Владислав Дорофеев - Выкидыш
Вот результат – война в Югославии, якобы по поводу свободы для албанцев в Косово.
Запад установил в мире свой порядок. Окончательно и бесповоротно. России в этом мире отведена роль шлюшки, блаженной достоевской Сонечки Мармеладовой или мопассановской Пышки.
Нет! Никакой роли России в мире не оставлено! Никакой! Вот они передо мной сегодняшние заголовки бульварных газет. И заметки в респектабельных изданиях.
Сегодня весь день мы ходили по новой Германии. Первый день новой европейской войны.
Германия забыла вторую мировую войну. Нет, не только Германия.
Европа забыла уроки второй мировой войны, страдания людей, массовую нищету, массовый голод и лишения, разруху. Потому так спокойно, почти безразлично, европейцы согласились обречь на массовые гражданские лишения десять миллионов сербов.
Америка никогда таких лишений не знала, а потому так равнодушны американцы к чужому горю и страданиям.
Германия вступила вновь в войну – впервые после окончания второй мировой войны, которую мерзко и цинично развязала в конце тридцатых годов.
Сегодняшние немцы, которые пока еще мирно ходят по мирным пока еще улицам, мирной еще пока Германии, – это уже другие немцы, отличные от тех, которые ходили по Германии до 24 марта 1999 года, эти немцы уже участвуют в войне НАТО против Югославии. Причем, войне необъявленной и неправедной.
НАТО – это новая групповщина. Малой кровью, но надо скрепить союз и своё участие в нем, своё участие в общем преступлении. Чтобы разделить свою ответственность в преступлении, надо всем хоть чуть-чуть, но замараться кровью. По законам воровской шайки. Всё! Теперь каждый вновь вкусил крови, каждый вновь почувствовал безнаказанность.
И, что самое печальное в этой истории, что делает эту историю похожей на 1914 год, или 1941 год, Россию вновь никто не слушает, интересы России вновь не учитываются.
Авторы военной акции против Югославии – абсолютные безбожники.
Сейчас Великий пост не только в православном мире, то есть в Югославии, но и в католическом, протестантском и англиканском мире, то есть в ведущих странах Запада. И в это самое время, во время Великого поста! начались бомбежки. Это верх цинизма.
Удивительно устроен мир. Жутчайшие средства поражения, огромной силы оружие в руках людей ничтожных, мелких, неблагородных, безбожных и немилосердных.
Это – дико печально. Потому как это – неправедность. За это Запад еще будет наказан, наказаны будут все эти десятки и сотни миллионов людей, которые выбирали нынешних своих лидеров и свои парламенты, которые одобрили и поддержали развязывание войны против, действительно, суверенного народа. Как уже наказана Россия за Афганистан.
Потому что это не игра, не магазин игрушек, в который мы сегодня зашли. Чего там только нет. Солдатики, бабушки, дедушки, мальчики, девочки, животные, дома, мельницы, Санта Клаусы, сказочники. И много, много всего остального. Немецкая сказка. Легкая и древняя немецкая сказка на продажу. Но ведь красиво. Во главе всего этого сказочного народа Кащей Бессмертный с необычайно большой головой неправильной формы, огромной залысиной и черными волосами. Благостная картина. Немецкая сентиментальная сказка. Cамодовольные и сытые немецкие лица вокруг. Им нипочем. Слились воедино игрушки и люди. Кто настоящий, кто нет? Не различить.
Не могу смотреть, думать, сознание несется, разрушаясь и разрушая самое себя. Это невыносимо, немыслимо и ужасно, отвратительно происходящее. Бессмысленная и чудовищная глупость, которую сделали сотни миллионов человек, одни, совершив гадость и обман, другие уверовав, точнее, дав себя убедить в этой пакости. Какая же это пакость – напасть на целую страну, бомбить, убивать, и ради чего? Хочется вырваться из себя, взвиться над этими миллионами и возопить к ним: остановитесь! Немыслимо.
«С чем мы заканчиваем второе тысячелетие, с чем мы завершаем двадцатое столетие? Каковы результаты? Какой завет?» – Спрашиваю себя в кёльнском музее Людвига (museum Ludwig – представляет собой уникальный опыт по составлению энциклопедического словаря изобразительного искусства двадцатого столетия и второго тысячелетия), вперившись в картину неизвестного мне мастера начала 16 века, изображающую в иконописной манере встречу Христа с Пилатом, и, обегая мыслью изобразительное искусство второго тысячелетия, пытаясь понять завет/итог/вывод второго тысячелетия и двадцатого столетия. И не знаю ответа.
На сей раз посещение музея изобразительных искусств не было благостным. Никакого восторга. Нет больше иллюзий. На сей раз нет у меня заблуждений. У всех этих людей, которые на протяжении последнего тысячелетия писали иконы/картины, мастерили скульптуры, прав на это не больше, нежели у меня. На сей раз равный пришел к равным.
Задача всегда одна, и задача эта едина – еще один, еще один новый шаг на пути человека к Богу, отказываясь от него, или пронизываясь любовью к нему. И только исполнение этой задачи дает право на изображение нового качества мысли, чувства, ощущения, образа. В этом и состоит высший градус искусства.
На сей раз я впервые (после посещения в 1980–1981 гг. в Москве Пушкинского музея в наркотическом одурении) понял, услышал, осознал тяжесть, великий труд, иногда великий подвиг, или великий обман, великую подлость, которые стоят за каждой из картин великих художников. Мир их, и мир музея собравшего их, – это совсем не благостный мир, совсем не радостный, не дружественный, не только по отношению к посетителям, но и по отношению друг к друг, – это скорее враждебный мир. Совершенно не снисходительный, а злой, завистливый. Мир человеческих страстей, грехов и великих ошибок, но и великих достижений. Это – совсем не мир церкви. Здесь тебя сжирают, а не возносят.
Развитие человечества не остановимо. Всегда, во все времена, в самые тяжкие и в самые сакраментальные времена, – человек развивается. Это – тяжкий труд, оплаченный жертвами. Тяжкий, часто трагичный труд, запечатлен в этих иконах, в этих картинах, скульптурах, художественных объектах, во всем, что воспроизводит человеческая воля, чтобы нащупать путь человека. Каждый следующий отрезок истинного пути требует огромной работы, чтобы найти, определить, выделить истинное из хаоса лжи.
Может быть впервые я столь отчетливо осознал огромную работу, выполняемую каждым из художников, чтобы нащупать современный язык образного мышления, чтобы найти адекватные времени и новому человеку образы и художественные понятия и принципы.
Конечно, есть некоторый аморализм в самой идее музеев по изобразительному искусству. Каждая картина – это обнаженные человеческие нервы. Картина – это не книга, скрытая за обложкой и шифром слов, которые еще нужно прочесть, картина – это тело с содранной кожей, а каждый взгляд зрителя – соль на кровоточащие мышцы.
При этом искусство всегда сакрально. В двадцатом веке, четырнадцатом, шестнадцатом, восемнадцатом, девятнадцатом, рисуя картины/иконы/фрески (с содержательной точки зрения – это одно и тоже), художник всегда рисовал/изображал свой внутренний мир, либо отказываясь при этом от Бога, либо стремясь к Богу, но всегда находясь на пути к Богу.
Позднесредневековая живопись, тем паче живопись Возрождения, знаменует свободу воображения, которая исходит из свободы любопытства, до времени сдерживаемой церковными канонами. Эта живопись уже светская, изобилующая подробностями и деталями из религиозной и церковной практики: как выглядели черти и другие демоны и злые духи, на что похоже адово пламя и страдания человеческие.
Иконописная живопись оберегала человека от этих подробностей в силу слабости человеческой и невероятной изощренности и хитрости демонической. Ибо, изображаешь, разоблачаешь одну из демонических линий или сторон, демонический мир изобретает и являет внутри себя множество новых сторон, чудовищнее и страшнее, мучительнее для человека.
К тому же любопытство к демоническому началу, не вооруженное средствами обороны, нападения и разрушения врага, оказывается беззащитным и потому крайне опасно для человека, ибо разжигает страсть. Любая страсть губительна. В нашем случае свобода любопытства привела европейскую цивилизацию к церковной реформации, утилизации и формализации церковного сознания, превратила в соляной столп, как жену Лота, которая не остереглась, и поддавшись страсти любопытства, обернулась на горящие в адовом пламени Содом и Гоморру, и осталась навечно застывшей в виде соляного столпа.
Но случилось это уже в Новое время, когда культура оторвалась от базиса Церкви и христианства.
Хотя западное искусство второй половины, особенно конца двадцатого столетия – это искусство абсолютно личностное, протестантское в своей основе. Это искусство выбора в одиночестве, искусство наедине с самим собой – каждый зритель создает свое искусство здесь и сейчас.
