Эрик Сигал - Исцеляющая любовь
— Конечно, сэр.
— Даже самым близким друзьям! Это одна из наиболее сложных сторон нашей профессии. Кроме того, такая новость могла бы отрицательно подействовать на ваших однокурсников. Уверен, вы понимаете, что я хочу сказать.
Барни кивнул — в знак согласия и от усталости одновременно.
— Но, сэр, ведь рано или поздно все заметят, что Мори больше не ходит на занятия.
— Предоставьте это мне. Я издам приказ: что-нибудь об отчислении по семейным обстоятельствам.
— Да, сэр. Теперь я могу идти? Уже очень поздно, а я…
— Конечно… Ливингстон, кажется?
— Так точно, сэр.
— Насколько я понял из слов доктора Рубина, вы сегодня держались молодцом. Спасибо вам. Уверен, что и Истман будет вам признателен.
— Вообще-то Мори славный парень. Может быть, чуточку слишком чувствительный…
— Я говорю о докторе Истмане. Его отце.
— A-а. Да, сэр. Спокойной ночи, сэр.
Барни сделал несколько шагов, когда его вновь окликнули:
— Ливингстон, вот еще что…
Он остановился и обернулся:
— Да, сэр?
— О каких это бумагах вам говорил младший Истман?
Барни замялся, а потом вдруг разозлился и подумал, что хоть какая-то часть жизни Мори Истмана должна остаться в неприкосновенности.
— Понятия не имею, сэр. Наверное, бредил.
Декан Холмс кивнул. Барни воспринял это как разрешение идти и устало побрел к себе.
Проходя мимо комнаты Мори, он заметил, что дверь все еще открыта нараспашку. Барни зажег свет и вошел. В каретку портативной пишущей машинки был вставлен недописанный листок. Барни нагнулся и прочел. Это были мысли автора после первого дня занятий в медицинском.
«То было наше первое соприкосновение с представителем Иного Мира. Странно, но, заглянув внутрь, мы не обнаружили никаких отклонений. Все как будто было на месте. Все в порядке. Тогда что же уносит с собой Смерть?
Реалисты-ученые скажут, что не более чем электрические импульсы; люди религиозные могут определить это как святой дух. Я гуманист, и то, что я сегодня увидел, я назвал бы отсутствием души.
Так куда же она отправилась?»
Барни собрал десяток страниц незаконченного «творения» Мори, выключил свет и печально побрел в свою комнату. Он сейчас чувствовал настоятельную потребность отключить все мысли.
— Бог ты мой, Ливингстон, ты что, заболел? У тебя такой вид, будто ты всю ночь не спал!
— Я и не спал, — хрипло пробормотал Барни, держа в левой руке булку, а правой пытаясь намазать на нее джем. Координация движений явно была нарушена. На подносе у него стояли три чашки черного кофе.
— Могу я присесть или это столик для одних зубрил?
— Садись, Кастельяно, садись.
Лора села напротив и легонько забарабанила пальцами по столу.
— Ну и как? Расскажешь, что случилось?
— Я изучал эпителиальную ткань и так увлекся, что не заметил, как время пролетело. Когда очнулся, уже рассвело.
Лора протянула руку, взяла чашку кофе и произнесла:
— Чушь собачья! Я прекрасно знаю, что на самом деле произошло.
Отяжелевшие веки Барни вдруг поднялись почти до нормального положения.
— Неужели?
Она кивнула и расплылась в улыбке:
— У тебя было непредвиденное романтическое свидание. И кто была та счастливица, Ливингстон? Какая-нибудь медсестра?
— Прекрати, Лора! Разве я задаю тебе вопросы о твоей интимной жизни?
— Задаешь. И я обычно ничего от тебя не скрываю.
— Ну, на сей раз все совсем иначе. Я дал своего рода врачебную клятву. Пожалуйста, не дави!
Ему страшно хотелось поделиться с нею своими переживаниями, той болью и жалостью, которые он испытывал. Но он не осмеливался нарушить данное слово. Не из страха перед деканом, а из уважения к Гиппократу.
Он отхлебнул кофе:
— Какая гадость!
— На мой просвещенный взгляд, — весело заключила Лора, — вы с Гретой наконец нашли общий язык.
Барни выдавил усталую улыбку.
— И как ты это вычислила?
— Дедуктивная логика, Барн. Грета вернулась в третьем часу, а ты такой несвежий. Ты ведь даже не побрился!
— Правда, что ли? — Он провел ладонью по щеке. — Спасибо, Лора, я и впрямь не заметил. Ты не окажешь мне услугу, прежде чем оставить меня в покое?
— Конечно.
— Принеси мне еще один кофе взамен того, что ты стащила.
Лора любезно поднялась, чтобы взять ему очередную дозу кофеина, а его головная боль усугубилась болью душевной.
«Неужели это и есть врачебная тайна? — думал он — Не иметь возможности рассказать то, что у тебя на душе, своему самому лучшему другу?»
— Барн, я на пределе.
— Уже? Ради бога, Кастельяно, прошла только неделя, и нас еще ждет биохимия со своими многоголовыми формулами.
Они сидели вдвоем, поглощая желейные кусочки непонятного происхождения, политые неописуемой субстанцией коричневого цвета.
— Почему все должны плакаться именно в мою жилетку? — пожаловалась Лора.
— А кто плачется?
— Да по-моему весь Деканский флигель.
— Ну, теперь ты понимаешь, каково приходится мне, когда народ выбирает меня в наперсники.
— Но тебе же это нравится! — возразила она.
— Да, конечно. Можно даже сказать, я получаю подлинное удовлетворение, когда помогаю друзьям решать их проблемы. Кроме того, это для меня как генеральная репетиция перед настоящей психиатрией.
— Ну хорошо, — сдалась она, — друзья — это одно. Но я не собираюсь становиться советчиком каждой девушки в общаге! Например, Элисон Редмонд, — я с ней едва знакома!
— А, старушка Элисон! Сбежала из-за нашего стола в анатомичке: поддалась молве о чудодейственных руках некоего Сета Лазаруса.
— Настоящая причина не в этом, Барн. Это только предлог. Она… как бы это сказать… кое-кто ее перевозбудил.
— Кто же? Я или наш покойник?
— Беннет, — с улыбкой ответила она.
— Ага. Ну, ревновать тут нечего. Беннет действительно крутой парень. Но зачем из-за этого ей понадобилось сбегать?
— Это ты должен установить, доктор Фрейд. Она боится, что у них начнется роман.
— Ну, это уж чистая фантазия! Что, Беннету, кроме этой мышки, больше смотреть не на кого?
Лора была иного мнения.
— Он учился в Гарварде двумя годами раньше, и я свидетель, что, какая бы ни была смазливая мордашка, для него всегда на первом месте были мозги.
— Почему же тогда он за тобой не приударил?
— Не твое дело! — отрезала Лора и слегка покраснела.
— Что ж, — продолжил рассуждения Барни. — Если даже предположить, что он такой неразборчивый — в чем я лично сомневаюсь, — то чего ей-то возражать?
— Правду хочешь? — спросила Лора. — Истина состоит в том, что она не желает, чтобы ее что-нибудь отвлекало от занятий. У нее настоящая мания — быть первой. Семестр еще только начался, а она уже пьет таблетки, чтобы не спать по ночам, а заниматься.
— Сумасшедшая! Знаешь, хватит с меня этих подробностей.
Их разговор был прерван появлением Хэнка Дуайера.
— Слушай, Барн, есть у тебя пара минут?
— Конечно. Садись с нами.
Хэнк смущенно кивнул Лоре и, запинаясь, ответил:
— Это личное дело, Барн. Можно, я к тебе зайду?
— Сегодня? Договорились. Лучше всего приходи в полдвенадцатого.
— А пораньше нельзя? Я в это время уже спать привык.
— Прости, Хэнк, но у меня куча работы, и до половины двенадцатого я ни минуты выкроить не смогу.
Дуайер благодарно кивнул и удалился.
Как только он отошел на приличное расстояние, Барни вернулся к более насущной теме:
— А теперь, Кастельяно, мне нужен от тебя простой ответ — «да» или «нет». Что, Грета Андерсен — полная нимфоманка?
Лора помотала головой:
— Прости, но на этот вопрос я не могу ответить просто «да» или «нет».
Она встала. Взаимная консультация была окончена.
Парадоксально, но биохимия, которая в буквальном смысле есть изучение жизненных процессов, является одновременно самой скучной из всех наук, преподаваемых будущим медикам. Ибо в этой науке жизненные функции сведены до неживых диаграмм и сложных формул, зафиксированных в многочисленных методических пособиях.
— Жизнь невозможна, — театральным голосом начал профессор Майкл Пфайфер, — без органических соединений, известных под названием аминокислот. Именно они являются теми кирпичиками, из которых построены белки, равно как и конечный продукт их ферментации.
Тут Пфайфер решил забросить невод пошире.
— В природе существует порядка восьмидесяти аминокислот. Человек в обмене веществ использует чуть больше двадцати. Те, что мы получаем исключительно с пищей, называются незаменимыми. Остальные, которые продуцируются организмом, известны под названием заменимых аминокислот. На доске я написал обе группы. Но не трудитесь их переписывать к себе в тетрадь.
