Джей Дайс - Вашингтонская история
Остальные два конгрессмена — должно быть, республиканцы, подумала Фейс, — выглядели, примерно, как незадачливые провинциальные дельцы, которым средства не позволяют держать служащих и которые взялись за политику, чтобы заработать на жизнь. Вероятно, они со знанием дела обсуждают вопросы, имеющие отношение к частным предприятиям. Оба — средних лет, но вид у них изможденный.
Председатель Скиннер вдруг стукнул молоточком, словно призывая к порядку большую и шумную аудиторию.
— Мы заседаем сегодня на правах подкомиссии, — важно и нараспев провозгласил он. — Приступайте к присяге.
Гаррисон пододвинул к краю стола библию с золотым обрезом и знаком велел Фейс положить на нее руку. Та повиновалась, и Гаррисон на самых высоких нотах произнес скороговоркой:
— Клянетесь-ли-вы-говорить-правду-и-только-правду-да-поможет-вам-бог?
— Да, — дрожа, ответила Фейс.
— Ваше имя? — спросил председатель Скиннер.
Фейс удивилась, но ясным голосом ответила:
— Фейс Роблес Вэнс.
— Миссис или мисс?
— Миссис, — сказала она, все более удивляясь.
— Вы служите в Департаменте Федерального правительства в качестве секретаря одного из административных отделов?
— Да.
— Сколько времени?
— Восемь лет. Сначала я работала стенографисткой.
— За это время вы накопили достаточно сведений о правительстве?
— Я… да, пожалуй, — как всякий, кто оказался бы на моем месте.
Председатель Скиннер вперил в нее суровый взгляд.
— Но вы интересовались также и иностранными правительствами?
— Одну минутку, господин председатель, — вмешался Дайкен, — мы можем заняться этим вопросом позднее. А сейчас я хотел бы выяснить некоторые немаловажные факты, касающиеся этой молодой особы. — Голос его звучал по-южному мягко, в нем не было ни резких, ни угрожающих ноток.
— О, пожалуйста, конгрессмен, — откликнулся председатель Скиннер. — Слово за вами.
Чонси Дайкен прикусил сигару так крепко, что она торчала изо рта под углом в тридцать пять градусов. Стенографистки торопливо приготовили чистые листы бумаги, словно зная, что сейчас произойдет. Два неизвестных Фейс конгрессмена еще глубже ушли в свои кресла; один из них наклонился вперед и подпер голову руками. И только Моди Винсент сохранил на лице прежнее непроницаемое выражение.
— Скажите, — произнес Дайкен, суживая глаза, — вы атеистка?
— Собственно… я… — начала было Фейс и остановилась, вспомнив наставления Чэндлера. Этот вопрос ставится с целью создать прецедент. Чэндлер так и сказал: «По закону (даже сейчас, дрожа от волнения, она слово в слово помнила то, что он ей говорил) комиссия вправе интересоваться только такими обстоятельствами, которые имеют прямое отношение к следствию. Согласно Конституции, каждый человек может относиться к религии, как ему угодно и во что угодно верить — никаких американских стандартов веры или неверия не существует. Этот вопрос не связан с американскими или антиамериканскими убеждениями. Если вы ответите „да“ или „нет“, это вызовет другие вопросы, которые могут вас погубить, хотя вы ни в чем не виноваты!»
— Только без уверток, — грозно сказал Дайкен. — Отвечайте!
Фейс ощутила дурноту; что-то душило ее, и казалось, грудь вот-вот разорвется.
— Я… я считаю этот вопрос не относящимся к следствию, — выговорила, наконец, Фейс. — Религия — частное дело каждого. Я…
— Это неуважение к комиссии!.. — завопил Дайкен.
Фейс испугалась. Она готова была сдаться и ответить на вопрос Дайкена, но в ушах ее снова зазвучал спокойный голос Чэндлера: «Только не позволяйте запугивать себя. Они ухватятся за малейший повод, чтобы пригвоздить вас к позорному столбу. Держитесь стойко — только это их и остановит».
— Я не оказываю неуважения комиссии, — тихо произнесла она. — Я стараюсь помочь вам, чем могу. И с радостью отвечу, если ваши вопросы будут правильными.
Председатель Скиннер резко стукнул молоточком.
— Вы не имеете права делать замечания комиссии, миссис, — заявил он. — Отвечайте на вопросы с полным уважением к нам, иначе вам же будет хуже.
Наступило краткое затишье, словно перед следующим шквалом. Стенографистки застыли с поднятыми карандашами. Чонси Дайкен чиркнул спичкой и зажег потухшую сигару.
— Есть ли в вас, — спокойно спросил он, выпуская клубы дыма, — еврейская кровь?
Фейс была поражена.
— Нет, по крайней мере мне ничего об этом неизвестно, — быстро ответила она.
— Значит, вы не уверены?
— Кто может быть уверен в таких вещах?
Дайкен повернулся к председателю.
— Она, видите ли, не уверена, — засмеялся он и, наклонившись к Скиннеру, что-то сказал ему на ухо; но акустика здесь была такова, что Фейс расслышала каждое слово: «Обратите внимание на ее фигуру — округлости, как у чистокровной Рахили!»
Фейс покраснела, и на этот раз ее темные глаза загорелись ненавистью. Как в те времена, когда она кормила Джини и впервые услышала насмешливое замечание Тэчера, она готова была провалиться сквозь землю от стыда.
— Быть может, — продолжал Дайкен изысканно-любезным тоном, — быть может, вы будете так добры сказать нам, общаетесь ли вы с неграми?
— Что вы имеете в виду?
Он постучал сигарой о край пепельницы, стряхивая пепел.
— Я должен напомнить, юная леди, что вам не дано права задавать вопросы. Здесь задаем вопросы только мы. Итак, общаетесь ли вы, или общались с неграми?
— Но как можно, живя в Америке, не общаться с неграми?
— Господин председатель! — взревел Дайкен. — Эта женщина неисправима! Если так пойдет и дальше, я буду вынужден просить о привлечении ее к ответственности за неуважение к конгрессу.
Председатель Скиннер застучал молоточком.
— Отвечайте на вопросы, — сказал он, насупившись.
— Попробую задать еще вопрос, — продолжал Дайкен. — Верите ли вы в свободную любовь?
— Что за нелепость! — Фейс снова вспыхнула. — Конечно, нет!
— Ну что ж, — заявил Дайкен, — наконец мы получили от этой женщины хоть один определенный ответ.
— У меня есть вопрос, — сказал председатель. — Верите ли вы в демократию, или нет?
— Разумеется, я верю в демократию, — еле сдерживая слезы, ответила Фейс. — И я считаю, что у нас ее еще недостаточно! — Она оглядела конгрессменов: они так и впились в нее глазами. В памяти Фейс вдруг промелькнула обложка детективного романа, который она видела сегодня в закусочной. Белокурую девушку в изорванном платье, полунагую, со связанными руками и кляпом во рту, пытает острыми прутьями банда негодяев, и на их зверских лицах написано садистское удовольствие. Фейс вздрогнула. Она, как девушка из детективного романа, тоже сейчас связана, во рту у нее кляп, и ее терзают эти люди невидимыми остриями, изобретенными человеческой фантазией.
Она заметила, что Гаррисон, все время сидевший с хмурым видом, написал записку и перебросил ее Чонси Дайкену. Тот, жуя сигару, пробежал записку глазами и грубо спросил Фейс:
— Вы знаете человека по имени Аб Стоун?
— Да, — ответила она.
— Ага! — произнес Дайкен и обратился к стенографисткам. — Прошу отметить это особо! Она знает Аба Стоуна!
— Как часто радикалы встречаются в вашем доме? — продолжал он.
— Никогда они не встречаются! — воскликнула Фейс, возмущенная вопросом. Неужели он имеет в виду то, что она несколько раз предоставляла свой дом для профсоюзных вечеринок?
— Это противоречит сведениям, которые мы получили из достоверных источников, — сказал Дайкен. — Не забывайте, вы дали присягу, а за ложные показания полагается суровая кара.
— Важнее выяснить ее связи с иностранными государствами, — нетерпеливо перебил председатель Скиннер. — Я хотел бы знать, миссис, работали ли вы в пользу красной Испании, или нет?
— Если вы хотите спросить, — задыхаясь, проговорила Фейс, — работала ли я в пользу республиканцев, сражавшихся с фашистами, то — да! Я сделала очень мало, но все равно горжусь этим!
— Значит, вы признаетесь, что поддерживали прямую связь с иностранным государством? — спросил Дайкен.
— Вовсе нет! Во время войны я помогала собирать посылки для Англии, — разве из этого следует, что я — английская шпионка?
— Назовите людей, которые руководили вашей работой в пользу Испании, — сказал председатель Скиннер.
— Их имена опубликованы в печати, — со злостью отчеканила Фейс. — Потрудитесь просмотреть газеты того времени, и вы их там найдете.
Фейс повернулась к Моди Винсенту, который когда-то выступал с призывами помочь испанским республиканцам, и поглядела на него, безмолвно моля о помощи. Тот ответил на ее взгляд мимолетной улыбкой, но промолчал, и вдруг, вытащив изогнутую трубку, стал деловито набивать ее табаком и раскуривать. Потом не спеша затянулся и выпустил изо рта дым. Трубка, слишком крупная и слишком тяжелая, не шла к его узкому лицу.
