Александр Мартынов - Ржаной хлеб
…Таня была потрясена, мысли ее мешались, одна другую перебивая, в висках стучало. За свою короткую жизнь она не переживала ничего подобного — в сердце ее ударили, в самое сердце!.. И за что, за какую провинность?.. Иди теперь, оправдывайся перед всем районом, доказывай, что в заметке этой и слова правды нет! Какой же он низкий, этот Черников! К кому попала наша Зина! Как только она живет с этим грязным обманщиком!..
Обхватив голову руками, Таня сидела под березами и не знала, что ей делать. Немедленно поехать в редакцию с опровержением, в райком комсомола? Или бросить все к черту, убежать домой и никуда не выходить от позора? «Вай, вай, что я плету? — опомнилась Таня, сама испугавшись своих недобрых мыслей. — Какая ж после этого я буду комсомолка да еще секретарь комсомольской организации? В партию приняли! Как посмотрят на меня люди? Какими глазами сама на них смотреть буду? Нет, нет, нет! — все что угодно, только не бросать комбайн! Только работать, еще лучше работать!..»
Метания Тани прервала Вера Петровна. Она тихонько подошла сзади, нагнулась и обняла ее плечи.
— Что, Танюша? Обидел он тебя?
Таня рывком поднялась, искоса взглянула на Радичеву и, не сказав ни слова, быстро пошла к комбайну. Даже газету на траве оставила. Не хотелось ей сейчас ни с кем разговаривать, никого видеть.
Вера Петровна все это понимала, как понимала и то, что порывистая, доверчивая, прямая и откровенная девушка могла глубоко обидеться и на нее, Радичеву. За то, что, зная о заметке, не сказала ей. Огорченно вздохнув, Вера Петровна подняла газету, пошла к току…
В Сэняже в этот день только и разговоров было, что про заметку Черникова. Люди были возмущены явным поклепом на девушку.
— Эта рыжая бестия, словно в тылу диверсант, — категорично высказался Кузьма Кузьмич. — Как говорил наш старшина — скрытый враг больнее кусается.
— Шавка он, елки-моталки, писака энтот, — разъяснял старый Авдей Авдеевич. — Молчит, пройти даст, а потом, позади гавкнет и за портки схватит!
— Негоже, а то дать бы гаечным ключом по его рыжей тыкве, и порядок! — мрачновато пожалел Павел.
Вечером с поля Таня зашла в правление; возмущение ее не уменьшилось, но как-то улеглось, что ли. Прятаться ей незачем, а узнать, собираются ли отвечать редакции, надо. Как бы она не относилась к Сурайкину, но была убеждена: и он прогнал бы этого Черникова, ни за что бы не разрешил останавливать комбайны.
Председателя не было — срочно выехал в Саранск. Таня зашла в партком, прямо с порога сказала:
— Вы, Вера Петровна, уж простите меня. Давеча ушла — очень тяжело было на душе. — И по свойственной ей прямоте спросила: — Вы ж знали, когда были со мной утром на комбайне? Почему сами не сказали? Все равно ведь скрыть нельзя. Это же не что-нибудь — газета!
— Признаюсь, Танюша, знала. А не сказала почему: очень уж хорошее было у тебя настроение, боялась испортить его. — Вера Петровна ожидала от Тани этого вопроса и ответила со всей искренностью.
— Выходит, вы меня пожалели! — упрекнула Таня. — А я ни от кого жалости и сожалений не хочу, Вера Петровна. В том числе и от вас. Я ничего плохого не сделала. Пусть этот Черников отвечает, а не я. За себя я уже сказала. Настроение настроением, а две нормы и сегодня дала.
Даже в эту нелегкую минуту любуясь девушкой, Радичева твердо пообещала:
— Я, Таня, свое слово тоже скажу. Где надо.
Сидя напротив Радичевой, Таня сосредоточенно погладила кромку стола, призналась:
— Я, Вера Петровна, все это перенесу, это все пройдет. Вот о чем беспокоюсь. Скоро в райком вызовут — по приему в партию. А тут эта заметка. Этот Шазинов, вон он как разговаривал со мной! Словно он следователь, а я подсудимая. Прислали-то его для проверки фактов. Скажет Пуреськниу, что факты подтвердились, тогда что?..
— За это, Танюша, не беспокойся, — убежденно заверила Радичева, — во-первых, наши коммунисты решили написать на имя Пуреськина письмо. Всем колхозом народ встал за тебя! Во-вторых, не суди о райкоме по этому Шазинову. Он ведь и со мной вел себя… Ну, не очень, что ли. Такой же, кажется, тип, как и Черников: с одного дуба желуди. Так что выше голову, Танюша!..
Таня была уже неподалеку от дома, когда в сумерках ее окликнули:
— Танюш, золотко мое!
Таня вздрогнула и вроде бы очнулась: она, оказывается, проходила мимо Зининого дома, и сама Зина, вспорхнув со скамейки под березой, уже радостно обнимала, тормошила ее.
— Господи, Зинок, откуда ты появилась? — ахнула Таня.
— Садись, золотко мое, все расскажу!
Зина, как и всегда, говорила весело, бойко; взяв Таню за руку, она заставила сесть ее рядом, огорошила:
— Перво-наперво, Танюш, возьми меня обратно на учет в свою комсомольскую организацию.
— Ты что, на самом деле или шутишь? — не поверила Таня. — Что случилось? Ушла от него?
— Ушла, золотко мое! Приехала, чтобы никогда и никуда не уезжать. Бросила этого кобеля!..
Ничего не утаивая, Зина выложила Тане все, что произошло в последние дни, даже то, как муженек вытолкал ее за дверь, говорила она о вещах для женщины очень нелегких, и все равно в голосе ее не слышалось ни грусти, ни уныния. Зато как возмутилась, как вскипела она, когда Таня, в свою очередь, поведала ей о своей неприятности, связанной все с тем же Черниковым.
— Ах, гнида ползучая! — негодовала Зина. — На кого руку поднял! Да чтоб он синим огнем сгорел!..
Таня поймала себя на том, что и она не только не переживает за Зину, радуется за подружку: наконец-то вырвалась из пут этого подлого человека! А ведь когда-то она с девчатами остерегала Зину: не больно верь красноголовому петуху! Напоминать, конечно, об этом не стала: прошлого не вернуть, не поправить.
По противоположной стороне улицы, негромко разговаривая, плечами касаясь друг друга, шли Радичева и Михаил Назимкин. Таня предостерегающе дотронулась рукой до Зининой коленки: тихо, не мешай. Подружки затаились под березой, и когда те пошли, Таня посочувствовала:
— Вот житуха у Веры Петровны, встретиться некогда. Она днями и ночами в поле, он — с ферм не вылазит. Скорее бы уж поженились, что ли!
— Они-то, конечно, будут жить хорошо, — вздохнула Зина.
— Им бы, да еще плохо жить! Миша, поди, не как… — Таня хотела сказать «не как Черников», но спохватилась, деловито и озабоченно спросила: — Где, Зинок, думаешь работать?
— Где угодно, куда пошлют, — беспечно ответила Зина и, вроде бы сама успокаивая подружку, коротко и ласково прижалась к ней теплым круглым плечом.
5
Как следует отдохнуть в эту ночь Тане не удалось: допоздна просидели с Зиной на лавочке, дома пришлось успокаивать мать и сестру по поводу дурацкой заметки, а на заре ее уже разбудили и велели срочно явиться в правление.
Таня сполоснула холодной водой сонное лицо, попила вечерней дойки молока, надела комбинезон, тихонько вышла из дома.
«И чего так рано подняли, — гадала она по дороге. — Неужели опять что-то недоброе случилось?»
Еще в коридоре правления Таня услышала доносящиеся из кабинета Сурайкина громкие голоса. Когда она вошла и села у двери на стул, на нее никто не взглянул. Только Вера Петровна кивком головы поздоровалась с ней.
В кабинете за своим столом сидел Потап Сидорович, рядом, за приставным, Вера Петровна и механик колхоза, напротив с опущенными головами стояли три комбайнера, черными от мазута и масел руками мявшие свои фуражки. Их-то и распекал председатель:
— Теперь что, к каждому комбайну приставить механика? В такое горячее время и сразу три комбайна, а? Позор! Какой позор на весь район! Люди убирают хлеб, возят на элеватор, а мы, словно на курорте, загорать на солнце, да?! Хоть никуда и не отлучайся из колхоза. Как только уедешь за километр — жди беды! Под суд вас за такое надо!
Перехватив неодобрительный взгляд Радичевой, Сурайкин крякнул, вытер платком вспотевший лоб, было заметно, что пальцы у него дрожали: видимо, и сам понял, что хватил через край. Таня сочувственно посмотрела на Веру Петровну, понимая ее состояние: ведь она лично отвечает за работу комбайнов.
— Их и винить не за что, — сумрачно сказал механик, кивком показывая на комбайнеров.
— Чья же тогда вина, соседа Ивана? — тут же прервал Сурайкин.
— Комбайны старые, работают днем и ночью. Им же нужна ежедневная профилактика. А мы… гони, давай, до выхода из строя! Вот и догнались!
— Профилактика, профилактика! — зло передразнил Сурайкин. — Мне нужен хлеб, а не твоя профилактика! Мозгам вашим нужна хорошая профилактика! Чтобы они у вас не ржавели!
Конечно, можно было и его понять: «Победа» первой в районе успешно начала и уборку, он, конечно, и во сне видел, что первыми ее и кончат. А тут, в самый разгар, из строя вышли сразу три комбайна, Сурайкин сам их и обнаружил. Ночью на своей «Волге» он возвращался из Саранска, попутно хотел проверить, как идет работа в ночную смену. И вот, на тебе! Три комбайна стояли на поле с погашенными фарами, возле машин, ожидая восхода солнца, спали комбайнеры. Сурайкин вначале подумал, что комбайнеры просто вымотались и прилегли на полчаса прикорнуть. А когда узнал о поломках, отругал на чем свет стоит и привез в правление.
