Сергей Борич - За кулисами Apple, iЛИ Тайная жизнь Стива Джобса
И их совершенно не волнует, что один только «Apple» вдвое превосходит по своей стоимости всю киноиндустрию США. Им нет дела до того, что на фоне компьютерной отрасли Голливуд представляется жалким карликом, что ни одна киностудия никогда не приблизится к показателям доходности такой компании, как, к примеру, «Microsoft». Их не интересует, что идиоты, которые управляют киноиндустрией, создали высокозатратную и очень рискованную модель бизнеса, которая даже с точки зрения любого мало-мальски мыслящего ребенка не имеет смысла, и что эта индустрия на девяносто пять процентов производит мусор и молится, чтобы его кто-то купил. Все они там действительно верят в сочиненную ими легенду и считают, что только они занимаются настоящим делом.
В самолете я засыпаю. К вечеру пятницы я добираюсь до своего дома в Пало-Альто и всерьез задумываюсь о том, чтобы продать свои диснеевские акции и полностью уйти из кинобизнеса.
— Кому нужны эти хлопоты? — говорю я миссис Джобс, когда перед сном мы занимаемся с ней йогой. — Кстати, может быть, стоит заодно бросить и «Apple»? Интересно, как они справятся без меня.
— Они и года не продержатся, — отвечает она.
Я рассказываю ей про паренька в Лонхуа, который, не отрываясь, смотрел на меня.
— Бедняжка, — говорит она. — Тебе не нужно было это видеть.
— Я тоже так думаю.
Я уже не раз думал о сложившейся в Китае ситуации и о том, что́ нам следует предпринять. Очевидное решение состоит в том, чтобы платить рабочим достойную зарплату. Но, по словам Пола Дузена, который разбирается в цифрах, это будет означать, что нам придется продавать новый iPod по семьсот долларов вместо трехсот сорока девяти. Следовательно, никто его не купит. Если мы хотим производить товары, доступные для людей, то их все равно придется собирать силами низкооплачиваемых китайских рабочих. А мне из-за этого приходится летать в Китай, видеть все эти ужасы и надрывать себе сердце.
«Мы вынуждены идти на это, — говорил мне в самолете Росс Зим. — Это та жертва, которую нам приходится приносить, чтобы миллионы людей могли пользоваться красивыми вещами, вызывающими в них детское восхищение. Это больно? Да. Вредит ли это нам? Да. Но у нас нет другого выхода. Мы должны страдать, чтобы другие были счастливы. В этом наше призвание».
— Неужели человек в состоянии это вынести? — спрашиваю я миссис Джобс.
— Дыши глубже, — отвечает она. — И с каждым выдохом избавляйся от всего этого.
29
— Я качусь вниз по наклонной, — рассказываю я. — Не могу сосредоточиться. У меня пропал аппетит. Я не могу уснуть, а если усну, то мне снятся страшные сны. Настоящие кошмары.
Я сижу в кабинете своего психотерапевта в Лос Гатосе. Сегодня суббота, и он собирался сходить к своему ребенку в школу и посмотреть пьесу, в которой тот играет, но я попросил его отложить все дела и принять меня. Мой психотерапевт специализируется на лечении сирот и приемных детей. Он занимается регрессией, исправлением кармы и очищением души. На двери его кабинета висит табличка «Доктор Брюс Апстайн». Этим же именем он подписывает счета, но во время сеансов просит, чтобы его называли «Лингхпра». Ему уже под шестьдесят. Он очень худой, волосы собраны сзади в пучок, который доходит до середины спины.
— Расскажите мне о своих кошмарах, — просит он.
Мы сидим на полу в позе лотоса, подложив под себя подушки. В кабинете нет никакой мебели, кроме ковриков и матов. На стенах висят картины с видами Тибета. Кабинет находится на седьмом этаже офисного здания. Через его стеклянную стену открывается вид на горы Санта-Крус.
Я рассказываю о сне, в котором меня распинают рядом с Биллом Гейтсом.
— Вообще-то такие сны видят многие, — говорит он.
— Вы шутите.
— В основном это пользователи «Windows». Они ненавидят Гейтса.
— Правильно делают.
— Эта система накладывает на людей свой отпечаток. Многие желают Гейтсу зла. Мы часто наблюдаем расстройства психики, связанные с «Windows». Это посттравматический синдром.
— Но в моем сне меня тоже распяли. Что это может значить?
— Это отдельная история. Вас подвергли гонениям. Вы понесли наказание за грехи, которых не совершали. Я думаю, что вы и в самом деле чувствуете себя наказанным. Взять хотя бы травлю в прессе. Я представляю себе, как это больно.
— Да, больно, — я беру салфетку, чтобы промокнуть глаза. Я стараюсь не плакать, но это нелегко.
Я рассказываю ему про поездку в Китай и говорю, как несправедливо, что я должен все это выносить.
— Я даже не знаю, как вы все это выдерживаете, — говорит он. — Для этого требуется огромная сила.
— Вы правы, — соглашаюсь я. — Это высасывает из меня энергию, опустошает до дна. А ведь после возвращения мне надо снова приниматься за творчество. От него никуда не убежишь. Я ведь мог бы обойтись и без этого. Можно было бы сидеть на пляже до конца жизни, ходить на яхтах, как Ларри Эллисон, заниматься какой-нибудь липовой филантропией, как Билл Гейтс. Но смогу ли я? Нет. Я, как последний дурак, каждый день хожу на работу. Я работаю по восемнадцать часов в сутки и выкладываюсь на полную катушку. Воюю с инженерами, ору на идиотов, увольняю людей. А мне все ставят палки в колеса. Я слишком много езжу, мало сплю. Зачем? Зачем я все это делаю?
— Мы уже обсуждали этот вопрос, — говорит Лингхпра. — Это пропасть. Пропасть в вашей душе, помните?
— Вы что о себе возомнили, доктор Брюс? Где тут связь?
— Извините. Вы правы. — Он делает паузу, собираясь с мыслями. — У вас в душе пустота, вакуум. И вы пытаетесь заполнить его работой.
— Мне не надо было ездить в Китай. Этот мальчишка. Я все время думаю о нем. Я ведь всего лишь хочу сделать этот мир лучше. У меня есть дар. Я готов поделиться им с окружающими. Но это больно. Просто физически больно. А потом я возвращаюсь сюда и попадаю под огонь собственного правительства. Они пытаются изобразить меня преступником. За что? Потому что мне платили за работу. Согласен, это большие деньги. Но взгляните на ценности, которые я создал. С тех пор, как я возглавил эту компанию, ее рыночная стоимость выросла на шестьдесят миллиардов долларов. Шестьдесят миллиардов долларов. Я каждый день хожу на работу, занимаюсь одновременно тысячами разных вещей. И вот где-то по пути я, возможно, допустил ошибку. Возможно. И за это меня надо сажать в тюрьму? После всего, что я сделал для мира? Из-за какой-то ошибки? Я мог бы получить Нобелевскую премию, а они вместо этого веревку мне на шею примеряют.
— Вы правы, это несправедливо.
— А вы знаете, что будет дальше? Никто больше не захочет руководить компаниями. Потому что это уже невозможно. Невозможно. Достаточно один раз оступиться, неправильно истолковать какую-то вещь — и ты уже мошенник. Тебя обвиняют в том, что ты лжешь акционерам, что ты совершаешь преступление по отношению к американскому обществу.
Я замолкаю, делаю глубокий вдох и выдох и начинаю вращать шеей, стараясь унять внутреннее напряжение.
— Это хорошо, — говорит Лингхпра. — Вы все правильно делаете.
Я не могу сдержаться и начинаю плакать.
— Поплачьте, — говорит Лингхпра. — Слезы очищают.
Он наклоняется и берет меня за руки. Это упражнение называется у нас «энергетический поток». Мы образуем цепь, и эмоциональная энергия свободно перетекает между нами. Мой страх проникает в него, а его спокойствие в меня. Он выступает в роли радиатора, забирая жар моей души и рассеивая его в помещении, а потом возвращает мне эту энергию уже в охлажденном виде.
Вскоре мне становится легче. Я начинаю всхлипывать. Это глубокие тяжелые, судорожные вдохи. Лингхпра укладывает меня на мат для занятий йогой. Я лежу на боку, поджав ноги. Он лежит сзади и гладит меня.
— Вы хороший человек, — говорит он.
Он прижимается ко мне и крепко держит меня в руках. Мы долго так лежим, а он рассказывает мне, что я хороший и не виноват в том, что произошло со мной.
30
После сеанса я сажусь за руль и несколько часов езжу взад и вперед по 280-й автостраде между Сан-Хосе и Сан-Франциско, слушая Боба Дилана и стараясь внести ясность в свои мысли. Около двух часов ночи я сворачиваю на север в сторону сумасшедшей развязки дорог между Сэнд-Хилл-роуд и Вудсайдом, и тут в зеркале заднего вида замечаю полицейскую мигалку. Я останавливаюсь.
Полицейский по виду напоминает шерифа из боевиков. У него даже усы есть.
— Сэр, — говорит он. — Вы догадываетесь, почему я здесь стою?
— Ну, видимо, потому, что не смогли поступить в колледж.
— Я сделаю вид, что не слышал этого.
— О, офицер, большое спасибо. Я вам так благодарен. Я буду просить, чтобы вам вручили медаль за отличное несение службы.
Я ненавижу копов. И всегда ненавидел. Полицейский сообщает мне, что я ехал со скоростью 150 километров в час. Я объясняю ему, что в моем «Мерседесе» шестьсот лошадиных сил, и я мог бы ехать со скоростью 320 километров в час.
