Александр Мартынов - Ржаной хлеб
— Ты, Поля? — сонно окликнула Таня.
— Я, Танюша. — Поля проворно пересела к Тане, погладила ее по плечу. — Как себя чувствуешь?
— Хорошо. Только голова вроде чуть кружится.
— Устала. Давно уж нужно было лечь — из больницы приехала, не с курорта. Да приходили еще.
— Спасибо, что приходили… Вот если бы никто не пришел, тогда… — Таня умолкла, сонно причмокнув.
— Спи, сестренка, я рядышком. Спи, — совсем как когда-то маленькую успокаивала-баюкала младшую сестру старшая, сжимая мокрые ресницы.
8
Среди тех, что на все лады трезвонили по селу о Татьяне Ландышевой, самым большим колоколом была мать Федора Килейкина — Дарья Семеновна. О Тане она городила всякие небылицы, вымещая злую, жгучую обиду за Федора. В том, что он пил, попал в милицию и за пьяный дебош в вытрезвителе был осужден, как и Черников, на пятнадцать суток, она винила только Таню. «Это она, она, ведьмовка, сгубила нашего сына!» — кричала Дарья Семеновна, когда поздним вечером приехал Иван Федорович и сказал ей о звонке из милиции. Теперь Дарья Семеновна ждала удобного случая, чтобы при людях выплеснуть ей в лицо всю свою ненависть. И дождалась.
Таня зашла в магазин купить мыла, тихонько встала в очередь. Поначалу Дарья Семеновна ее не заметила, а увидев, вспыхнула, швырнула что-то на весы.
— Давно тебя ждала, слава семи сел? — крикливо начала она. — Скажи-ка, куда ты засадила нашего Федю?
В магазине были люди, уйти, не ответив, Таня не могла. Как можно сдержанней сказала:
— Он ваш сын, вам и знать, куда он подевал самого себя. Я его не видела.
Таня ответила правдиво, она действительно не знала и не хотела знать, где Федор. Дарье Семеновне, дождавшейся своего часа, любой ответ был сейчас как масло в огонь.
— Где тебе его видеть! Сперва по лесам, оголив ноги, бегала, а потом в больнице валялась. Только не знаю, от чего там тебя лечили!..
Словно острым колом ударили Таню в грудь, она покачнулась, прислонилась к прилавку. Мучительно пересиливая себя, чтобы не сорваться на крик, не опуститься, не стать такой же визгливой и противной, как эта всклокоченная женщина, она тщательно, прыгающими губами выговаривала:
— Пожилая вы уже, а ведете себя постыдно.
— Ах ты! — взвилась Дарья Семеновна. — Кого учишь?
— Вас! — уточнила Таня и, стараясь не побежать, вышла.
В магазине зашумели так, что нельзя было понять, кто о чем говорит, кто кого обвиняет-защищает. К прилавку с четырьмя пустыми бутылками в руках добрался Симкин Тюка, прикрикнув:
— Ты, гражданка Килейкина, не нарушай! Не на базаре дрожжами торгуешь! Возьми вот мои пустушки и закрывай свою тямку-лямку!
— Еще ты, пропащий, учить будешь! Убери отселя свои вонючие склянки, пока милицию не позвала! — мгновенно набросилась на него разъяренная Дарья Семеновна.
— Это я пропащий? — негромко, но так, что в магазине вдруг стало тихо, спросил Тюмка. — Мало того что оскорбила нашу лучшую комбайнерку, девушку чище росы! Теперь меня грязью полила! Значит — пропащий? На гляди, на! — Тюмка рванул с воротника рубашку, с треском располосовав ее, хлопнул ладонью по красной отметине на груди, голос его взвился: — Эту вот зарубку видишь? Это Гитлер в мое сердце послал свою пулю! А я не пропал!..
Стоящий в сторонке Кузьма Кузьмич Демьянов пробился к Симкину, взял, успокаивая, за локоть.
— Тихо, браток, тихо! Не один ты воевал. Тихо, граждане, и вы перестаньте шуметь! — Директор, призывая к порядку, помахал над головою рукой, повернулся к Килейкиной. — А тебя, Дарья Семеновна, спрошу: кто тебе позволил оскорблять людей? Сперва одну облила грязью, потом на другого кинулась. Что это здесь творится? Наш магазин, это что — твоя лавочка? Забыла, где находишься? Тихо, граждане, тихо! Мы вот сейчас составим акт, пошлем куда следует, и от нее тут и духу не останется!
…Ничего этого Таня уже не слышала и не знала. Быстро, почти бегом она шла к околице, торопилась выйти на Атямарскую дорогу. «Пойду, сейчас же пойду в райком комсомола, буду просить, чтобы дали куда-нибудь направление, путевку. Куда — все равно, хоть на край света, только не жить здесь! — били в голову мысли. — За что? За что?.. С дороги или с места пришлю маме, Поле и товарищам письмо — пусть они поймут меня, пусть простят!..»
За околицей, будто пытаясь унять, придержать расходившееся Танино сердце и ее заодно придержать, налетел упругий горячий ветер. Таня чуть сбавила шаг. Ветер волнами наплывал со стороны уже поспевавшей ржи, внятно отдавал запахом только что выпеченного хлеба. Таня шла и шла, машинально вдыхая этот родимый, щемяще сладкий запах и, не обратив внимания, разминулась со старушкой с вязанкой травы на закорках…
Уже отойдя на порядочное расстояние, Таня резко — будто ее толкнул кто — остановилась, посмотрела вслед старушке. Екнуло у нее сердце. «Уж не мама ли это? Она ведь еще утром куда-то ушла? — И вздрогнула, словно от дурного сна очнувшись, прозревая: — А я куда это бегу? За кого сочтут меня в селе? Как без меня пройдет уборка? В чьи руки попадет комбайн? А маме вместо радости — опять горькие слезы? Обыкновенная трусиха — вот кто я после этого: испугалась какой-то болтовни! И из-за этого бросить мать, сестру, колхоз, друзей? Да какая же после этого я буду коммунистка?»
Старушка уходила все дальше — маленькая, согнувшаяся под охапкой травы, — ее, не ее ли, но чья-то мать. Таня во весь голос закричала:
— Ма-ма-а-а! Подожди-ка, мама-а, остановиись! — пустилась вдогонку.
— Доченька, это ты меня кричала? — опуская на землю свою вязанку, спросила старушка.
— Я, бабушка, я! — сказала Таня, часто дыша и слизывая пересохшие губы. Теперь Таня узнала старушку: это была жена покойного Авдея Авдеевича. — Тебе, бабуля, тяжело нести. Зачем травка-то?
— Козочка у меня есть. Теперь я одна осталась с этой козочкой. Коровку в колхоз сдала, сразу же после похорон старика. Зачем мне коровка-то? У козочки молочко-то жирненькое, да и шерстка на ней — чистый пух. Вот травки ей на опушке и нарвала, по перышку выбирала, самых сладеньких. — Старушка подслеповато пытливо вглядывалась в девушку. — А ты чья будешь, такая аккуратненькая да красивенькая?
— Ландышевых я…
— Ий-а, Танюшка, что ли?
— Я, бабуля, я. Давай-ка понесу твою травку, а то, вижу, очень устала, тяжело тебе.
Таня перекинула перевязанную охапку травы через плечо, и они тронулись к Сэняжу.
— Ии-а, ты же, Танюшка, куда-то вроде торопилась? — спохватилась вдруг старушка.
— Торопилась бабуля.
— Пошто ж возвернулась?
— Да вот оставила в селе незаконченное дело.
— Видать, очень уж важное то дело, если обратно возвернулась?
— Очень важное, бабуля. Дороже не бывает,
— Тогда, дочка, удачи тебе и счастья всякого.
1
Вайгельбе — конец голоса, означает версту или километр (мордовск.).
2
Маряка — слышь-ка, но звучит и как Марья — звукосочетание.
3
«Умарина» — «Яблонька», эрзянская народная песня.
4
Пусто? Что пусто?
5
Здоровый день, день добрый.
6
Одирьва — сноха, молодуха.
7
Инерка — великое озеро.
8
Алюха — оскорбительное, вроде бродяги, дылды.
9
Рошксе — розень (ржаной), кши (хлеб) — ржаной хлеб.
10
Тюштя — один из самых древних мордовских князей.
11
МСО — межколхозная строительная организация.
12
«Вирь чиресэ» — «На опушке леса» (эрзянская народная песня).
13
Кансть пире — конопляный огород.
14
Дугай — обращение женщины к женщине, вроде — подружка.
