Грэм Грин - Монсеньор Кихот
– А другие ботинки? Монсеньеру не надо их завернуть?
– Какие другие ботинки?
– Те, которые монсеньор сбросил.
– Я их не бросал. Это они бросили меня, – сказал отец Кихот. – Я даже не знаю, где они. Наверное, сейчас уже далеко. В любом случае, ботинки были старые. Не такие хорошие, как эти.
Хозяин проводил отца Кихота и Санчо до порога. У дверей он попросил:
– Благословите, монсеньор!
Отец Кихот начертал в воздухе крест и что-то пробормотал. А на улице заметил:
– Слишком уж он был почтителен – не люблю я такое.
– Обстоятельства были не совсем обычные, так что, боюсь, он скорей всего запомнит нас.
По пути назад, к «Росинанту», им попалась почта. Отец Кихот вдруг остановился.
– Что-то я волнуюсь, – сказал он.
– Не без оснований. Если этого мерзавца, которого мы спасли, поймают и он заговорит…
– Я думал не о нем. Я думал о Тересе. У меня в голове словно набат гудит, возвещая беду. Мы ведь так давно уже отсутствуем.
– Четыре дня.
– Не может быть. Мне кажется, по крайней мере месяц. Пожалуйста, разрешите, я позвоню.
– Валяйте, но только быстро. Чем скорее мы уедем из Леона, тем лучше.
К телефону подошла Тереса. Не успел отец Кихот и слово сказать, как она в ярости рявкнула:
– Отца Эрреры нет, и я не знаю, когда он будет. – И повесила трубку.
– Что-то _в самом деле_ неладно, – сказал отец Кихот. Он снова набрал номер и на этот раз тотчас произнес: – Это отец Кихот, Тереса.
– Слава тебе, господи, – откликнулась Тереса. – Где это вы?
– В Леоне.
– А где это?
Мэр сказал:
– Не надо было ей говорить.
– Что вы там делаете, отче?
– Звоню тебе.
– Отче, с епископом ужас что творится.
– Он что, заболел, бедняга?
– Он очень гневается.
– А что случилось, Тереса?
– Да он уже два раза звонил отцу Эррере. И оба раза они разговаривали по полчаса – даже не подумали, как дорого это будет стоить.
– Но о чем же, Тереса?
– Да о вас, конечно. Они говорили, что вы рехнулись. Говорили, что вас надо засадить в сумасшедший дом, чтобы спасти честь Церкви.
– Но почему? Почему?
– Жандармы из-за вас всю Авилу прочесали.
– А меня не было в Авиле.
– Они это знают. Они говорили, что вы – в Вальядолиде. И сказали, что вы поменялись платьем с красным мэром, чтобы удрать.
– Это неправда.
– Они думают, вы, наверно, снюхались с этими сумасшедшими басками.
– Тебе-то откуда все это известно, Тереса?
– Вы, что же, думаете, я дам им пользоваться вашим телефоном и не оставлю дверь в кухню открытой?
– Дай-ка я поговорю с отцом Эррерой.
– Только ничего ему не выбалтывайте, – сказал Санчо. – Ничего.
– А отца Эрреры нету. Он еще вчера до света уехал к епископу. А епископ в такой вошел штопор, что не удивлюсь, коли он самому Святому Отцу позвонит насчет вас. Отец Эррера сказал мне, что Святой Отец страшно ошибся, когда назначил вас монсеньером. А я сказала ему – нечего богохульствовать. Святой Отец не может ошибиться.
– Да нет, Тереса, может – немножко. Надо мне, видно, сейчас же возвращаться домой.
– Нельзя вам, отче. Жандармы уж всенепременно тут же вас сцапают, и вы до конца своих дней просидите в сумасшедшем доме.
– Но я же нисколько не сумасшедший – во всяком случае, не больше, чем отец Эррера. Или епископ, если уж на то пошло.
– А они скажут, что вы – сумасшедший. Я сама слыхала, как отец Эррера сказал епископу: «Надо его держать подальше от греха. Ради блага Церкви». Так что не возвращайтесь, отче.
– Прощай, Тереса.
– Так вы не вернетесь?
– Мне надо это обдумать, Тереса. – А мэру отец Кихот сказал: – Жандармы говорили с епископом, а епископ – с отцом Эррерой. Они считают, что я сумасшедший.
– Ну, особой беды в этом нет. Вашего предка ведь тоже считали сумасшедшим. Возможно, отец Эррера поступит, как каноник, и начнет жечь ваши книги.
– Не дай бог. Мне надо домой, Санчо.
– Вот это как раз и докажет, что вы сумасшедший. Нам надо быстро убираться отсюда, но не в Эль-Тобосо. Не следовало вам говорить Тересе, что вы в Леоне.
– Ну, у нее рот на замке. Можете не волноваться. Ведь она даже мне не говорила, что эти ее бифштексы – из конины.
– Есть и немало другого, о чем следует поволноваться. Эти компьютеры нынче работают со скоростью света. Мы их немножко запутали, сменив номер на машине, но если гвардейцы заложили в машину ваш сан – жди беды. Придется вам снимать ваш слюнявчик и носки. Не думаю, чтобы много монсеньоров разъезжало в стареньком «сеате-шестьсот».
Они быстро пошли дальше, к тому месту, где оставили «Росинанта», и Санчо вдруг произнес:
– Пожалуй, надо нам бросить машину и сесть на автобус.
– Но мы же ничего плохого не сделали.
– Опасно не то, что мы сделали, а то, что мы сделали по их мнению. Если читать Маркса теперь уже не преступление, то скрывать вора, ограбившего банк, – все еще преступление.
– Но он же не грабил банка.
– Ну, пусть ограбил магазин самообслуживания – все равно это преступление прятать его в багажнике своей машины.
– Я не брошу «Росинанта». – Они как раз подошли к машине, и отец Кихот по-отечески положил руку на ее крыло, где была зазубрина, оставшаяся от столкновения с машиной мясника в Эль-Тобосо. – Вы знаете пьесу Шекспира «Генрих Восьмой»?
– Нет, я предпочитаю Лопе де Вегу.
– Так вот, я бы не хотел, чтоб «Росинант» когда-нибудь упрекнул меня, как кардинал Уолси упрекнул своего монарха:
Служи я небесам хоть вполовину
С таким усердьем, как служил монарху,
То в старости меня бы он не предал,
Столь беззащитного, моим врагам
[У.Шекспир, «Генрих Восьмой», акт III, сц. 2].
Вы видите эту вмятину на капоте «Росинанта», Санчо? Ей больше семи лет, и получил ее «Росинант» по моей вине. Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa [моя вина, моя вина, больше всего – моя вина (лат.)].
Они самым коротким путем выехали из Леона, но дорога пошла в гору, и «Росинант» стал выказывать признаки усталости. Перед ними вставали горы, окружающие Леон, – серые, скалистые, островерхие. Мэр сказал:
– Вы говорили, вам хочется тишины. Настало время выбирать между тишиной Бургоса и тишиной Осеры.
– С Бургосом связаны малоприятные воспоминания.
– Браво, монсеньор, а я-то подумал, что память о том, где находилась штаб-квартира генералиссимуса, как раз и может вас привлечь.
– Я предпочитаю мирную тишину тишине, наступающей после успеха, – эта тишина похожа на вечную тишину смерти. И притом, не очень хорошей смерти. А вы, Санчо, – мысль о монастыре не отталкивает вас?
– А почему она должна меня отталкивать? Они могут защитить нас от худшего зла, как писал Маркс. К тому же монастырь имеет для нас то же преимущество, что и публичный дом. Если мы, конечно, не застрянем там. Никаких карточек постояльцев заполнять там не надо.
– В таком случае, поехали в Осеру, Санчо, к траппистам.
– По крайней мере у нас там будет хорошее галисийское вино. А то наше ламанчское скоро кончится.
Они устроили пикник только с вином, ибо сыр исчез вместе с грабителем, а колбасу они прикончили раньше. Они находились на высоте почти тысячи метров, под ними расстилалась голая равнина, и в воздухе веял свежий ветерок. Они быстро распили бутылку вина, и Санчо открыл другую.
– А это разумно? – спросил отец Кихот.
– Абсолютно разумных поступков не бывает, – сказал Санчо. – Все зависит от ситуации. Степень разумности меняется и в каждом отдельном случае. В нашей ситуации, когда нет еды, я считаю разумным выпить еще полбутылки. А вы наверняка сочтете это безумием. В таком случае в определенный момент мне придется решать, как разумнее поступить с вашей половиной бутылки.
– Этот момент едва ли наступит, – сказал отец Кихот. – Разум подсказывает мне, что я должен помешать вам выпить больше положенного. – И он налил себе стакан вина. – Вот только я не понимаю, – добавил он, – почему отсутствие еды может повлиять на разумность нашего выбора.
– А все ясно, – сказал Санчо. – В вине есть сахар, а сахар – чрезвычайно ценная пища.
– В таком случае, если у нас будет достаточно вина, мы не умрем с голода.
– Совершенно верно, но в любом логическом доводе – даже в доводах вашего апостола Фомы – можно найти просчет. Если мы заменим еду вином, то не сможем сдвинуться с места, и тогда со временем у нас кончится и вино.
– Почему же мы не сможем сдвинуться с места?
– Да потому, что ни один из нас не способен будет вести машину.
– В общем-то верно. Логические рассуждения часто ведут к абсурду. В Ламанче есть любимая в народе святая, которую изнасиловал мавр у нее на кухне; он при этом был безоружен, а у нее в руке был кухонный нож.
– Ну, так она, наверное, хотела, чтоб ее изнасиловали.
– Нет, нет, она рассуждала вполне логично. Спасти душу мавра было куда важнее, чем девственность. Ведь если бы она убила его в ту минуту, то лишила бы всякой возможности на спасение. Нелепая и, однако же, если подумать, – прекрасная история.
