.
Вертящаяся входная дверь дрогнула и повернулась на одну восьмую оборота. Не поворачивая головы, Амалия скосила глаза — человек пытался войти и не мог. Странный какой-то человек. В одних трусах.
Он сделал еще одну попытку повернуть дверь, и осел, где стоял, неудобно скорчившись. Амалия сказала самой себе, «Хмм!» и попыталась шагнуть к двери, но пальцы ног совершенно онемели, а подъем вдруг заболел адской болью. Тогда она села на пол и сняла туфли. Ногам стало легче. Амалия поднялась — сперва на колени, затем на ноги, и поплелась к двери. Дверь еще раз качнулась — скорчившийся человек попытался надавить на нее, кажется, лбом. Амалия взялась за створку и потянула ее слегка, и человек пополз за двигающейся створкой. Теперь она его узнала. Один из сопляков — тот, что поплоше, неказистый и неустроенный. Створка подалась, пошла мягче, и сопляк вполз в вестибюль.
— Жбфх, — сказал он мрачно, упершись одной рукой в ковер. И попытался подняться.
Амалия наклонилась, взяла его за предплечье, и с ее помощью он встал. Лицо у него было разбито, волосы в засохшей крови, тело в ссадинах, синяках и грязи, во многих местах содрана кожа.
— Я доведу вас до номера, — сказала Амалия.
— Жвпнфф, — сказал он. — Феф. Фе фада фо номефа. Жвхпт. Фе фуфо фифеф Эфуафа.
— Вам обязательно нужно помыться и…
«И пройти дезинфекцию» подумала она, но не сказала вслух.
— Я дфаф. Я гофдо. Фо фе фуфо фифеф Эфуафа.
— Глупости. Вы в каком номере?
— Фе фада фо номефа!
— У вас есть…
Амалия посмотрела на спящую за конторкой Нинку. Потом снова на Стеньку с разбитой мордой. Нет, ни у Нинки, ни у Стеньке в номере не было ни йода, ни перекиси водорода, совершенно точно. Дети. В голове ураган тропический. В гостинице должна быть аптечка, но спросить не у кого — в бар заглядывать не хочется, им сейчас не до человеческих несчастий, они там глобальные проблемы решают под коньяк.
Амалия вздохнула.
— Руку положите мне на плечо. Не надо со мной спорить. У вас сломан нос. Спорщик со сломанным носом выглядит неубедительно. Пойдем.
Он послушался, и положил руку и худое предплечье на ее плечо и шею. Амалия, придерживая его за талию, провела его к лифту.
— Пойдем ко мне. У меня есть перекись водорода. Мне самой не повредит, кстати говоря.
Кстати, где мой ключ дурацкий, подумала она. В сумочке. А где сумочка? Болтается на плече. Ну, хоть это на месте.
Стенька слегка подвыл, когда она вовлекла его в лифт. Затем снял руку с ее плеча и самостоятельно оперся о стенку. На семнадцатом этаже было холодно и противно, и вертолет, торчащий на смотровой площадке, возмутил Амалию — чего это он до сих пор здесь стоит, вид застит? Тоже мне, номер в пентхаузе. Уж если пентхауз, так вид полагается иметь красивый, а тут это корыто.
— Вот мыло, а вот полотенце, — объяснила она Стеньке. — Идите… Н-да.
Она с большим сомнением посмотрела ему в глаза. Он тут же отвел свои — и чуть не упал. Амалия поддержала его под руку.
— Смотрите на меня, — велела она ему. — Внимательно. Сейчас тетя покажет вам фокус. Вы ведь хотели фокус? Вот и будет вам фокус. Закройте глазки и считайте до девяти. Я не шучу.
— Фто са гупые фуфки…
— Не шучу. Фокус придаст вам сил и развлечет. Не бойтесь, не укушу. Закрывайте глаза. Так, правильно. Начинайте считать. Раз, два…
— Фаф, фа…
Одну руку она положила ему на затылок, а другой, одним точным движением, выправила ему нос.
— Ефаный фот! — заорал Стенька, мотаясь из стороны в сторону и держась за нос. — Баф, какофо фуфа!
— Не какого хуя, а спасибо тете надо сказать, что она вам нос вправила. Где это вы так чудесно повеселились давеча? Где в этом городе нынче гулянья — по древнему русскому обычаю — с дракой в третьем действии?
— Фа фуф, фофо как, фаф!
— Знаю, что больно. Но через два часа было бы еще больнее. И, кстати говоря, можете не шепелявить больше, с зубами и языком у вас все в порядке.
— Фа? — неуверенно спросил он, держась за нос.
— Да. Теперь вам следует помыться. Основательно. Сможете?
— Фофу.
— Вот и хорошо. Мыло, полотенце, все есть. Вот вам халат. Трусы эти бросьте в мусорник в ванной. Не вздумайте их надеть после мытья. Мойтесь быстро, я пока что достану перекись и йод. Ребра болят?
— Фофаф.
— Ничего. Даже трещины нет, просто ушиблены.
— Фофуфа фы фафефе?
— Знаю, раз говорю. У тети большой опыт. Вперед, в ванную. Ну же!
Стенька пошел в ванную и закрылся там.
— Раздолбай, — негромко, но с чувством сказала Амалия. — Шляется по улицам по ночам. В таком городе. Это тебе не центр Питера. Козел.
Она посмотрела на свое отражение в зеркале над трюмо.
— Ну, девушка, вот такой, стало быть, расклад, — сказала она грустно. — На роду тебе, стало быть, так и написано. Родись ты лет на сто раньше, быть бы тебе многодетной матерью в солнечной Армении. Варила бы обеды, стирала подгузники, с тещей бы дралась.
Почему этот дурак не включает душ, подумала она. Чего он там ждет.
Она подошла к двери ванной и стукнула в нее ладонью.
— Эй! В камбузе! Мойтесь быстрей! Тете тоже помыться надо!
Молчание. Только этого не хватало. Она попыталась повернуть ручку, но ручка не вертелась. Амалия кинулась к одному из чемоданов, открыла его, вытащила из кармана в крышке длинный пластмассовый пенал, а из пенала миниатюрное шило. Присев у двери ванной, она ввела шило в отверстие в центре ручки и надавила. После чего распахнула дверь.
Стенька лежал на полу, привалясь к борту ванны.
— Все-таки вырубился, блядь, — сказала Амалия, тряхнув головой. — Беда с этими мужиками. Бабы — они крепче. И телом, и духом.
* * *Бармен прикрыл дверь и бесшумно повернул движок замка, чтобы тот закрылся на второй оборот, и снаружи его нельзя было бы открыть быстро. Цепочку навешивать не стал. В номере было очень тепло — как только заработал генератор, Людмила сразу включила отопление на всю катушку. Сняв пиджак, он мельком понюхал подмышку, кивнул сам себе, быстро стащил с себя ботинки, брюки, носки, трусы, и пропотелую рубашку, бросил все это на кресло, расправил плечи, и встретился взглядом с Людмилой. Она не улыбнулась — только чуть подняла брови. Он поднял предупредительно указательный палец и ушел в душ. Было слышно, как он мычит себе под нос какую-то мелодию из популярного шоу. У него был приятный тембр голоса, но не было слуха.
Людмила потянулась на постели, улыбнулась нехотя, подышала часто носом. От нетерпения у нее покалывало в животе и в щиколотках. Пассивная роль, которую ей до поры до времени приходилось играть, очень ее утомляла. Нужно было светски улыбаться и притворяться молчаливой недалекой женой-сувениром, быть подчеркнуто вежливой со всеми, милостиво сносить вожделенные взгляды — обоих питерцев, Кудрявцева, негра, священника (он, правда, постарался не показать виду, ну да что с того), лохматого пацана, которого питерцы зачем-то приволокли с собой, а до и во время этого — двух ученых лбов, математика и экономиста, и, конечно же, Вадима и его банды. Также взгляды, полные скрытой зависти и неприязни — Марианны, девушки за конторкой, армянки-фокусницы, и этой, которая русалку из себя строит, якобы ничего вокруг не замечая — ее тоже питерцы приволокли. Нельзя в ответ надменно улыбнуться. Сейчас — нельзя. Сейчас нами руководит Трувор, и необходимо делать все, как он сказал. Несчастный солдафон, туповатый, но веселый. Безвредный — пока что.
Он долго, явно намеренно, вытирался. Людмила заворочалась, перевернулась на живот, и слегка замычала от нетерпения и злости, и закусила нижнюю губу. Нет, он никогда не выйдет из ванной. Он будет торчать в ванной многие годы, пока она, Людмила, не состарится, не превратиться в сгорбленную старуху, и не умрет, всех проклиная. Сволочь.
— Ты сволочь! — сказала она ему, когда он вышел, наконец, и неспешным шагом, суровый, крепко сбитый, и подошел к постели.
— Еще какая, — подтвердил он спокойно.
Он нагнулся к ней. В зеленых, слегка раскосых, глазах светился недобрый огонек. Она хлестнула его по щеке, и он хлестнул ее в ответ. Она схватила его за жесткие темные волосы и впилась в его губы своими губами. Он сдернул с нее одеяло и рывком поднял ее в воздух, не прерывая поцелуя, прервал поцелуй, швырнул на пол, на жестковатый синтетический ковер. Белокурые волосы разметались по сторонам, груди качнулись, живот втянулся и выдвинулся, длинные ноги охватили ему торс, и он вошел в горячую блондинистую влагу, обжигающую, скользкую. И она сразу задышала часто носом, сжала зубы, замычала, задергалась, и даже хотела слегка освободиться от объятия, но он схватил ее за волосы и прижал ей голову к ковру, и почти вывихнул ей запястье, и раздвинул ей ноги шире, нарочито небрежно, чтобы показать, что ему все равно, больно ей или нет, удобно или нет. Из груди у нее вылетел глухой глубокий стон, рот раздвинулся, обнажая крупные, не очень белые, но очень здоровые зубы.
