Яшар Кемаль - Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки
— Да, мой львенок, да, мой отважный Хасан, не было и нет равного твоему отцу йигита по всей Чукурове. Если б не Халиль погиб, а другой мой сын — Мустафа, если б не он погиб, а брат его Ибрагим, если б кто-то другой из моих сыновей погиб, а Халиль, мой лев, мой йигит, остался жив, то увидел бы ты, все бы увидели, как он отомстил бы за кровь братьев. Он не просто убил бы виновницу, он весь бы ее род стер с лица земли. Не чета ему братья. Будь они настоящими мужчинами, за волосы приволокли бы невестку на могилу Халиля и острым ножом отхватили ей голову. Не пришлось бы мне терпеть ее в доме только потому, что она мать моего любимого внука. Разве твой отец допустил бы такой позор?! Разве оставил бы он жизнь этой шлюхе? О, это был настоящий орел. Будь прокляты твои дяди, разве они люди?! О-о-о-о, внучек мой, становись же скорей взрослым, бери в руки ружье и… Ты, ты, ты сын Халиля, его кровинка. Ты, как и он, подобен орлам с Бинбога. Мой Халиль похож был на сокола с горы Дюльдюль, на сокола с Аладага. О-о-о-о, мой Халиль!..
Хасан слушал. Вперив взгляд расширенных глаз в морщинистую поверхность реки, слушал. В воздухе порхала черно-голубая бабочка. Огромная, как птица. Порой она чуть не касалась крыльями воды, порой взмывала вверх. Хасан следил за каждым движением бабочки, его взгляд то опускался, то поднимался. Откуда-то появилось вдруг множество таких же бабочек, и они пестрой стайкой метнулись в сторону куста, усыпанного синецветом. Из-за голубых разводов на их крыльях словно сразу прибавилось цветов на кусте. И он стал весь голубой, узорчато-голубой, смутно-голубой.
Бабушка плакала. Опираясь на палку, она встала во весь рост, выпрямилась.
— Халиль мой, Халиль-бей! — причитала она. — Отпрыск твой, кровиночка твоя — смельчак тебе под стать, но он еще слишком мал, он еще дитя. Убийца твоя живет под твоим кровом, растит твое дитя, кормится твоим хлебом, тратит накопленное тобой. И топчет твою могилу. Я мать, я мать! Как же мне терпеть такое! Я мать…
Рыдая, старуха пошла к скалам Анаварзы.
Она вскарабкалась на большой камень и уселась там. Солнце висело низко-низко. Горький комок застрял в горле Хасана.
— Та, которая тебя убила, опять собирается замуж. Та, которая тебя убила, того и гляди пустит в свою постель другого мужчину. И некому отомстить за тебя, кроме внука моего, твоего сына, но он еще слишком мал, иначе не оставил бы кровь своего отца неотмщенной, не позволил бы другому занять твое место на супружеском ложе. И вот чужой ляжет в твою постель, его обнимет та, которую ты любил, которая убила тебя. Твои кости тлеют в могиле, а она наслаждается жизнью. Твои братья — ничтожные люди, не смогли ее убить. Мой Халиль, мой Халиль, мой Хали-и-и-и-иль!!! Рука твоего сыночка уже держит ружье с перламутровой отделкой. Он уже взнуздал арабского скакуна, у него на поясе сверкает серебряный кинжал, — захлебывалась слезами бабушка. — Ах, как жаль, что он еще слишком мал. Слабы его руки. Бедняжка не то что женщину — муравья не сможет убить.
Вопли старухи заполнили всю долину. Когда опустились сумерки, Хасан вернулся домой. Мать поставила перед ним ужин, но кусок не лез ему в горло. Мать попыталась заговорить, он ничего не ответил, не смог разлепить запекшиеся губы.
Эсме не на шутку встревожилась, тормошила его, говорила нежные слова, обнимала, целовала.
А однажды он услышал разговор матери с дядей Мустафой. Ни мать, ни дядя не знали, что он слышит их.
— Ты ни в чем не виновата, сестра, — говорил Мустафа. — Но все же нельзя тебе здесь оставаться. Уходи, иначе тебя убьют, сестричка. Мать со мной не разговаривает из-за того, что я не пролил твою кровь, Ибрагим хочет убить тебя, но опасается меня. Пока ты жива, пока находишься в этом доме, мать не успокоится. Тебе надо уйти, сестричка. Да пропади оно пропадом, богатство Халиля! Плевать тебе на весь его род. Предупреждаю тебя, дело кончится плохо. И я при всем желании не смогу ничем помочь. Вся наша деревня, да и все в округе винят тебя в смерти мужа. Нельзя тебе больше оставаться тут. Они вынудят меня убить тебя, сестра. Ты еще можешь спастись. Так уходи же. Прошу тебя: не дай пролиться крови в нашем доме. Мы больше не можем противиться их требованиям, Эсме. Не я стану твоим убийцей, так Ибрагим, не он — так родственники нашей матери, дяди, их сыновья. Мало ли кто. Твой смертный приговор написан у тебя на лбу. В конце концов мать отнимет твою жизнь руками Хасана.
Эсме тихо, безучастно отвечала:
— Хорошо, я уйду. Только сына отпустите со мной. И дом, и земля, и богатство — пусть все достанется вам, я вернусь к своему отцу. Ничего мне от вас не надо. Только сына отдайте.
— Это невозможно, — ответил Мустафа. — Тебе нельзя взять Хасана с собой.
— Что ж, тогда и я остаюсь. Никуда без сына не уйду. Не могу я покинуть его.
— Ты не можешь взять Хасана. Если решила уходить, то без него. Мальчишку тебе никто не отдаст. Я говорю об этом только из жалости к тебе. Я не считаю, что ты виновата в смерти брата, но знай, тебя все равно убьют. И скоро.
— Умоляю, ага, пойми меня. Без сына я не могу уйти. Если уж мне суждено погибнуть, то пусть рядом с ним. Все равно без него мне не жить.
Мустафа встал. Высокий, плечистый, широкоскулый, глаза налиты кровью. При взгляде на его лицо мальчика охватила дрожь. Дядя сделал несколько шагов в его сторону. В темноте Мустафа казался еще крупнее, чем был на самом деле. Хасан знал, что его мать убьют. Волна любви к дяде за то, что он пытался ее спасти, захлестнула мальчика. Больше всего на свете он хотел спасти свою мать.
После этого случая в доме и во всей деревне наступило затишье. Бабка больше не плакала, не упоминала о ненавистной невестке, даже Зада притихла. Со дня похорон отца еще ни разу не воцарялась в доме такая тягостная атмосфера. Прошло десять дней. По ночам мать сидела на кровати, водила гребнем по распущенным волосам. Прислушивалась к каждому шороху, вздрагивала. Иногда она ходила из комнаты в комнату, и в каждом ее движении сквозил испуг.
На одиннадцатую ночь ударом ноги выбили дверь спальни. Трое, стоя на пороге, выстрелили по кровати. Матери в комнате не было. Свет электрических фонариков заметался по углам. Еще и еще стреляли по пустой кровати. Хасан скорчился в углу, обессилев от страха. Его заметили. Носок сапога вонзился в его ребра.
— Подлый мальчишка! Ублюдок! — Его еще раз пнули сапогом. — Куда убежала эта шлюха, твоя мать?
Хасан молчал.
— Все равно ее настигнет наша кара! Даже если спрячется в птичье гнездо, забьется в змеиную нору. Не сегодня, так завтра найдем, разорвем на куски. Кровь племянника Халиля взывает к мести. Пока она жива, нет покоя его останкам.
Хасан не проронил ни звука, но он узнал этих людей. Это был бабушкин брат с сыновьями.
Мужчины обшарили весь дом, но Эсме так и не нашли. И чтобы отвести душу, избили Хасана.
— Нечего жалеть этого гаденыша! — орали они. — Он живет бок о бок с убийцей своего отца, прощает ей все. Хуже грязного свиненыша этот ублюдок.
Наконец они ушли.
Оказывается, Эсме еще издалека услышала их шаги, тихонько выбралась из дома и побежала в участок. Там она рассказала обо всем. Наутро Эсме в сопровождении пятнадцати жандармов вернулась в деревню. Но нападавших уже и след простыл. Дело дошло до прокурора. Эсме сделала заявление на его имя: «Девери угрожают мне смертью. В случае моей гибели знайте, что это их рук дело, и в первую очередь — деверя Али».
Какой шум поднялся в деревне да и по всей округе! Бабка упрямо твердила:
— Все равно ей конец, даже если схоронится в кованом сундуке.
Эсме тоже знала, что обречена. Объятая страхом, она до рассвета сидела на кровати и все чесала и чесала волосы, не решаясь склонить голову на подушку.
Мустафа приходил еще несколько раз. Он очень боялся, как бы его не увидели, и прокрадывался тайком, под покровом ночи. Он заклинал Эсме ради всего святого бежать из деревни.
— Не вынуждай нас проливать кровь, сестричка. Здесь и так слишком много лилось крови, а скоро и мы все в ней захлебнемся. Пока твое сердце бьется, мы не вправе считать себя людьми. Ведь на наших глазах, можно сказать, ты руками своего любовника убила нашего брата. Уходи, сестра, уходи.
— Ты знаешь, без сына я не уйду, — с вызовом отвечала Эсме. — Уж лучше убейте меня.
— Никто тебе сына не отдаст. Уходи без него, Эсме.
— Нет.
В одну из таких тревожных ночей Эсме, как всегда, сидела с гребнем в руках на краю постели. Вдруг руки ее замерли, гребень застрял в распущенных волосах. Она в упор посмотрела на Хасана, их взгляды встретились. И тотчас Эсме вскочила с кровати. Ей не пришлось тратить время на одевание, она теперь не раздевалась по ночам. Она направилась к сундуку, решительно подняла крышку. Хасан тоже встал, оделся, взял в руки ружье. Из сундука повеяло ароматом диких яблок. Мать уложила вещи в маленький узелок, и они, рука в руке, вышли из дома.
