Джойс Кэри - Из первых рук
— ...В этом царстве любви, которым является семейный очаг, разве отец нуждается в законах, чтобы они поддержали его авторитет? Разве мать посылает за полицией?
—Славный мальчик, ему бы проповедником быть, — сказала Сара, останавливаясь. — Да, — сказала она, еще раз легонько вздохнув, и ее корсет заскрипел, как старые ставни, — надо почаще ходить в церковь... Мне всегда это шло на пользу. Только люди на тебя глаза пялят, если ты ведешь хозяйство у вдовца; а может, мне это кажется.
— Значит, Фреду не понравился ваш жилец?
— Фу, Галли, грех думать что-нибудь плохое про беднягу... Он мне почти в отцы годился... и на шее у него зоб. А если он работает ассенизатором, так я всегда говорила, что это просто стыд и срам — такая это грязная и тяжелая работа; но ведь кто-то должен ее делать. Фред первый поднял бы шум, если бы вовремя не опорожнили мусорный бачок. Ну, да я не против, что Фред чистюля. По мне лучше привереда в чистой рубашке, чем покладистый замарашка.
— Ты имеешь в виду меня, — сказал я, вспомнив, как Сара заставляла меня на ночь менять теплые кальсоны на пижаму.
— Ну, Галли, ты и сам знаешь, когда я с тобой сошлась, у тебя за душой цельной пары штанов не было. Да я не жалею; если бы я не ушла к тебе, я бы никогда не узнала сладких радостей жизни. Вот, теперь ты смеешься. Я знаю, я веду себя глупо. А все старость проклятая, да еще про Рози вспомнила, и больница не выходит у меня из головы; ну и глотнула лишнего. Я и сама знаю, Галли, что нюни распустила. Что говорить, хороша — натуральное бланманже. Растеклась, как заливное на горячем блюде. Да, мне всегда нужен был мужчина, чтобы он держал меня в руках, настоящий мужчина. А нашла я такого за всю жизнь один раз. Ну, слезами горю не поможешь, не так ли? А теперь все позади, я гожусь только на пугало для огорода.
— Брось, Сара, — сказал я, стиснув ее еще разок. На полном серьезе. Попробуйте устоять против старой форели. Уж одно то, как она говорила, — от всего сердца, как бежит пиво из кружки, когда вы подносите ее к губам. У меня по всему телу прямо дрожь пошла; засмеялись лодыжки, запели икры, засвербели пальцы на руках и ногах — насквозь пробрало. Эх, пуститься бы во все тяжкие со старой пройдохой! Какая женщина! Подлинник! Шедевр! Прозрачная, как линза, крепкая, как ее собственный фасад. А как она держала стакан своей большой кухарочьей рукой, похожей на омара, как склоняла голову набок, и возводила глаза горе, и вздыхала во всю грудь, так, что корсет трещал, — видно было, что она получает от этого полнейшее удовольствие. Мне хотелось стиснуть ее, пока она не закричит. — Чепуха! — сказал я. — Ты и сейчас обскачешь любую девчонку, хоть какую растонюсенькую, при легком ветерке. У тебя есть особый дар, Сэл, что там ни говори.
— Ах, Боже мой, нам есть что вспомнить. Славное было времечко.
— И сейчас не так уж худо... Фред уходит в ночное дежурство по средам и субботам?
— Ой, что ты, Галли, не вздумай прийти. Сестрица его глаз с меня не спускает, а Фред уж больно расстраивается, когда кто-нибудь приходит; грех его огорчать, у него сразу все на живот кидается.
— Верно; и ты не хочешь лишиться крова над головой? Я тебя не корю. Чего лучше — все утра свободные и субботний вечер.
— Ах, Галли, когда ты со мной, мне словно снова двадцать пять — первый цвет. За всю жизнь не знала никого, кто бы так умел обнять женщину. Я от тебя сама не своя бывала. — И она быстро допила пиво, чтобы не расплескать, и попыталась положить голову мне на плечо. Но где там! При ее-то шее. Ей удалось лишь зацепиться бровью за лацкан пальто.
— ...Природа, этот верховный творец, создала человека для счастья и покоя, для наслаждения ее красотами... — говорил скат.
— Все так, — сказала Сара, — а только нужно, чтобы оба были добры друг к другу, и может статься, когда уходит природа, приходит доброта. Мы оба с тобой стали добрее, Галли. Очень уж наша природа была тогда неугомонной. Может, мы и вправду созданы для покоя в наши старые годы...
— Черт бы побрал старость, — сказал я. — Я не стар, и если я не был бы так занят и у меня были деньги, я завтра же повез бы тебя в Брайтон.
— Слишком занят, — сказала Сара. — Что ж, это неплохо. Но, Боже, как я раньше ненавидела это слово! Даже во время нашего медового месяца в Борнемауте я только одно и слышала: «Постой так минутку, Сара, я поймаю наклон левого плеча».
— Ну и что, я и теперь не прочь написать твое плечо... Когда ты придешь ко мне на следующей неделе... Я не удивлюсь, если спина и бедра у тебя ничуть не хуже, чем раньше.
— Ах, Боже мой, я никогда не могла понять, что тебе нужно — я или мое тело... Отсюда и все наши беды.
— Отсюда? А кто меня пилил с утра до ночи: з-з-з-з...
— Пилил? Вот уж никогда я не пилила тебя, Галли. Стала бы я пилить мужчину. У меня хватит ума добиться своего и без этого. А кто ударил меня по носу? Полюбуйся на него.
— Это был единственный способ научить тебя не совать его в мои дела.
— Ну, может, я подняла тогда слишком большой шум, Галли, но ты ведь знаешь, у женщины есть свои чувства, особенно у молодой женщины, когда она еще не научилась уму-разуму.
— Тебе было под сорок, когда ты меня подцепила.
— Ах, так это же самая молодая пора... Сердце тогда всего моложе... И мы ведем себя неразумно. Конечно, я была глупая девчонка, но мне было очень обидно, что ты разбил мне нос... И не в боли дело, а что он стал таким красным и некрасивым... Мне и самой известно, что нос — моя слабая точка.
— Точка? Скорее бочка.
— Да ну тебя, — сказала Сара и принялась смеяться и плакать одновременно. — Как это на тебя похоже. Ну зачем так зло? Будто я не знаю, что у меня не нос, а носище, настоящая картошка, а ты изуродовал его еще больше. Я уверена, что ты сломал хрящ, и если я хожу теперь с этой ужасной губкой, это твоя вина.
— И нескольких дюжин пивных бочонков. Полно, Сара, наполни свой стакан и не давай пиву киснуть. Мы были два дурака пара... Но к чему нам дурить и сейчас?.. Приходи в субботу, принеси с собой пива, и я сделаю с тебя несколько славных набросков и тебе один дам. Ты никогда не отказывалась от такого подарка. Верно, у тебя и сейчас припрятано кое-что.
— Тебе просто нужна даровая натурщица, Галли, я знаю.
— Лучшая натурщица, какая у меня была. Да что там! За те наброски, помнишь, где ты в желтой ванне, дают тысячи. А в тебе и сейчас это есть. — И правда, я был готов хоть сию минуту писать старую блудницу, если бы можно было ее раздеть. В ней всегда было что-то такое, от чего мне хотелось стукнуть ее, или положить на кровать, или переложить на холст. Она сама на это напрашивалась.
А скат трубил все громче:
— ...С одной стороны, семейный очаг, эта модель, эта картина того рая, который Природа уготовила для всего мира...
— Да, — сказала Сара, вздохнув, и не то слеза, не то капля пота от выпитого пива скатилась в ее стакан. — Я всегда чувствовала, что это так... если бы только люди были разумнее, не такие завистливые и злые... а Бог уготовил нам столько счастья.
— ...А что мы видим вокруг? — вскричал скат, еще больше распаляясь, и тут же, как исполнители пародий на негритянские песни, ответил на свой вопрос: — Только преступления, ненависть и войны...
— А когда жизнь тебя чему-нибудь научит, — сказала Сара, — и ты понимаешь, что тебе не поднесут счастье на нагретой тарелке, наступает старость — и все позади.
— ...А почему? Из-за собственности, этого установления дьявола, — надрывался скат. — Из-за любви к вещам, врага любви к Богу...
И старый Планти закричал:
— Правильно! Правильно! — и захлопал своими большими ластами.
— Ты, верно, отложила кое-что про черный день, Сара, — сказал я. — И даже если Фред окажется свиньей...
— Ах, Боже мой, который час? — Она страшно переполошилась.
— Не волнуйся, Сэл, допивай свой стакан, и я посажу тебя на автобус... Только сперва зайдем ко мне, чтобы ты знала, где лежит ключ.
— Ты, правда, хочешь, чтобы я зашла? — сказала Сара, вконец расклеившись.
— Ну, если ты боишься за свою невинность...
— Ах, Боже, — и она захихикала, как девчонка, работница с молочной фермы, когда ее затащишь на сеновал. — Как не стыдно. В наши годы. Стара уж я.
— Это мы еще посмотрим, кто стар, кто нет... А потом мы поужинаем где-нибудь.
— Ну конечно же, Галли, мне так хочется угостить тебя ужином, я бы и сегодня чего-нибудь принесла, только торопилась выбраться, пока его сестрица ушла за покупками. И у меня есть несколько рубашек, которые тесны Фреду в горле. Тебе ведь пригодились бы теплые рубашки?
— ...Собственность, это измышление дьявола, которое порождает зло, зависть, ненависть, воровство, полицию, жестокость законов, армию, флот, войны...
Хлопки усилились, и Сара допила свой стакан, чтобы и самой похлопать. Старое бланманже таяло, исходило сантиментами и пивом, нос ее пылал огнем, серые глазки наполнились слезами, и, когда она принялась хлопать своими толстыми ручищами, все ее подбородки, и шея, и грудь заколыхались вверх и вниз, и даже зад, обтянутый черной бумазеей — или как это там называется? — запрыгал на стуле.
