Эрвин Штриттматтер - Погонщик волов
Хриплый от дыма голос Блемски срывается. Изо рта у него брызжет слюна.
— Загасили, — говорит Венскат, возвращаясь к лестнице. Но Блемска уже никого и ничего не слышит. Он схватил Лопе, перекинул его через колено, выдергивает ремень из своих брюк, замахивается.
— Ой-ой, дядя Блемска, не надо! — кричит Лопе и вырывается.
— Я тебя научу здесь пакостничать, проклятый бездельник, чтоб тебе… Что вам здесь вообще понадобилось?
Он переводит взгляд на господских детей. Ариберт и Дитер стоят уже у самой лестницы. Кучера вопросительными взглядами преграждают им путь.
Блемска выпускает Лопе и перехватывает Дитера.
— Это кто здесь поджег? — неистовствует Блемска.
— Ой-ой, — жалуется Лопе, потирая зад.
— Он, — Ариберт, дрожа всем телом, указывает на брата. — Ой, дядя Блемска, ой, это не я, я больше не буду.
— Поганцы чертовы! Паршивцы! Хотите сжечь крышу у нас над головой!
— Ой, господин Блемска, ой, не надо!
Но Блемска работает прямо как молотилка, колесо которой не остановишь свистком. У него съезжают штаны и занавесом ложатся ему на ноги, край рубахи трепыхается, словно подол у работницы, которая окучивает картошку. Ариберт пытается спастись бегством, но подступы к лестнице по-прежнему перегорожены кучерами. Ремень Блемски со свистом обрушивается на него.
— Вы не смеете меня бить!
— Тебя спросить позабыли, гаденыш!
— Это наше сено!
Тут Блемска, отбросив ремень, хватает Ариберта обеими руками.
— Немедленно отпустите меня. Я все скажу папе.
— А богу ты, случайно, не скажешь? Я исключений ни для кого не делаю… Еще и пугать меня вздумал?
Круглые кулаки Блемски бьют как в барабан. Ариберт летает от его ударов, словно набитая тряпьем кукла.
— Что здесь происходит? — Громовой голос управляющего заглушает все остальные звуки. Управляющий Конрад стоит на лестнице собственной персоной.
Блемска уже собирается отпустить Ариберта подобру-поздорову, но когда он слышит голос управляющего, его охватывает новый приступ ярости. Остальные кучера робко отступают назад.
— А ну, подойди поближе, скотина, — ревет Блемска прямо в лицо управляющему. — Сейчас ты у меня тоже получишь!
Раздувшееся от выпивки лицо управляющего остается неподвижным. Первый раз за все время службы здесь его громовой голос не возымел надлежащего действия. Конрад стоит, словно прирос к лестнице. Кучера, беспомощно опустив руки, пятятся назад. Началось извержение вулкана: шлепки, удары, рев. Блемска ухватил Ариберта обеими руками, приподнял и швырнул сквозь дымный воздух на горелое сено:
— У-у, каналья!
Управляющий Конрад медленно спускается по лестнице, уступая место пробирающемуся вперед Липе. Липе пытается оглядеться в едком дыму. Лишь через некоторое время Липе уясняет себе положение и хватается за ремень, валяющийся в луже. Он успевает хлестнуть Лопе раза два или три, но тут Блемска, не говоря ни слова, вырывает ремень у него из рук.
— Смотри, как бы я тебя тоже не отлупцевал, слюнтяй!
Липе пятится назад, остальные кучера выдвигаются вперед.
— Это не он виноват, Липе. Он тушил!
Липе с бессмысленным выражением лица глядит на мальчика. Лопе уже не плачет, но лицо его под размазанной копотью бело как мел, и крупные, величиной с горошину, слезы катятся из покрасневших глаз.
Часом позже Стина, горничная, заявляется в кухню к Кляйнерманам. Липе должен явиться к его милости вместе с сыном. Липе надевает свой черный костюм, что для церкви. Мать моет Лопе лицо и уши, после чего отец и сын отправляются в замок.
Липе робко стучит в дверь приемной. Стина довела их до этой двери и тотчас исчезла. В приемной ворчит собака. Появляется лакей Леопольд и открывает им дверь. Леопольд шикарно разнаряжен. Почти как деревенские парни на карнавале. У Леопольда полосатая куртка, бархатные штаны пузырями — чуть ниже колен и белые чулки, какие иногда носят девушки. На башмаках Леопольда поблескивают серебряные пряжки.
— Вам чего? — неприветливо спрашивает Леопольд.
— Мы к господину ландрату, — шепотом отвечает Липе, — потому… он нам… Стина приходила… она сказала, чтоб мы пришли… не знаю…
— Эк хватился, да ландратом он был семь лет назад! Неужто вы до сих пор не знаете, что пришли к господину фон Рендсбургу?
— Леопольд, пропустите Кляйнерманов, — говорит его милость из своего кабинета, и Леопольд с поклоном указывает им нужную дверь. Они входят. Липе держит в руках свою твердую шляпу, а сам нагибается. Лопе думает, что отец что-то потерял, и тоже начинает шарить глазами по ковру, но там ничего не лежит. Они останавливаются в дверях. Милостивый господин что-то пишет.
Все стены в кабинете милостивого господина сплошь уставлены книгами. Книги, книги, до самого лепного потолка. На корешках — золотые надписи. Как много сказок про золото и драгоценные камни может уместиться в этих книгах! В расписных горшках растут диковинные цветы. Листья у них широкие, как лопата для хлеба. На той стене, что с окнами, висят картины. На картинах нарисованы мужчины с усиками и женщины с голыми плечами. Головы у мужчин величиной с голову Лопе — какой он видит ее, когда смотрит в зеркало. И еще в комнате есть толстомордая собака. Она еще ни разу не показывалась на усадьбе. Только один раз видел Лопе эту псину всю в черных и белых пятнах, когда сидел в парке на своей скамье. Она тогда поскребла лапами между цветов и уселась для своих дел. Собака разъезжает с его милостью в карете и в машине.
— Подойдите поближе, Кляйнерман.
Большой пес поднимается с места и обнюхивает отца. Потом он проводит носом по босым ногам Лопе.
— Вот скотина, — рявкает Лопе и получает за это от отца хороший пинок.
— Кляйнерман, расскажите, пожалуйста, как обстояло дело… Я имею в виду пожар…
Отец, запинаясь, рассказывает все, что знает. Он старается говорить по-образованному и с ужимками, все равно как Труда, когда отвечает урок. А Лопе смеется, глядя на собаку. Та сметает хвостом карандаши и бумагу со стола его милости. Отец нагибается, поднимает карандаш и шепчет Лопе:
— А ну, подними!
Лопе поднимает бумагу. Его милость в нетерпении взмахивает рукой:
— Да будет вам, Кляйнерман, рассказывайте дальше…
— …тут все и кончилось, — продолжает отец, — но Блемска сказал, что пожар был всамделишный, и тогда я нашел Лопе… нашего Лопе, я его тогда взял и… ну, отлупцевал я его… хотел отлупцевать, но тут Блемска…
— Вы тоже видели, как Блемска бил моих мальчиков?
— Нет, это уже кончилось, да я думаю, что тогда уже вообще все кончилось.
— А другие кучера это видели?
— Я знаю… нет, не знаю… точно не знаю… ну да, Мюллер, вот Мюллер, он, собственно говоря… Мюллер вот, был он или не был? Мюллер был.
Лопе кивает.
— Когда пойдете домой, пришлите ко мне остальных.
— Слушаюсь, милостивый господин. — И Липе щелкает стоптанными каблуками, отчего слегка теряет равновесие.
— Ну, мальчик, а теперь расскажи ты, что знаешь, только не лгать, не лгать, не то… не то я велю жандарму забрать тебя.
Лопе пытается представить себе, как это будет выглядеть если ручищи жандарма Гумприха его схватят, и, заикаясь от страха, начинает:
— Он… он ка-ак…
— Да, а зачем ты вообще полез на сеновал? — перебивает его милостивый господин.
Лопе мнется. Отец снова пихает его в бок.
— Я полез за блокнотами, бумагой, я хотел написать…
— О-о, так он у нас втайне ведет дневник, — развеселясь, обращается к Липе его милость.
— Вы уж простите, ваша милость, жена его била-била за эту писанину. Можно подумать, что это я его так плохо воспитал, но вы ведь знаете, что он не от ме…
— Не надо об этом, Кляйнерман!
Тут Лопе рассказывает про Ариберта и Дитера. Господин вскакивает, подходит к маленькому столику и показывает Лопе лежащую там коробку.
— У них были такие сигареты?
Лопе кивает. Рендсбург в гневе швыряет коробку на свой письменный стол. Потом он начинает расхаживать по кабинету, а большая собака ходит следом за ним, стуча хвостом по стульям и шкафам. Хвост у нее похож на ветку без листьев.
— …и тогда нам всем досталось, — завершает Лопе свой рассказ.
— Ах так, а кто же вас бил?
— Блемска. Ремнем по заднице.
Липе в ужасе распахивает глаза. От нового пинка Лопе долетает почти до стола. Его милость жует нижнюю губу.
— Ты, значит, не курил?
— Нет, я хотел поглядеть, станут они блевать или нет.
Фон Рендсбург переводит смеющийся взгляд на Липе.
— Прошу прощения, тысячу раз прошу прощения, ваша милость, это у него не от меня…
— Ах, какие пустяки, Кляйнерман.
Фон Рендсбург снова встал. Его лицо просветлело, словно спелая нива под солнцем. Он наклоняется, берет Лопе за плечи.
— Ну хорошо, я тебе верю и надеюсь, что ты и дальше всегда будешь говорить только правду и когда-нибудь станешь храбрым солдатом. Понял меня?
