Элис Уокер - Красные петунии
Братья Анастасии — кожа у них была янтарно-желтая, волосы курчавые — держались развинченно и говорили на каком-то непонятном, полном скрытой угрозы неязыке, как свойственно мальчикам их возраста. Одному было пятнадцать, другому — шестнадцать лет. У отца кожа была оливкового цвета, волосы в мелких завитках. В нем чувствовалось такое внутреннее, напряженное беспокойство, такая мрачность духа, что, взглянув на него, нельзя было не содрогнуться. Улыбка на его лице казалась противоестественной. И вот отец писал ныне о любви к богу, о божеском милосердии и всепрощении, а также о том, как он счастлив, что дочь, в душе всегда «девушка благонравная», наконец-то вступила на «стезю смирения». Только на этой стезе можно обрести вечное спокойствие душевное в мире, который грядет.
«Смирение,— подумала Айрин.— Вечное спокойствие душевное. Святоша дерьмовый».
— Я тоже хотела делать добро,— сказала Анастасия и засмеялась,— но, конечно, все эти добрые поступки хороши лишь для нас самих и ни для кого больше. Никто и никому еще не сделал добра. Добро делают только себе. Альтруизма не существует. Добрые поступки бессмысленны.
— Постой,— ответила Айрин и пристукнула кулаком письмо, лежавшее на коленке.— Я, например, верю в гражданское движение, в коллективное действие, которое может победить в будущем, и так далее. И в ответственность взрослых за ребенка.
— Люди должны понять,— заговорила Анастасия очень быстро, но как бы во сне, словно зажмурившись, чем вдруг напомнила ей Фаню,— люди должны понять: они страдают потому, что сами выбрали страдание. Если там, где ты есть, тебе плохо, уезжай.
Ребенок проснулся и теперь взобрался Айрин на руки. От его густых волос приятно пахло благовониями. Крошечные пальчики исследовали ее нос.
— Нельзя, например, бросить ребенка,— сказала Айрин.
— Мужчины это делают постоянно.
— Но женщины не бросают, потому что не хотят поступать, как мужчины.
— А мужчины бросают, потому что не хотят поступать, как женщины, эта половина рода человеческого никогда не понимала, что тоже имеет право выбирать.
— Но кто же позаботится о детях?
— Кто-нибудь да позаботится,— ответила Анастасия.— А может, и никто.— И она в упор взглянула на Айрин.— Но так или иначе — безразлично.— И она пожала плечами.— Вот в чем суть дела.
В комнату вошла мать ребенка, розовая и пухлая, как новое махровое полотенце. Ее голубые глаза были какой-то странной, стреловидной формы. Речь изобличала совершенную преданность духовным поискам, отчего жесткое нью-йоркское произношение словно тонуло в патоке сладкоречия, так что ушам было тошно.
— Красивое у вас дитя,— сказала Айрин, ощипывая гроздь винограда и попеременно суя в рот ягоды то себе, то ребенку.
— Спасибо,— проворковала мать,— но мы собираемся отдать ее Анастасии. Она так ее любит, она мамочка просто чудная. А мы уезжаем в Южную Америку.
— Когда? — спросила Айрин.
Женщина пожала плечами:
— Да как-нибудь.
— Вам тяжело было решиться на этот шаг? — поинтересовалась Айрин.
— Источник учит, что дети принадлежат всем и каждому, всему миру.
— И никому в особенности?
Женщина пропела «совершенно верно» и выплыла из комнаты.
— Мы хотим познакомить вас с Источником,— сказал немедленно появившийся Спокойствие и стал осматривать виноградную гроздь. Он был худ как скелет и очень высок, гораздо выше холодильника. Длинные волосы цвета соломы были завязаны ярко-зеленой лентой, наподобие конского хвоста. По носу шествовало пурпурное родимое пятно, формой напоминающее крошечную ступню.
Источник жил в большом многоквартирном доме совсем рядом. В квартиру их ввела одна из его дочерей, худенькая девочка-подросток с печальными глазами, длинными и блестящими черными волосами, оттеняющими коричневую кожу лица с нездоровым, желтоватым отливом. Впустив их, она потупилась.
Анастасия, Тишина, Спокойствие вместе с Блаженством принесли дары — вино и деньги — и возложили их на столик у ног Источника. Сам он восседал в позе лотоса на овальной тахте у стены. В грязной комнате больше не было мебели, и гостям предложили подушки на полу. Шаркая подошвами, вошла вторая дочь, с такими же печальными глазами, как у первой, и, разлив вино в стаканы, подала их гостям. Она принесла с собой курительную палочку, и вскоре комната наполнилась дымком, воздух стал тяжелым и приторным.
Вошла третья дочь и встала слева от отца. Время от времени, когда ему что-нибудь требовалось, он посылал ее мановениями руки в другие комнаты.
Лицо Источника было коричневатого цвета, с серым оттенком. Посверкивали темные глаза. Седеющие волосы, разделенные посередине пробором, падали на плечи. Одет он был во все белое и, говоря, то прикрывал краем одеяния босые ноги, то вновь открывал их. Движение было медленное, ритмичное и действовало на зрителя расслабляюще и даже гипнотически.
Айрин твердо решила не поддаваться предвзятости и внимала, придав лицу выражение жадного интереса и восторженного предвкушения. Однако голос Источника был несколько заунывен и монотонен, что подмывало возразить ему.
Он поведал, что, когда встретился с Анастасией, которую называл Умиротворением, она была точь-в-точь Кэтлин Кливер[18], «одета вся, совершенно, абсолютно в черное (у него была манера довольно часто употреблять тройные синонимы). Волосы у нее были как яростная, дикая, неукротимая поросль. А кожа — бледная, бледная, бледная. Прямо борец, понимаете?» Он засмеялся, пальцы левой руки затрепетали у самого носа, и стоявшая рядом печальноокая дочь поправила подушку у него за спиной.
Анастасия тоже смеялась, теребя пальцами ложку на шее. Время от времени она чихала и терла покрасневшие, слезящиеся глаза.
— Понимаете,— пожав плечами, сказала она,— я ведь считала себя черной.
— Все мы — ничто,— ответил Источник словно непонятливому ребенку, и Анастасия снова пожала плечами.
Источник что-то резко крикнул. В кухне послышался шорох, вошли две другие дочери и встали рядом с той, что дежурила при тахте.
— Все мы — ничто,— повторил Источник, и одна из дочерей начала записывать его слова. Сквозь реденькое измятое сари было явственно видно, что она беременна.
— Мне приходилось бывать в Африке, в Уганде,— продолжал Источник,— и африканцы хотели быть черными, черными, черными. Они так все время и твердили: «Мы черные, черные, черные». Но это потому, что они отсталый народ. Понимаете? Индусы не расхаживают, твердя, что они коричневые, коричневые, коричневые, и китайцы тоже не говорят, что они желтые, желтые, желтые.
— Нет,— сказала Айрин,— они просто говорят, что они китайцы, китайцы, китайцы или индусы, индусы, индусы.
Однако говорить, когда говорил Источник, было не принято, и он невозмутимо продолжал, словно не заметив вторжения Айрин:
— Африканцы — странные люди. Я вам расскажу историю, действительный случай из жизни. Один африканец...
Это был древний расистский анекдот. Таких Айрин не слышала с детства. Анекдотический африканец был настолько глуп, ленив, так не хотел никаких перемен к лучшему, что был просто мечтой колониста. Умиротворение, Тишина и Спокойствие (которые вообще-то, под воздействием наркотиков, реагировали довольно вяло) и даже ребенок захихикали.
— Куда же ты? — спросила Умиротворение, потому что Айрин встала.
— Я подожду тебя на улице,— ответила Айрин.
На обратном пути Тишина и Спокойствие, перебивая друг друга, говорили об «эго» и о смирении и что они, с тех пор как познакомились с Источником, расстались с первым и в избытке обрели второе. Они намекали, что и Айрин могла бы измениться к лучшему.
— А что, его беременная дочь замужем? — холодно осведомилась Айрин.
— А почему она должна быть замужем? — переспросил Спокойствие.
— У нее ведь есть Источник,— фыркнула Тишина.
Вот этого Айрин и опасалась, но почла за лучшее переменить тему.
— Кто обеспечивает Источника всем необходимым? — поинтересовалась она.
— Мы все,— отвечали они горделиво.— Его жизнь слишком драгоценна, чтобы тратить ее на добывание хлеба насущного.— И, помолчав, Умиротворение пояснила: — Он учитель, как и ты. Его работа — наставлять.
— Мне жаль,— сказала Анастасия на следующее утро,— но мы решили, что тебе лучше уехать.
— Что? — изумилась Айрин.
— Ты не одобряешь нашего образа жизни.
— Не поняла.
— Послушай,— сказала Анастасия,— я наконец-то собрала себя по кусочкам, и все благодаря Источнику. Я понимаю, что я — ничто. Вот это Источник и тебе хотел втолковать. Ты все еще считаешь себя личностью, будто ты что-то значишь. Твои африканцы тоже так считают, но они ошибаются,— терпеливо объясняла Анастасия,— но если все мы — ничто, если каждый из нас — никто, то и унизить никого нельзя.
