Фрэнк Харди - Власть без славы. Книга 2
— Ты уж больно строг, Джек.
— Ничего я не строг. Ты нажил на мне целое состояние — и, уж наверно, порастряс его, — и еще не было дела, которого ты не испортил бы.
— Ну, уж это ты преувеличиваешь, Джек.
— Вместо того чтобы провалить Блекуэлла, ты помог ему победить. Сообщения в газетах о ходе предвыборной кампании сильно повредили мне — и все это твоя вина. А теперь еще эта листовка! Я предупреждал тебя после твоей первой встречи с Мортоном, что здесь может быть ловушка, а ты дал ему одурачить себя. Вот послушай. — Он снова со злобой начал читать листовку: — «Не следует забывать, что многие члены этой банды состоят в организациях лейбористской партии и что в густо населенных районах, прилегающих к Керрингбушу, их слово — закон». А дальше еще хуже: «Один оратор за другим, один политический деятель за другим, которых хвастливый букмекер объявил своими приспешниками, поддерживали кандидатуру Блекуэлла. Разоблачению попытки подкупить Джима Мортона было уделено видное место в двух последних предвыборных речах Блекуэлла. Возмущенные мошенническими уловками бандитов, сторонники лейбористской партии теснее сплотились вокруг Мориса Блекуэлла. Тамманизм потерпел крах».
Хотя Джон Уэст прочел все уничтожающим тоном, но гнев его уже улегся. Он не мог долго злиться на Ренфри, к которому относился с презрительным снисхождением.
Разумеется, давно пора было перестать пользоваться услугами Ренфри в важных делах. Больше этого не повторится!
— Все равно, Мортону это не сойдет с рук, — продолжал Джон Уэст. — Мы предложили помочь ему, если он поможет нам. Впредь мы будем знать, как верить коммунистам. Это угроза для общества. Мы покажем Мортону, как обманывать нас. Нет, нет, Ренфри, я поговорю о нем с Фрэнком Лэмменсом.
— Я сам это сделаю, Джек. Мне нужно расквитаться с ним.
— Нет, Ренфри, предоставь это Фрэнку. А сам пока держись в тени.
* * *Марджори Уэст стояла у рояля и играла на скрипке. Она играла «Муки любви». Тоска была в звуках скрипки, тоска щемила сердце.
Слеза скатилась по щеке Марджори и упала на скрипку. В комнату вошла Мэри и села у высокого окна, освещенного последними лучами заката, вытянув стройные ноги.
Она пришла прямо с теннисной площадки. Короткая белая юбка едва доходила до колен. Пряди огненно-рыжих волос выбились из высокой прически.
Когда скрипка всхлипнула в последний раз и умолкла, Мэри, не замечая слез Марджори, воскликнула: — Ну что это за жизнь! Теннис, обед, танцы, сон, завтрак, опять теннис, или церковь, или благотворительный базар. Боже мой!
Марджори, стараясь подавить волнение, ничего не ответила.
— Что за жизнь, — повторила Мэри с наигранно скучающим видом. — Если тебе надоест теннис, можешь поехать верхом — и в знак протеста сидеть в седле по-мужски. Теннис, верховая езда, танцы. Все это так же нудно, как охота, стрельба, рыбная ловля. Вот проклятье родиться среди праздных богачей. Еще куда ни шло, если твой отец почтенный банкир или еще что-нибудь в этом роде. Нужно видеть, как эти старые ханжи смотрят на тебя. — Мэри встала и заговорила в нос, мимикой и голосом подражая «старым ханжам»: «Да, она недурна, но ведь ее отец разбогател на тотализаторе, подумайте только, милочка, на тотализаторе!» Если бы только я могла заняться чем-нибудь полезным, работать в конторе или на фабрике. Воображаю, что сказал бы отец! — Она выпрямилась и довольно удачно изобразила Джона Уэста: «Мэри, я знаю, что для тебя лучше. Если ты не послушаешь меня, я оставлю тебя без гроша. Тебе только надо быть красивой и чтобы все говорили: „Это дочь Джона Уэста. Посмотрите, какая она хорошенькая“». Боже мой, что за жизнь!
Мэри бросилась на кушетку, стоявшую у стены, потом села, обхватив руками колени, и задумалась; Марджори все так же молча сидела, прислонившись к роялю.
Вошла Нелли Уэст. Не считаясь с модой, она по старинке носила длинные платья. Ей было уже под пятьдесят, и с ее все еще красивого лица не сходило выражение угрюмой скорби.
Все утро она пролежала в постели, жалуясь на боль в пояснице. Она все еще носилась со своей болезнью, хотя никто в доме не принимал этого всерьез.
— Ради бога, Мэри, сколько раз я просила тебя не сидеть, задрав ноги. Ты уже взрослая девушка, а не школьница.
— Ну ладно, мама, — ответила Мэри, меняя позу.
Нелли пришла, чтобы поговорить с Марджори, рассчитывая застать ее одну. Она знала, что Марджори очень подавлена решительным отказом Джона Уэста «выдать дочь за немца». Решив не говорить о сердечных делах Марджори в присутствии Мэри, она только сказала: «Пора бы вам переодеться к обеду», — и вышла.
Нелли очень огорчало, что Марджори до сих пор не поделилась с ней своим горем. Она чувствовала, что ей так и не удалось вернуть доверие дочерей.
Мэри наконец заметила, что сестра расстроена до слез.
— Не унывай, Марго, — сказала она. — Разве дело уж так плохо?
— Очень плохо, — ответила Марджори и жалобно всхлипнула.
Мэри подошла к сестре и ласково обняла ее за плечи.
— Ты все горюешь, Марго. Не ешь и не спишь совсем. Почему бы нам с тобой не поговорить по душам? Пойдем сядем сюда.
Марджори покорно последовала за сестрой, и в сгущающихся сумерках они рядом сели на кушетку.
Долго сдерживаемая душевная боль Марджори прорвалась наружу в судорожных рыданиях. — Ах, что мне делать, Мэри?
Мэри крепко обняла сестру и дала ей выплакаться. Когда рыдания Марджори немного утихли, Мэри достала из кармана крохотный платочек и подала сестре. — На, возьми, Марго, вытри нос. Пореветь немножко — это очень помогает.
— Ничто мне уже не поможет, Мэри. Мне остается только умереть.
— Брось, Марго, что за мрачные мысли! — воскликнула Мэри, испуганная тоном сестры. — Неужели так плохо дело?
Марджори выпрямилась, делая отчаянные усилия овладеть собой.
— Скажи мне, Мэри, ты веришь, что это очень тяжкий грех, если любишь человека, любишь от души, по-настоящему — отдаться ему, хотя он тебе не муж? — Проговорив это, Марджори опустила глаза, избегая взгляда сестры, и спрятала голову у нее на плече.
— Нет, Марго, не верю. Наша религия иногда кажется мне слишком суровой. Я знаю, что, когда мне встретится человек, которого я полюблю, я буду… ну, я буду любить его. Не мучай себя. Только твое сердце может сказать тебе, настоящая ли это любовь, а настоящая любовь не может быть грехом.
— Я люблю его, я очень люблю его, и мне все равно, что говорит церковь. Но Мэри… Как мне сказать тебе? Мэри, у меня будет ребенок!
— Ах, бедная ты моя! А ты уверена?
— Да. Что же теперь будет со мной, Мэри? Во всем виноват отец. Я противилась Паулю до тех пор, пока папа не запретил мне выходить за него.
Мэри потрясло признание сестры, но она тотчас взяла себя в руки: Марго сейчас особенно нужна твердая опора. Мэри прижала к себе сестру еще крепче и сказала:
— Все это не так страшно, как тебе кажется. Ты любишь его и не сделала ничего дурного. Ты можешь сейчас же выйти за него замуж и вернуться в Европу. Там никто ни о чем знать не будет. Если он хочет жениться на тебе, — значит, он тоже любит тебя.
— Так говорит он, но папа уверен, что ему нужны только мои деньги.
— Ах, не слушай ты папу. Деньги — его кумир. Он думает, что все гоняются за его деньгами. — Мэри сама не вполне верила в бескорыстие Андреаса, но сейчас не решалась высказывать свои сомнения. Пауль должен вызволить Марго из беды, в которую она попала по его милости.
— А Пауль знает, что ты ждешь ребенка? — спросила Мэри.
— Да, я ему вчера сказала. Мэри, ты думаешь, он любит меня?
— Ну, конечно, дорогая. Только не говори папе, пока не говори. Напишешь ему после, из Европы.
— Я думаю, не поговорить ли мне с мамой.
— А я лучше придумала. Мы сегодня же скажем бабушке. Она поймет и поможет тебе. Бедная моя Марго, как тебе, должно быть, тяжело было держать это про себя. Все в конце концов уладится, вот увидишь. Сегодня же вечером пойдем и скажем бабушке.
Марджори немного успокоилась, хотя на душе у нее было смутно. Она вытерла глаза, и сестры, обнявшись, пошли наверх.
Накануне отъезда в Европу Марджори Уэст вышла замуж за Пауля Андреаса. Она тайно обвенчалась в ризнице пригородной католической церкви.
Вечером вся семья собралась на веранде.
Светлая летняя ночь дышала покоем, а в душе Марджори царило смятение. Где начались все ее горести? Где они кончатся? Как тягостно, как невыносимо горько и мучительно прошли для нее эти четыре месяца, проведенные дома, которых она ждала с таким нетерпением.
Марджори была глубоко религиозна и всегда мечтала о возвышенной, идеальной любви. Без благословения церкви она не мыслила брака, и никакие обольщения искушенного в любовных делах Андреаса не могли заставить ее изменить своей религии и своим мечтам. Но когда отец запретил ей выходить замуж за Пауля, она не устояла и отдалась страсти, которая овладела всем ее существом.
