Татьяна Дагович - Ячейка 402
Шарван вытерся и ушёл первым, она использовала оставшиеся от получаса десять минут на стирку. Шум воды был похож на дождь, Анна напевала, сама не зная что, полоскала и выкручивала, складывала завитую в сырую спираль одежду. Когда грязного не осталось, села на пол, подтянула к груди колени и положила на них голову. Мокрые волосы хлестнули по лбу, по ним сползали капли, как насекомые. «А не заплакать ли?» – мелькнула мысль, но плакать не вышло, получился только глухой хрип, похожий на звук поезда, плакать не было ни причины, ни повода. Прижала сильнее ноги к животу. Быть одной – как интересно побыть одной, без него. Тянула с возвращением в комнату. Толстая женщина в синем с разводами халате открыла дверь снаружи, своим ключом, и посмотрела на Анну. Анна подняла глаза.
– Время вышло.
Поднялась, закрутила кран. Обернулась казённым полотенцем – слишком маленьким, чтобы скрыть и грудь, и лобок.
– Это не забудь! – Толстая женщина кивнула на её выстиранные брюки, трусы, блузку.
Подняла вещи.
Женщина выждала, пока Анна выключит свет, покинет душевую, и заперла за ней. В коридоре под ноги бросилась кошка. Анна проводила её взглядом, в сторону выхода. Одинаковые дверные ручки. Нажала на свою.
Развесила вещи на быльцах кроватей. Полотенце спало, и Анна повесила его на холодную батарею.
– Ты чем-то расстроена?
– Нет.
– Я сказал им заменить лампу. Вдруг тебе захочется написать себе что-то.
Анна промолчала. Она и не обратила внимания на то, что светло.
– Всё равно нужно их строить, потихоньку приучать к порядку. Иначе…
Но и когда выключили лампочку, темнее не стало. В окно светил с улицы прожектор. Шарван поймал её за руку.
– Подожди. Мне непривычно на кровати. Она прогибается, – пробормотала недовольно.
– Но это же удобнее, чем на голой земле?
Больше не говорили.
Анна прикоснулась губами к его плечу, к шее. Смешанный вкус – мыла, того же, которым мылась сама, и его кожи. Почувствовала проникновение внутрь и упала на подушку, не шевелясь. Панцирная кровать скрипела так громко, что Анна засмеялась, он тоже, но тут же его рука скользнула по её лицу – найти рот и не дать ей смеяться. Она поймала пальцы зубами, укусила и лизнула. Он стал быстрым, словно сумасшедший, и она перестала слышать кровать, лишь судорожно вздрагивала в ответ ему и непрерывно гладила его спину.
В этот раз, на кровати, – дольше, чем обычно. Ударялись то о стену, то о быльца. Растягивались вдоль, съезжали вместе с набухшим матрасом, переворачиваясь поперёк. Пока переполнившая рты слюна не выступила пеной на губах, а позвоночник не заболел от напряжения. Тогда безвольно опали на постель.
«Словно осенние листья», – шепнула беззвучно. Шарван приоткрыл рот, но ничего не произнёс. Так и. Его лицо блестело от пота. Анна, ещё не до конца опомнившаяся, стирала пот ладонями. Ей хотелось, чтобы он ещё больше оказывался в ней, чтобы его пот всасывался в поры, сперма в слизистые, слова в мозг.
Но прошло пять минут, и остыло желание принадлежать ему всем существом, впустить до конца. Напротив – тянуло снова мыться, смыть физиологические выделения – прежде всего его, но и свои. Мысленно почти злорадствовала, что всё произошло в его кровати, а её постельное бельё оставалось свежим, насколько может быть свежим бельё в общежитии при дороге. И ей предстояло теперь сладко-сладко заснуть, затеряться в этих нетронутых подушках-одеялах.
– У тебя радостные глаза. Что ты задумала?
– Побег.
Анна сбежала на свою кровать. Каждый шаг, каждое движение тела было таким свободным и приятным, будто у тела был день рождения. Она подозревала, что сразу заснёт и увидит хорошие сны.
Хорошие сны:
Песок у моря. Кошачьи следы. Пластиковая бутылка – из-под ног. Лилин коридор. Спальня. Балкон. Бортик балкона. Оттолкнуться ногами и плыть. Ну что ж такое, опять не получается плыть…
Влетела обратно, в окно залы. Тссс! Пусто-тихо-темно-тепло. Шарики. Ниточки. Палочки на ниточках. Гладят грудь и живот. Перевернуться на спину. Ниточки задёргались, шарики покатились…
Шарван смотрел, как она смеётся во сне. Он снял очки, и Анна потеряла свою телесность: пропали выступавшие под одеялом плечо и бедро. Стала размазанным светлым пятном. Клеткой живой материи. Так легче смотреть. Такая она есть.
Ему не спалось. Он выходил в коридор, где случайно наступил на кошку, кошка завизжала, но Анна всё равно не проснулась. Смотрел в окно, на прожектор, на отъезжающий с парковки синий «Пежо». Ныли под потолком комары. Духота, но сплошное окно не открывалось. Впервые за время пути он вспомнил дом. Всё, что составляло его жизнь вне длинных командировок. И прогнал воспоминание, иначе ночь оказалась бы невыносимо нудной. Приготовился ждать до утра и терпеть. Ему было нужно, чтобы Анна проснулась, ему хотелось… Вдруг она прошептала: «Полночь. Сейчас придут лилипуты». Обрадовался – но нет, она спала. Нацепил очки – нет, не полночь – половина второго. Вышел из комнаты.
Решил, что завтра после секса обязательно скажет ей, что она похожа на его маму в молодости или на его сестру. Любе он никогда не сможет такого сказать, Люба знает, что он детдомовский.
В полтретьего он устал терпеть и наклонился над кроватью. Позвал по имени, но Анна не отозвалась. Потрепал по щеке. Приоткрыла щёлки глаз.
– Что?
– Ты спишь?
– Спала.
– Я хочу к тебе.
– Ложись.
Послушался. Лёг не рядом – она распласталась на всю кровать, а сверху. Анна закинула руку за его спину, и они невероятно быстро нашли друг друга под одеялом и снова задвигались, как плывёт рыба или как маятник, но уже не так жадно. Он не закрывал глаз, и из неопределённости её обнажившегося тела внезапно чётко выплывали: то ключица, то сосок, то ухо под прядью, и отпечатывались в памяти – нестираемо. Кровать не скрипела больше отчаянно – она колыхалась, словно лодка, и, хотя держались не так долго, как в первый раз, им показалось, что они занимались любовью всегда, всё время, отпущенное на существование Вселенной. А может, немного дольше, потому что каждый боялся кончить раньше другого.
Шарван чуть не забыл в удовольствии, что должен сказать Анне, что она похожа на его маму, когда та была молодой, и сказал громко и отчётливо, но Анна всё равно его не услышала, потому что в этот момент вспомнила Лилю: «Какого хрена эта идиотка грёбаная развелась с мужем, раз Бог, или кто там, придумал для нас, людей, такие чудеса». Чего-то не хватало ей… Наоборот, без этого стало легче: скребущее и пустое ощущение бездомности, привычное настолько, что Анна саму себя воспринимала как бездомность, – теперь оно пропало.
Анна быстро уснула снова. Шарван уснул мгновенно, едва перешёл на свою кровать (полметра бурого пола в чёрных отчётливых тенях). Два тела на панцирных сетках провисали до самого низа. Только они уснули, как всё стало неживым в комнате. Высокие стены, потолок, ровный зуд комаров, тела, обёрнутые в одеяла, чёрная в свете прожектора вкрученная лампочка.
Анна проснулась в половине одиннадцатого. Пустая кровать Шарвана стояла застеленной – ни морщинки. Оптимистичное солнце в окне очерчивало лучами все потёки и пятна стекла, стелилось прямоугольным ковриком, лаская нежный пушок пыли на полу. Вставать не хотелось, как при болезни. «А если он не вернётся?» – мелькнуло с надеждой и страхом. Но Шарван скоро вернулся, рассказал, что заправился, что купил две упаковки воды, что вымыл машину – что она как бриллиантик теперь. Кивала, слушала вполуха. Позавтракали в столовой – кашей и томатными тефтелями, кислыми, словно желудочный сок. Запили сладким чаем.
Посёлок быстро остался позади. Снова бесконечность холмов до горизонта. Смотрела в окно. Шарван пытался завести разговор – его клонило в дрёму и дорога серой полосой выскальзывала из-под взгляда. Ни встречных, ни параллельных, ни обгоняющих. Анна отбивалась модальными частицами.
– Слушай, о чём ты думаешь целыми днями вот так, там же в окне ничего такого? – Он спросил без злости, с искренним любопытством.
– Ни о чём.
– Так это правда, что женщины не думают?
– Почему, думают иногда… Им самим и другим от этого только хуже.
– И тебе?.. Ты перестала спрашивать последнее время, далеко ли нам ещё. Первый день ты не давала мне покоя вопросами.
– Ну и?
– Ты не спрашиваешь, я не буду отвечать… Слушай, Аня, а там, в гаражах, ну с этими кисляками. Всё в порядке у тебя с ними было?
– В смысле?
– Ну, они к тебе не?..
Она так долго раздумывала, что должна ответить, что прошло два часа, и пришлось попросить Шарвана остановить – понадобилось в кусты, и как раз неплохие кусты росли у дороги. Пустая пачка «Мальборо» в траве.
Холмы казались плюшевыми из машины. А птицы, они летели будто назад – не та у них скорость. Шарван попытался расспросить Анну о прошлом, о том, не мечтает ли она вернуться, будет ли кто-то скучать по ней. Получал неадекватные ответы. Шоссе, шум колёс. Дорога сливалась с мухой, севшей на лобовое стекло изнутри. Один раз Анна тоже задала вопрос, не совсем разумный:
