Юли Цее - Темная материя
— Послушайте-ка, Шнурпфейль! Я при всем желании не могу заняться этим сама.
— Само собой! Шеф предлагает передать это дело Зандштрему.
— Зандштрем — законченный идиот, — говорит Рита. — Можете сообщить ему это от моего имени.
Шнурпфейль берет на изготовку карандаш.
— Пускай съездит с профессором к нему домой. Предупредить ребят из технического отдела и взять с собой психологиню. Телефоны поставить на прослушку по полной программе. И опрашивать его столько, сколько он выдержит. Семейные проблемы, круг друзей и знакомых, профессиональная деятельность. Если успею, вечером сама заскочу.
Шнурпфейль прячет записную книжку.
— Я только сбегаю вниз передать, — говорит он. — Затем отвезу вас в больницу.
— Хорошо.
Рита Скура, отведя взгляд от Шнурпфейля, смотрит на доску для записок, на которой рядом со снимками места преступления висит фотография ее кошки.
— Четыре дня, — произносит она. — Впору пожалеть профессора.
3
Машину у него забрали. Мобильный телефон забрали. Отобрали рубашку и брюки и упаковали в пластиковые мешки. На нем бумажный костюм, который шуршит при каждом шаге и в котором он кажется себе какой-то смесью трупа и клоуна. В настоящий момент он бы не возражал, чтобы его положили в алюминиевый ящик и с биркой на ноге задвинули в стенку Наконец-то прохлада, наконец тишина. Наконец бы уснуть!
У него отобрали ключи от квартиры, а сейчас отбирают и саму квартиру. На улице трое полицейских в гражданском ведут наблюдение за домом, чтобы установить, не ведется ли за ним наблюдение. В прихожей животом на полу растянулся какой-то человек в наушниках и с черным ящиком и ковыряется крошечной отверткой в телефонной розетке. Второй стоит, подпирая стенку, и дает полезные советы, стряхивая пепел от сигареты на паркет. На кухне сидит за столом гауптмейстер криминальной полиции Зандштрем и готовит себе бутерброд с ветчиной и соленым огурцом, он попросил разрешения позаимствовать «прошутто ди парма» — пармскую ветчину. В гостиной на кушетке, которая для Себастьяна теперь навсегда будет связана с самыми страшными днями его жизни, засела, уткнувшись носом в альбом с семейными фотографиями, маленькая, закутанная в зеленую шерсть женщина с тощими ножонками — совершенно диковинное существо, напоминающее птицу в человеческом платье.
«Вот и началось, чего я всегда ждал, — думает Себастьян. — В квартире идут съемки экспериментального фильма».
Отправляясь с утра пораньше на улицу Генриха фон Стефана, Себастьян при одной мысли, что теперь его ситуацией займутся компетентные специалисты, ощутил такое огромное облегчение, что ему чуть не стало дурно. Дача показаний, которой он так боялся, оказалась самой легкой частью всей процедуры. Нужно было только рассказать, что случилось (игральный автомат с металлической лапой, печальные мягкие зверюшки, Вера Вагенфорт), опустив при этом упоминание об одной-единственной фразе: «Кончай с Даббелингом». Дальше все пошло как по накатанному. Почти бесконечная череда вопросов обо всем, что только возможно. Только не о том, не убил ли он человека.
Однако сейчас ему становится дурно как раз от работы этих самых компетентных специалистов. Эти люди, кажется, заняты всем, чем угодно, — только не тем, как вернуть Лиама. Всякий раз, как он повторяет себе, что полиция действует, следуя испытанной методике, в голове у него возникает одно и то же возражение: «Они такие же люди, как все, и им ничего тут не сделать».
У себя в спальне он перед раскрытым гардеробом срывает с тела бумажный костюм, словно обертку непомерно огромного, никому не нужного подарка. Он хочет лечь на кровать, отключить сознание и предоставить остаток своей жизни на волю того, кто сумеет с ним толково управиться. Во время одевания он ставит сам себе ультиматум. Он предоставит полицейским действовать до полуночи. Затем скажет им, чего на самом деле потребовали от него похитители. Пускай спросят у доктора Шлютера, где Лиам.
Техник в прихожей поднимает кверху большой палец, чтобы предупредить, что подключение сейчас будет готово. Психологиня в гостиной встречает Себастьяна с дружелюбной улыбкой, от которой у нее под клювом приоткрывается горизонтальная щель. Она не произносит вслух, что Себастьян скрывает от всех какую-то грязную семейную драму, но следит краем глаза за каждым его движением и уже целую вечность все роется в фотоальбоме. В нем подробно документированы первые годы жизни Лиама. Дальше идут уже единичные фотографии, на которых почти не встречается делавший снимки Себастьян.
— Сейчас все будет готово. Скоро можно начинать.
Женщина-психолог убедила его, что в первую очередь необходимо поставить в известность Майку обо всем, что случилось, Если он откажется, то она позвонит в Аироло сама. Глядя на то, с каким рвением полицейские торопятся наладить свою технику до начала разговора, можно догадаться, что, по их мнению, Лиам находится у матери. Себастьян знает, как часто это бывает, что родители крадут друг у друга детей. Он только не знает, как втолковать своим посетителям, что этот случай сюда не относится.
— Ну вот, отлично проходит, — заявляет покуривающий техник таким тоном, словно его коллега только что починил сломанный унитаз.
Он подзывает жестом Себастьяна и подает ему телефонную трубку, которая спиральным проводом соединена с черным ящиком. С бутербродом в руке в переднюю выходит Зандштрем. От него пахнет горчицей. Он отирает рукой нос, приподнимая его кончик кверху, отчего его лицо на секунду превращается в свиное рыло. Женщина-психолог стоит в дверях, прислонившись к косяку и покусывая ноготь большого пальца, и, как китайский болванчик, все время дружески кивает Себастьяну. Если бы он мог, то позвонил бы не Майке, а Оскару и попросил бы его еще раз повторить то, что он сказал прошлой ночью: «Хочешь, я приеду?»
На этот раз Себастьян ответил бы «да».
Старомодная трубка кажется очень тяжелой. Набирая номер спортивного отеля в Аироло, Себастьян все время ощущает, как сзади его сверлят взглядом полицейские.
Вообще-то, этого следовало ожидать. Майки не оказалось на месте. Не для того она отправилась в Альпы, чтобы сидеть в четырех стенах. Она уехала на экскурсию, понимаете? Километров за сто, понимаете? Ну что вы, какой там мобильник! Тут же самая прелесть в том, что никто тебе не позвонит. Так ведь? Заученный смех. Да, самое позднее — к ужину. Она вам перезвонит.
Себастьян просит у женщины-психолога уступить ему кушетку. Ему больше не хочется отвечать на вопросы. Он не позволяет техникам включить музыку или телевизор. Вздыхая, полицейские вынимают с полки книжки и журналы и принимаются листать. Женщина-психолог отворяет окно и подслушивает сверху за Бонни и Клайдом, которые, проплывая по Ремесленному ручью, спорят друг с другом о дальнейшем развитии событий. В кухне звонит мобильный Зандштрема. С шоссе А81, где два сотрудника, проверяя показания Себастьяна, опрашивают шоферов-дальнобойщиков, туалетных работниц и обслуживающий персонал ресторана, не поступало ничего нового.
Ожидание. Себастьян так поднаторел в этой дисциплине, что уже через несколько минут перестает воспринимать, что происходит вокруг. Откинув голову, он сидит, уставясь в потолок; его белая поверхность приятна ему, так как соответствует нынешнему настроению. В то время как тело все глубже погружается в теплый зыбучий песок, сознание тихо воспаряет ввысь и кружит вокруг себя. Себастьян отчетливо ощущает, как время выходит из берегов. Цепочка секунд распадается на крошечные частицы. Его «я» растворяется и все же оставляет по себе нечто, с чем он может себя идентифицировать, некий наблюдательный пост за пределами тела и души. Находясь там, Себастьян может поразмыслить над вопросом, почему он так долго держался своей теории, которая никоим образом не соответствует его ощущению времени и пространства. Его существование протекает не во множестве миров. Это единый космос, который гулко шумит и в котором он, кроме собственной, ощущает также присутствие других сущностей. Их можно выделить по именам: Майка, Оскар, Лиам, и они вплетены в общую ткань свивающихся воедино течений, в которой материя и энергия едины и представляют собой информацию. Человеческое сознание, состоящее только из воспоминаний и опыта, есть не что иное, как чистая информация. Надо бы, думает наблюдательный пост по имени Себастьян, за письменный стол да записать вкратце. Надо бы выяснить, не направлены ли попытки Оскара путем квантизации времени вывести расчеты за начало Большого взрыва, в первую очередь на то, чтобы представить мир как большую информационную машину. Надо подумать над тем, не работаем ли мы оба все эти годы над одной и той же идеей, хотя и подошли к ней с разных сторон: над идеей о том, что время не только в философском, но и в физическом смысле является продуктом сознания, будучи в то же время идентично ему. Надо бы прямо сейчас поговорить с Оскаром, поискать общие моменты, надо бы… Раздается звонок в дверь, и фантазии Себастьяна распадаются, оставляя после себя одну мысль: человек — это прореха в пустоте…
