Эрик-Эмманюэль Шмитт - Два господина из Брюсселя
Квартира погрузилась в темноту. Альба насладилась долгой, плотной, насыщенной секундой, когда это пространство снова принадлежало ей.
Потом раздался плаксивый вопль подростка:
— Вот дерьмо! Ну что там у вас?
«Какой жуткий голос! Гнусавый, то басит, то взвизгивает. Неужели это голос моего сына?»
— У вас там замкнуло!
«Вот слизняк, вопит из своей комнаты, даже задницу не поднимет!»
— Эй! Свет вырубило! Алло! Есть кто-нибудь?
«Мне кажется, нормальный ребенок позвал бы отца или мать. А этот спрашивает, есть ли кто-нибудь, будто он в гостинице».
— Эй, народ! Кто-нибудь починит?
«Да чтоб тебя, дорогой мой!»
Тор вышел из комнаты и двинулся вперед по темному коридору. Увидев мать, он вздохнул:
— Это надолго.
— Что надолго?
— Раз ты чинишь, то долго ждать.
— Ты уверен, что я собираюсь чинить?
Он открыл рот. «Само обаяние и бездна ума». Она взорвалась:
— Да-да, Тор, ты не ослышался: так кто я, по-твоему? Твоя мать или служба энергосбыта? А счет я оплачиваю только для того, чтобы ты мог нажать кнопку и сидеть круглые сутки в своих играх?
Тор так и стоял с открытым ртом. Альба решила воспользоваться его растерянностью:
— За стол! Мне нужно с вами поговорить, с отцом и с тобой.
Он издал непристойный звук, затем упрямо потянулся к зеленой кнопке на счетчике. Она схватила его за руку:
— Не тронь, это мой предохранитель!
— Ты совсем спятила?
— С чего ты взял? Ты уже полгода не смотришь на меня и со мной не разговариваешь!
Тор снова потянулся к счетчику. Альба резко стукнула его по руке. Он отскочил, потирая пальцы:
— Но… ты ударила меня!
— Я рада, что ты это заметил!
— Раньше ты меня не била!
— И это было моей ошибкой! Еще раз попробуешь?
Он покрутил пальцем у виска, давая ей понять, что она свихнулась, и пошел к себе.
— Тор, ты куда?
— Забрать вещи.
— Тор, мне нужно поговорить с отцом и с тобой.
— Ноги моей не будет в доме, где меня бьют! Альба кинулась в столовую, ища поддержки Магнуса:
— Ну а ты что молчишь?
Магнус, нахмурившись, проговорил вялым, не слишком уверенным голосом:
— Тор, куда ты собрался?
— К деду.
Альба вцепилась мужу в плечо:
— Нет! Запрети ему!
Магнус вздохнул:
— Мы с твоей матерью не совсем согласны… Тор промчался по коридору, бросив им на бегу:
— Тем хуже! Пока!
Дверь хлопнула.
Альба и Магнус по-прежнему сидели в темноте.
Вне себя, она разразилась колкостями:
— Браво! Хорош отец! Авторитет на высоте!
— Иди ты к дьяволу, Альба! Сама-то хороша, истеричка! Угрожает сыну, что купит пистолет! Вырубает электричество! Ведешь себя как полная идиотка.
Он встал, опрокинув стул.
— Ты куда? Магнус, я запрещаю тебе уходить! Куда ты идешь?
Он натянул пуховик и процедил:
— В спортзал. Слопаю там сэндвич и буду качать мышцы, пока не выбью из башки весь этот дурдом, который тут у вас.
Дверь снова хлопнула.
Альба тяжело опустилась на стул, схватив голову руками:
— Ах, мой Йонас, как мы с тобой будем счастливы вдвоем, в Европе…
На следующее утро она села за руль, и дорога вдоль моря примирила ее с жизнью. По мере того как ее драндулет преодолевал пространство, ныряя с одного пригорка на другой, Альба проникалась чувством, что она обручена со светом и сливается с природой.
Вокруг звучала симфония в синих тонах: в ней был и ультрамарин океана, и лазурь небосвода, и опалы льда, и кобальт ручьев, и темно-серый гудрон; в нее врывалась сероватая голубизна скал, а лейтмотивом была вездесущая снежная крупка.
Радио сообщало последние новости извержения: оно не прекращалось, возникали все новые лавовые колодцы, но сейсмологи полагали, что ситуация в настоящий момент стабилизировалась.
Съехав с трассы номер один, окаймлявшей Исландию, Альба стала пробираться по дорогам, которые расчищались нерегулярно; несколько раз чуть не увязла в снегу, поднялась как можно выше, лавируя между сугробами, но, сообразив, что обратный путь может оказаться отрезанным, заглушила мотор и продолжила путь пешком.
Пройдя шагов двадцать, она обнаружила, что мобильника в кармане нет. Вернулась к машине, обыскала салон, заглянула под сиденья: ничего.
Вот и чудесно! Приятный сюрприз! Ей никто не сможет сегодня дозвониться. Она свободна как ветер! Ее забывчивость подарит ей настоящий день независимости. Отныне она принадлежит только себе.
Она с легким сердцем продолжила восхождение, вновь ощутив детский восторг от своей малости в бескрайней природе, оторванности, непричастности, беззащитности… Восхитительно.
Сердце радостно билось все быстрее.
Снег, грязь, мох, камни, почва и лавовый щебень откликались на ее шаги многообразными звуками, знакомыми с детства.
Часом позже она увидела хижину, целую и невредимую, приютившуюся как гнездо в расселине скал.
Альба призналась себе, что намеренно преувеличила опасность, которой подвергался их домишко; просто ей нужен был предлог, чтобы вырваться сюда…
Ее ласкал нежный бриз, скорее легкое дыхание, чем порывы ветра. Она остановилась, чтобы насладиться видом. Глубоко дыша, Альба сливалась с этой землей. Исландия вовсе не край света, как полагают американцы и европейцы, — это точка, в которую устремляется весь мир, это земля, питаемая ветрами Северного полюса и Африки, Аляски и России, земля, избранная многими перелетными птицами, полярными крачками, белолобыми гусями, земля, к которой прибиваются упавшие деревья и иной плавник после долгого путешествия из Норвегии.
Хижина замерла в ожидании, ее кроваво-красный фасад был издалека заметен среди угрюмых скал.
Поворачивая в замочной скважине старый ключ, весивший с полкило, Альба отметила, что краска на стенах покоробилась и местами облезла. Будет чем заняться летом… Она попросит Йонаса поехать с ней, они прекрасно проведут время за ремонтом старушки-хижины — конечно, если Йонасу сделают до лета операцию.
Дверь уступила не сразу — дерево было прихвачено морозом, — Альба вошла внутрь; все тот же запах лампового масла, те же окорока над раковиной, сено для набивки матрасов, которые выносили летом наружу, чтобы валяться на них долгие часы, наслаждаясь полярным днем.
Если бы ей не приходилось время от времени снимать нагар с фитиля подвесной лампы, Альба и не заметила бы наступления сумерек. Как обычно, вторая половина дня проходила в этой хибарке незаметно. Быть может, так случалось потому, что она мысленно соединяла вечера с детством, с той мечтательностью, отголосок которой уходит в бесконечность?
Альба замерла в красноватом круге света, за пределами которого простиралась бескрайняя тьма.
В восемь вечера Альба погасила все огни, тщательно проверила, что в пепле не осталось тлеющих углей, потом с сожалением заперла дверь и направилась к машине. Обратный путь оказался труднее, потому что в чернильной тьме она не видела, куда ставит ногу.
В машине она включила радио и тронулась в путь.
Шли новости об извержении, власти объявили введение запрета на доступ в зону вулкана. Знак того, что ситуация неустойчива.
Альба вела машину не спеша, наслаждаясь не скоростью, а мечтами. Им ничто не препятствовало, поскольку окрестность уже полностью погрузилась во тьму. Альба представила, как она живет в Женеве — у Катрины было множество деловых контактов в этом городе, поскольку здесь находилась штаб-квартира Международного комитета Красного Креста, — в комнате с видом на озеро, как она ухаживает за Йонасом после операции. На самом деле ее сестра абсолютно права: у Альбы не возникнет никаких профессиональных проблем и в Швейцарии ей будет работаться не хуже, чем в Рейкьявике. Что касается ее мужа и сына, они совершенно не заслуживают того, чтобы она отказывала себе в путешествиях. Она развлекалась, наделяя их именами Тор Беспечный и Магнус Ленивый.
Вернувшись в город, Альба, чтобы достойно увенчать день независимости, завернула в бар выпить чашечку кофе со сливками. Теперь можно и домой.
Да вот только заметили ли Тор и Магнус ее отсутствие? Ну, Магнус, возможно, и заметил, ведь он сегодня готовит ужин, но Тор…
Она уже входила в дом, когда хлопнула дверь чьей-то машины; она услышала быстрые шаги и свое имя, выкрикнутое из тьмы:
— Альба!
Она развернулась, увидела Катрину в слезах, которая, неловко раскачиваясь, бежала к ней:
— Альба!.. Альба!..
Подбежав, Катрина упала к ней на грудь, не в силах произнести ни слова.
Альба поняла, что с Йонасом что-то случилось. Заболел? Или… умер? Бог мой, только бы его сердце выдержало…
Она сжала сестру в объятиях, утешая ее, бормоча:
— Скажи мне… скажи… пожалуйста… скажи… Катрина, дорогая, прошу тебя…
